– Здравия... здравствуйте, да...
Довольный ответом старик кивнул и исчез в толпе.
– Послушайте, да ведь это генерал Корнилов! – воскликнул караульный офицер.
– Да вы с ума сошли! – рассмеялся в ответ арестованный. – Просто знакомый один...
Они были честными и бескорыстными людьми – эти генералы. Изучая их судьбы, невольно поражаешься некой их наивности. Противники их по Гражданской войне были циниками и прагматиками. Греховность братоубийственной войны преследовала белогвардейских генералов до конца жизни, когда их противники и голову-то себе не забивали всякими «антимониями» вроде «раскаяние» и «покаяние». Даже вступив в Гражданскую войну, белые генералы продолжали покупать, а не отбирать у населения продукты и все необходимое для снабжения армии. Противная же сторона пошла дальше самого Наполеона, в свое время ликвидировавшего в армии институт маркитантов. Вместо наполеоновских реквизиций в революционной Франции население России познало продразверстку. И уже не реквизировалась часть чего-то, а отнималось все подчистую. А появление заградительных отрядов? А показательные расстрелы, которые устроил Троцкий на Волге? В истории такого не было со времен существования монгольской империи, когда за бегство с поля боя убивали каждого пятого или десятого. Говорят, Корнилов тоже обещал украсить повешенными рабочими фонари на столичных улицах, но обещание свое не выполнил.
В.В. Шульгин, с которым за свою жизнь Суровцев встречался много раз, писал: «Начинали войну почти святые. Закончили ее почти бандиты».
– Это про быховских узников и про меня, Василий Витальевич, – сказал много лет спустя генерал Суровцев Шульгину.
В тот день ноября 1917 года он осознал, что вступил в войну совершенно другую. В любой из войн человеческое желание выжить приводится в соответствие с уничтожением себе подобных. И развитие военного дела не что иное, как совершенствование этого убийства. Но война Гражданская – всегда массовое самоубийство народа, ее допустившего. По большому счету, независимо от того, кто победит, поражение терпит нация. А интернационализм, как выяснилось в двадцатом веке, хорош в любой другой стране, кроме страны собственной. Если она у вас, конечно, есть.
На другой день, попрощавшись с хозяйкой, которая начинала догадываться, что квартирант ее не только офицер, но и офицер особенный, щедро с ней расплатившись, он навсегда покинул свое временное жилье. Женщина, поднявшись в комнату постояльца, чтобы произвести уборку, обнаружила на туалетном столике золотые часы квартиранта. Она было бросилась вслед за офицером, чтобы вернуть дорогую вещь, но увидела короткую записку: «Примите на память. А лучше продайте. Прощайте». Почему-то молодой человек хотел расстаться с этими часами – поняла хозяйка. И причина этого поступка, очевидно, была серьезной. Это показалось ей тем более странным, что на крышечке была выгравирована дарственная надпись: «Любушке штабсъ-капитану Мирку-Суровцеву от казаковъ-кубанцовъ. Восточная Пруссия. 1914 год».
Глава 16. Строки и судьбы
Мария Александровна Суровцева и Маргарита Ивановна Мирк ждали гостей. К обычной в таких случаях суете прибавлялось и волнение. Уже третий месяц не было писем от племянника. Весть о своем Сереже они получили с самой неожиданной стороны. Вчера, уже вечером, мальчик-курьер принес короткую записку от Александра Васильевича Адрианова. Бывший редактор закрытой большевиками газеты «Сибирская жизнь» писал: «Завтра непременно буду у вас. Буду не один. Есть весточка от вашего племянника. Не волнуйтесь. Он жив-здоров. Подробности при встрече». Получив эту записку, женщины бросились звонить на квартиру Александра Васильевича. Звонили Макушину. Безрезультатно. Выяснили только то, что оба встречают какого-то важного гостя. Тетушки сообщили и Асе то немногое, что узнали сами. С волнением, ничуть не меньшим, чем было у тетушек, приехала Ася. Она так же давно не получала писем от своего Сергея. Что было для нее крайне непривычно и тревожно. Сегодня они снова, уже втроем, звонили куда только могли. Выяснили, что Адрианов утром появился дома и сразу же куда-то уехал. У Макушина его не было. Но Макушин хотя бы сказал, что он, Адрианов, собирался ехать к ним. Общее волнение разделяла и Параскева Федоровна, вставшая в доме раньше всех и уже приготовившая и завтрак и обед.
– Ну где? Где этот несносный Адрианов? – в который раз вырвалось у Аси. – Неужели он не понимает, что мы все с ума готовы сойти?
В любом другом случае тетушки, возможно, и осудили бы такое неуважительное слово, как «несносный», по отношению к Адрианову, но искреннее волнение Аси разделяли и они.
– И вообще, у меня такое чувство, что взрослые серьезные люди стали играть в детские игры, – продолжала Ася. – То они Сибирь от России хотят отделить, то вдруг о какой-то борьбе начинают говорить. И все со всеми хотят бороться. Я решительно ничего не понимаю.
– Милая Ася, мужчины по большому счету всегда остаются мальчишками. В этом нет ничего удивительного, – улыбаясь, пыталась смирить Асю Мария Александровна. От улыбки ямочки на ее щечках становились заметнее.
– В любом случае и Адрианов, и Макушин, и сам Потанин не могут не принимать участия в событиях, происходящих в стране. Вы же должны понимать, что все, что сейчас происходит, не может продолжаться долго, – поддержала Маргарита Ивановна свою дальнюю родственницу и самую близкую в жизни подругу.
– Цены. Цены-то куда залезли, – на свой манер вступила в разговор Параскева Федоровна. – Рыба и та становится не по карману. Когда в Сибири такое было?
– Все должно наладиться. Нужно верить, – неизвестно кого успокаивала Мария Александровна.
Зазвонил дверной звонок в прихожей. Параскева Федоровна пошла открывать дверь. Тетушки и Ася устремились следом. Так, все четверо, они и встретили гостей. С Адриановым были еще двое мужчин, гражданская одежда которых не могла скрыть военную выправку.
– Здравствуйте, милые дамы. Простите, что так долго к вам шли, – приветствовал и извинялся с порога Адрианов.
– Александр Васильевич, дорогой, что же вы нас так мучаете? – принимая у гостя шапку и шубу, говорила Мария Александровна.
– Раздевайтесь, господа. Проходите, – помогала подруге Маргарита Ивановна. – На улице такой мороз!
– Та теплота, с которой нас встречают в Сибири и в Томске, согревает даже в такие лютые морозы, – улыбаясь, сказал один из гостей, старший другого и по возрасту, и, вероятно, по воинскому званию. – Никогда бы не подумал, что в апреле месяце может быть так холодно.
Не дожидаясь помощи Адрианова, гость сам представился:
– Флуг. Василий Егорович Флуг. А вы, надо полагать, тетушки Сергея Георгиевича Мирка-Суровцева.
– Маргарита Ивановна. Мария Александровна, – представил хозяек квартиры Адрианов.
Генерал Флуг, привыкший за последние дни к тому, что он в центре внимания, вел себя непринужденно и даже покровительственно, как показалось Асе. Он поцеловал руки дамам. Задержав руку Аси и глядя ей в глаза, спросил:
– Вы Ася?
– Да, – коротко ответила молодая женщина.
– Для вас у меня тоже послание, – сказал он и похлопал ладонью по портфелю крокодиловой кожи, который был у него в руках.
– Прошу в гостиную, господа, – пригласила Мария Александровна.
– Обед прикажете подавать? – поинтересовалась Параскева Федоровна.
Адрианов, как человек, часто бывавший в этом доме, распорядился за хозяев:
– Параскева Федоровна, подавайте самовар. Так получилось, что мы уже отобедали. У Параскевы Федоровны всегда чудные пирожки, господа. Уверяю вас, таких вы не попробуете больше нигде. Уж я-то знаю.
Адрианов говорил чуть в нос. Нос был у него изуродован зверем на медвежьей охоте. Он заметно постарел за десять лет, которые минули с того знаменательного для Сергея и Аси бала. Сильно его надломили события последнего года. Революция реальная оказалась совсем не такой, какой представлялась большинству русских интеллигентов. И со страниц «Сибирской жизни» уже звучали его обвинения большевикам, «которые мнят себя спасителями Родины и революции».
Второй гость почувствовал себя неловко. Его не представили, а сам он не нашел момента, чтобы назваться. Уже в гостиной Мария Александровна, взглянув на этого хмурого господина, поняла, что Андрианов и они сами допустили бестактность.
– Как вас зовут? – спросила она гостя.
– Николай Николаевич, – ответил за гостя Адрианов. – Николай Николаевич, вы уж простите меня. Вы человек свой, и мне подумалось, что вы сами представитесь.
– Сумароков, – по-военному кивнув, сказал гость.
– Вы, кажется, томич. Я, по-моему, вас где-то встречала, – точно вспомнила лицо гостя Маргарита Ивановна.
– Не совсем томич, но уже достаточно давно нахожусь здесь.
– А я о вас слышала, – вставила свое слово Ася.
– От кого же? – искренне удивился Сумароков.
– От Пепеляева.
При упоминании фамилии Пепеляева Сумароков чуть вздрогнул. Без того хмурый вид его стал еще более суровым.
– И что? Надеюсь, подполковник Пепеляев не сказал обо мне ничего задевающего мою честь? – спросил он.
– Нет. Он просто сказал, что есть такой бравый полковник Сумароков. Кстати говоря, Анатоль знает, что мы ожидаем вестей от Сергея, и потому должен тоже прийти. Они давние друзья.
По лицу Сумарокова можно было понять, что он не обрадовался такому известию.
– Я знаю об их дружбе, – сдержанно произнес он.
– Ну что ж, получите корреспонденцию, – расстегнул свой портфель Флуг и отдал дамам два письма в одинаковых конвертах. – Это вам, сударыни. А это, надо полагать, вам, Асенька.
Ася двумя руками взяла письмо, адресованное ей, и, прижав конверт к груди, быстро вышла в другую комнату. В этом было что-то одновременно трогательное и комичное, и Флуг с Адриановым рассмеялись. Сумароков, занятый своими мыслями, не понял, что вызвало смех. В первые секунды он даже решил, что смеются над ним. И лишь поняв, что совсем не он явился причиной веселья, офицер несколько успокоился.