— И вам спасибо, — тихо сказал Глеб Олегович, давая товарищам знак выйти.
Мы пошли проводить их.
— Все верно, коллеги, — улыбнулся на улице Семужный. — Ведь мы с вами не что иное, как плод фельетонной фантазии.
— Допустим, с чудовищем все ясно, — упрямо сказал Квант, — но ведь между нами завязались какие-то личные симпатии. Что ж, их оставлять неразрешенными?
— Выть может, интимного порядка подробности обсудим мы вне страниц журнала, пожалуйста? — предложила Ыйна.
— Конец — делу венец! — подытожил дедок, не обнаружив в закромах памяти ничего более подходящего к случаю.
Скупо обнявшись, участники бывшей экспедиции пошли на все четыре стороны. Дождь смыл их следы…
ЧЕЛОВЕК БЕЗ БЕЛОГО ФЛАГА
Разыскивается!
Тот, кто укажет место нахождение этого человека, получит вознаграждение 600 тысяч…
Он поистине неуловим.
Яблоневый сад, отягченный такими плодами, какие молено увидеть разве что в сказке на сцене детского театра.
— С утра был. Уехал…
Винзавод, своим коварным ароматом путающий будничные мысли и манящий к праздничному застолью.
— Был, уехал…
Просяное поле, стриженное «под нулевку» комбайном.
— Был, уехал…
Бессмысленно сидеть в засаде возле его кабинета. Еще более бессмысленно метаться за ним по совхозным угодьям. Тот, кого мы ищем, знает эти места как свою ладонь. Возможно, мы и не встретились бы, не будь на то личного желания неуловимого директора совхоза «Любань» Евгения Федоровича Мироновича.
«А что это за объявление о розыске? Какие там еще шестьсот тысяч? — может обиженно спросить Некто, полагая, что имела место попытка словить доверчивого читателя на тупой детективный крючок. — Что еще за дикие шутки?»
Да нет, дорогой гневающийся товарищ Некто, какие уж там шутки! Во времена оккупации Белоруссии голова партизанского командира Мироновича действительно была оценена в 600 тысяч рейхсмарок. Авторы этого мерзкого человеческого прейскуранта исходили из того, какой урон может им нанести отряд Мироновича. Обсчитались! Думается, они не пожалели бы и вдесятеро больше, если б могли вообразить, сколько пользы принесет хозяйство Мироновича той стране, которую они пытались поставить на колени.
Не просто анекдот.
Дети, гулявшие по зоопарку, набрели на слона. И вот, налюбовавшись на гиганта, они читают вывешенный для общего обозрения суточный слоновий рацион: картошки столько-то десятков килограммов, морковки столько-то, яблок столько-то…
— Дяденька!.. — спрашивают изумленные дети у служивого, подметающего загон. — Неужели он столько съест?..
— Съесть-то он съесть, — отвечает дяденька. — Тольки хто ему дасть!..
Немного повеселив вас шуткой, которую, быть может, вы еще не слыхали, заметим, что мы ее ввернули здесь с добрым умыслом.
Вряд ли мы, таща в авоське к семейному очагу свои полкило ветчинно-рубленой, представляем, сколько может съесть за сутки большой город. И потому просто детское изумление охватывает нас при упоминании сотен и тысяч тонн разнообразного едова. «Съесть-то он съест, — думаем мы, невольно уподобляясь анекдотическому дядьке, — только кто…»
Дадут! Не извольте сомневаться!
Так вот, один из кормильцев, из тех, кто дает еду на столы Минска, области, республики да и на столы, накрытые далеко за пределами Белоруссии, и есть Е. Ф. Миронович.
Ожидалось увидать скульптурного гиганта с торсом неподражаемого борца Медведя и стальным горлом певца Вуячича. Ожидалось отметить на директорском пиджаке впечатляющий набор орденских планок. Ожидались властные жесты, заставляющие туго звенеть пшеничный колос, буйно цвести бульбу и тучнеть на глазах бычков.
А к нам подошел неприметный на взгляд человек, словно специально созданный для иллюстрации мудрой пословицы «По одежке встречают — по уму провожают». Подошел, протянул руку и негромко сказал:
— Миронович. Вы меня искали? Извините. Дела.
Дела — это как раз то слово, которое Евгений Федорович мог бы смело вручать, точно визитную карточку. Дела у него начинаются в четыре утра и заканчиваются глубокой ночью.
— Командуйте, — сказал Миронович. — Сначала будем говорить, а потом смотреть? Или сначала будем смотреть, а потом говорить? Или будем и смотреть и говорить?
Мы выбрали последнее.
Он — экономист.
Евгений Федорович, должно быть, и сам не знает, что его любимая присказка: «Давайте считать!» Но какое уж там давайте, когда он сам мгновенно складывает и множит в уме фантастические цифры на зависть тем, кто на эстраде таким образом зарабатывает деньги.
«Давайте считать, — говорит Миронович, — 200 миллионов зерен — это 124 центнера, так?..»
«Давайте считать!» — твердит он постоянно и точным расчетом может положить на лопатки любого скептика.
Он — зоотехник.
Кажется, что нас нагоняет сводный духовой оркестр. Труб еще неслышно, но барабанное уханье еканьем отзывается в селезенке. Но нет, это не барабан. То тяжелым наметом по полю летит жеребец розовой масти.
— Шесть тысяч отдали за этого красавца! — говорит нам директор.
Жеребец мощностью по меньшей мере в двенадцать лошадиных сил снарядом пролетает мимо, не обращая внимания на комплименты.
— Дорого стоил, а не жалко, — провожает его Миронович знающим глазом. — Зато какая порода от него пойдет!..
Он — изобретатель.
Конечно, директор совхоза не корпит ночами над вечным двигателем, действующим моченым песком. Его изобретательный ум подсказывает куда более перспективные идеи.
Кажется, что в совхозе вообще не существует такого понятия, как отходы. Углекислота— побочный продукт спиртзавода — сжижается, разливается в баллоны и вновь идет в дело. Другой побочный продукт — огнедышащая барда — обогревает совхозные теплицы, где уже в марте родятся первые нежные огурчики. Яблочный жом превращается в первоклассный корм скоту. И от этого всего создается впечатление, что в совхозном производстве происходит бесконечный круговорот, подтверждающий справедливость закона сохранения энергии и вечности материи.
А он еще и медик, и химик, и строитель…
А кстати…
не показалось ли вам, будто директор «Любани» в одиночку ворочает все свое многоотраслевое хозяйство? Спешим уведомить, что в совхозе занято делом ровно 1411 человек. Это почти полторы тысячи разных характеров. На всех угодить трудно. Но что-то не припомнит Миронович, чтобы хоть один ушел из «Любани» недовольный жизнью или работой.
И в это легко и охотно верится.
Известно, что в далеких от совершенства коллективах внезапное появление начальства среди беспечно кейфующих подчиненных— это жуткое дело. Иные мертвеют, точно им явился призрак, иные панической тараканьей рысью кидаются по щелям и закуткам.
Но куда бы внезапно ни заглядывали мы с Мироновичем, нигде не слыхали испуганного шепота: «Ах, ах!.. Сам идет!»— будто сейчас введут Вия, который потребует поднять ему веки, и тут всем и каюк… «Сам» ходил с участка на участок, а люди, привычные к его визитам по сто раз на дню, спокойно делали свое дело. Может, потому и не знает сегодня «Любань», что такое шефы, ковыряющиеся в страдную пору на картофельном поле.
Похоже, что тут же на рабочем месте директор решает многие деловые и личные вопросы.
— Ты шо же это зробыл? — спрашивает он с шутливой строгостью пожилого конюха. — Я знаю, мне желтовские мужики рассказали.
— Та шо я зробыл? Я ничого худого не робыл… — стеснительно мнется конюх. — Я вот вам заяву об вотпуске несу.
— Заява заявой. А шо ты зробыл?
— Та шо?.. — всерьез мается конюх. — Ну, выпил трошки на свадьбе. Я ж один раз…
— Кумыс надо пить, — говорит директор, пряча улыбку. — Он полезный, А вино брось.
— От верно! Брошу! — с энтузиазмом откликается конюх. — Буду кумыс!
Как-то совсем не по-директорски, а скорей по-соседски прозвучал зтот укор, не потеряв, однако, воспитательной весомости.
Мы прощались с Мироновичем в сумерках среди стлавшихся по полям кинематографически красивых туманов. Он по старинному обычаю провожал нас за околицу и сидел за рулем «газика» сам, отпустив вконец измотанного молодого шофера.
Опустив перед машиной шлагбаум, стрелочник берет под козырек:
— Извините, Евгений Федорович, служба. Скорый Москва — Гродно идет.
Стрелочник, известное дело, человек не совхозный, а путейский. И уважать стороннее начальство вроде бы и не обязан. Но уважают-то не по обязанности.
Никого, конечно, многоотраслевым хозяйством не удивишь, И в том, что совхоз «Любань» в своем семимиллионном потоке продукции дает зерно и яблоки, ягоды и картошку, мясо и мед, молоко и овощи, нет ничего особенного.
Но хозяйство, где в прудах играет прихотливая форель, — это уже не на каждом шагу.
Если бы писателю Э. М. Ремарку в свое время посчастливилось заглянуть в цеха местного винного завода, он наверняка пришел бы в восторг, увидев на одной из бутылок этикетку — «Кальвадос», ибо, как помнят поклонники Ремарка, для его героев не было более любезного напитка.
Не желая обидеть память писателя, заметим, однако, что не менее приятное впечатление на нас произвела и продукция совхозного консервного завода.
Не скроем, хозяева радушно принудили нас к дегустации, проходившей так:
— Вы попробуйте нашей черноплодной рябины. Хороша?
— Хороша!
— Это что! Вы наш горошек отведайте!
— Чудесный!!
— Это что! Вы варенья из вишни еще не ели!
— Замечательно!!!
— Это что! Вы наших огурчиков съешьте!
— !!!!
Конечно, оценить все 32 наименования консервов у нас не-хватило бы ни сил, ни восклицательных знаков. Но и после частичной дегустации можно сказать: марка совхоза «Любань» — это марка!