— Грешил я на пословицу, права она, — вздохнул Варсонофьич. — Не место красит человека, а человек место!..
— Что же мы сидим? — вдруг встрепенулся Квант. — Вы же еще не знаете самого главного!
— Как? — ахнули мы. — И это еще не главное?
— Я ведь все-таки засек местечко, куда наведывается наш таинственный зверь.
— Водопой? Лежка?
— Не совсем… — загадочно ответил Квант. — Вперед!
Мы покорно зачавкали по грязи вслед за ним.
— Не тычь носа в чужое просо! — вдруг заворчал в темноте Варсонофьич. — Я это к тому, что ты нас, Квантушка, в речку завел. Мне уже вода по опояску.
— Тут глубже не будет. И ширина — семь шагов, — отозвался Квант. — Это и есть то место.
Мы оглядели унылые черные холмы, безжалостно сжавшие Цну, — дежурный марсианский пейзаж из плохого научно-фантастического рассказа. Под ногами заскрипело, захрупало.
— Осторожней! — крикнул Квант. — По моей догадке то, по чему мы ступаем, есть не что иное, как минерализовавшийся фекалий чудовища, или, грубо говоря, помет!
Семужный взялся за сердце, обозревая гигантское отхожее место зверя. В воздухе запахло диссертацией.
— Почему из всех богатств языка русского выбрали вы, Квант, такой грубый термин? — поморщилась Ыйна. — В Южной Америке, например, ту же вещь называют поэтическим елевом гуано, пожалуйста!
— Возможно, это и гуано, — задумчиво сказал дедок, ковыряя носком. — Но только тогда наша зверюга не иначе как уголь жрет, а до ветру ходит исключительно золой.
— А каково мнение корреспондентов? — поинтересовался Глеб Олегович.
— Мы не специалисты в этом вопросе, — сказали мы. — Но похоже, что это — отхожее место чудовища по имени Тамбовская ТЭЦ, о ежедневных золоотвалах которой в 240 тонн писали нам встревоженные местные жители.
Квант мужественно принял и этот удар.
— Ужасно, коллеги! — сказал Семужный после печального раздумья. — Самой Цне выжить явно не под силу. Возможно, мы — последние, кто видит то, что называется рекой Цной!..
Стыдно сказать, но мы отступили с берегов Цны. Мы укрылись в популярной зоне отдыха меж пенсионерских дач, раскиданных вокруг Архиерейского пруда. Квант, оглашая стонами девственный уголок, оттирал себя золой. Ыйна дремала, а дедок иди: ли-чески стоял с удочкой по колено в воде, отплевываясь от пикирующих слепней. Семужный корпел над отчетом с названием, не радующим свежестью: «Большие беды малых рек». Оживив начало цитатой из песенки «С голубого ручейка начинается река», он перешел к дотошному перечислению способов, которыми закупориваются речки-капилляры, дающие наполненный пульс таким голубым артериям, как Волга и Дон. Тут была и распашка берегов до кромки воды, и рубка прибрежного леса, и промышленные отходы, и навозные стоки сельхозкомплексов, и множество других певеселых вещей, от которых становилось тоскливо.
Короче, дедова уха подоспела вовремя. Гремя ложками, мы об< ели дымящийся казанок.
— Брюхо — злодей, старого добра не помнит! — лучился улыбкой дедок. — Архиерейская уха! Простой карась, а навару в два пальца.
Мы взяли в рот, переглянулись, но сглотнули ив уважения к Варсонофьичу. Квант вгляделся в навар.
— Твоей архиерейской ухой, — мрачно заметил он, — только дизель заправлять вместо солярки.
— Приняла бы душа, а брюхо не прогневается! — бойко ответил дедок.
Мы влили еще по ложке сквозь стиснутые зубы.
— Кажется, мой желудочный тракт имеет возмущение на такой рыбий суп, — сказала Ыйна, силясь улыбнуться.
— Эх, ведь самая юшка пропадет! — неискренне заохал Варсонофьич и выплеснул уху в костер, от чего сразу взметнулся столб лилового пламени.
— Дайте бумагу. Я хотел бы оставить письмо своим ученикам и последователям, — сказал побледневший Семужный и зачем то пошел в кусты.
Но его остановил чей-то тревожный оклик.
— Вы что это? Рехнулись? — закричали три человека, оказавшиеся позже весьма милыми людьми: главврачом облсанэпидстанции, старшим рыбинспектором и председателем областного Общества охраны природы.
Эти достойные люди то соло, то дуэтом, а то и всем трио растолковали нам опрометчивость нашего обеда. Девственный на вид Архиерейский пруд давным-давно лишен невинности соседним производственным объединением «Пигмент» которое регулярно спускает в пруд тысячи кубометров так называемых «условно чистых вод». Каким-то чудом в пруду держится тамбовский карась, видимо, самый стойкий в мире. Но время от времени и карасю приходит каюк, когда «Пигмент» сбрасывает в воду ядовитый 2-этильгексанол. И эта история повторяется уже много лет.
— Поищите в нашей области врагов природы, — сказал врач. — Не найдете. Кругом друзья. На словах, к сожалению.
— Штрафуем мы руководителей предприятий исправно, — сказал инспектор. — А толку чуть. Директора же животноводческих комплексов прямо в лицо смеются: «Что вкуснее — наше мясо или ваша рыба, которой нет?»
— У нас по области легенда ходит, — сказал председатель, — будто бы директор одного комбината на глазах у всего народа выпил стакан сточной воды, чтобы всем показать, какова у него очистка. И жив остался.
Но тут горячий туман застлал глаза членов экспедиции — терзали колики. Последнее, что осталось в памяти, это склонившееся над нами доброе лицо врача.
— Плохо дело? — спросил он.
Тогда не было сил ответить. Пусть ответом послужат эти строчки.
С утра опять зарядил нудный ситничек, словно в небесах прохудился главный вентиль, а слесарь, как назло, взял отгул. Настроение в нашей палате было мерзкое, под стать погоде.
Семужный созерцал потолок, прислушиваясь к мажорному звучанию своей перистальтики. Варсонофьич отсыпался круглые сутки, по-зимнему, по-медвежьи закопавшись в одеяло. Квант то и дело присаживался к ледяной батарее парового отопления и выстукивал пятаком морзянку:
— Ы-й-н-а, к-а-к с-а-м-о-ч-у-в-с-т-в-и-е?
Вскоре по трубам с третьего этажа, где помещалось дамское отделение, приходил ответ:
— А-п-п-е-т-и-т и а-н-а-л-и-з-ы н-о-р-м-а-л-ь-н-ы-е!
На последнем обходе главврач отрубил: «Через неделю выпущу. А пока никаких контактов, никаких сношений с внешним миром, кроме как через медперсонал!»
В такой ситуации каждая съедобная весточка из родной редакции «Крокодила» казалась крохотным праздником. На этот раз в передаче были грейпфруты. Глеб Олегович вгрызся было в ароматный плод, но вдруг, поперхнувшись, оставил свое намерение.
— Нам депеша! — невнятно сказал он, и все увидали у него в зубах скрученную бумажку.
Чья-то заботливая рука хитроумно укрыла под кожей грейпфрута записку:
«Спите спокойно, дорогие товарищи! Стойко принимайте процедуры, крепко держите диету, честно сдавайте анализы. Больше спешить некуда. Специальным приказом экспедиция расформирована. С чудовищным приветом!
Группа доброжелателей».
— Коллеги, это же нонсенс! — взвизгнул опомнившийся Семужный. — Никто не застрахован от неудач, но опускать руки — это мягко говоря, не по-мужски!
— Горе горюй, а руками воюй! — поддакнул дедок из одеяльной отдушины.
— Это жизнь, мужики! — завел было Квант.
— Надо лететь в редакцию, надо бороться! — кликушествовал Глеб Олегович. — Товарищи корреспонденты, что же вы молчите?
— Ведь не выпустят из этой кузницы здоровья! — защитились мы.
— Устроим побег! Нынче же ночью. У меня уже есть кое-какой опыт! — Семужного колотило от возбуждения. — Квант, радируйте Ыйне!
Квант метнулся к батарее. По трубам парового отопления полетела морзянка: «Квант вызывает Сауну! Квант вызывает Сауну!»
Сразу после отбоя мы впились зубами в простыни, располосовывая их на ленты. Квант скреплял их альпинистским узлом.
— Когда скоком, а когда и боком! — балагурил Варсонофьич, кусая пододеяльник. — Это по-нашему! Только не взгреют нас за ущерб казенному белью?
Мы пообещали компенсировать ущерб из гонорара за излагаемую историю, и энтузиазма прибавилось.
Первым с неожиданной обезьяньей ловкостью соскользнул вниз Семужный. Картинно фиксируя позы, спустился Квант. Мы тоже ссыпались довольно дружно. И только Варсонофьич вдруг завис, болтаясь, как хлопушка на елке.
— Квантушка! Глебушка! Корреспондентушки! — причитал дедок, из которого, точно горох из рваного мешка, посыпались неуместные поговорки. — Артамоны едят лимоны, а мы, молодцы, едим огурцы! На кукиш ничего не купишь, а купишь, так не облупишь!..
Ыйиа жгла его взглядом из распахнутого окна на третьем этаже:
— Где мужское ваше «я», пожалуйста, старый человек? К тому времени, когда мы выудили его, Ыйна была рядом.
Из темноты, светя зеленым огоньком, словно одноглазый кот, к нам подкрадывалось такси.
— Давно гуляете? — спросил случайный таксист, интересуясь загорелыми ногами Ыйны, которые сильно выигрывали в длине по сравнению с больничным халатом. — К трем вокзалам?
— К одному, если можно, — подобострастно заспешил Семужный. — К Савеловскому.
Таксист помедлил, но, видно, наши планы не совпали.
— Обедать еду! — решил он и рванул в ночь.
Прижимаясь к стенам, мы двинулись пешком. В здании, темным монолитом вздымавшемся возле Савеловского вокзала, бессонно светилось лишь одно окно.
— Интересно, — ядовито сказал Семужный, опознав в людях, колдующих над какой-то бумажкой, членов оргкомитета экспедиции, — интересно, что это вы тут делаете?
— Ликвидируемся! — хором ответили ему. — Поиграли и будет. Любая игра, хоть спортивная, хоть карточная, хоть литературная, если ей не видать конца, становится занудством. Это грозит и нам, поскольку наш терпеливый читатель давным давно раскусил, что никакого чудовища нет и не было в помине. Что чудовищные следы на прекрасном лике нашей Земли, к сожалению, оставляют сами люди, не по-человечески относящиеся к природе. Те самые люди, чье варварство заставило поэта Рождественского печально заметить: «Все меньше окружающей природы, все больше окружающей среды!» Итак, мы подводим черту. Но это отнюдь не значит, что впредь Крокодил будет с меньшим жаром охранять природу. Просто, как говорится, новое время — новые песни! А вам сердечное спасибо за роли, что вы сыграли на данном историческом отрезке.