Два юнкера, теперь уже новоиспеченные прапорщики, подхватили Новотроицына под руки и поволокли следом за Мирком-Суровцевым. Длинная пулеметная очередь резанула наугад со стороны станицы. Суровцев, не пригибаясь продолжал шагать прочь от передовой цепи, а два юных прапорщика тащили за ним поручика Новотроицына, который, безвольно повис на руках конвоиров и зачерпывал сзади голенищами сапог мокрый снег...
– Ох, ох! – продолжал ерничать Новотроицын. – Да вам, право, в трактире служить половыми, а не в армии. Руки прочь! Я не пьян!
Еще один, такой же, как Суровцев, помощник командира Сводно-офицерского полка полковник Тимановский, обратился к Маркову:
– Ваше превосходительство, Сергей Леонидович, надеюсь, у нас самосуда не будет?
– Николай Степанович, полковник Суровцев, как помощник по строевой части, обещал мне держать дисциплину. Он ее и держит.
– И сам же ее нарушает. До рукоприкладства между собой дошли, – посетовал Тимановский.
Генерал Марков промолчал, занятый другими, более для него важными мыслями.
– Возвращайтесь в цепь, – приказал Мирк прапорщикам. – А ты, любезный, вставай. Если желаешь сатисфакции, я к твоим услугам сразу после боя. А сейчас я тебе предлагаю или застрелиться, или возглавить атаку, которая нам предстоит.
– Слушай, Мирк, а ты не боишься во время атаки моей пули? – вытирая разбитые губы, спросил Новотроицын.
– Вот и согрелся, – улыбнулся Мирк. – А то с... под себя... Я с тобой пойду плечом к плечу. Или ты до сих пор не понял, что твои выверты вредят всему нашему делу? Мальчишки на тебя смотрят. От того, как мы себя ведем, зависит, как будут себя вести они. Ты ведешь себя недостойно. И я из-за тебя туда же...
– Ну-ну! Варенька бедная чуть не ус... от моей лексики... У тебя курить есть? – вдруг неожиданно спросил он, зная, что Мирк не курит, но носит с собой портсигар, всегда набитый папиросами. Они были ему нужны во время допросов пленных – как правило, людей курящих.
Закурив, Новотроицын, как это бывало с пленными, обмяк, и прежняя задиристость слетела со всего его облика. Он знал эту дурацкую черту своего характера: всегда пробовать на прочность характер начальства. Но знал и то, что дисциплинированный и аккуратный Мирк-Суровцев, при всей своей воспитанности, мог за себя постоять, и владел таким запасом сквернословия, что ему, Новотроицыну, и во сне не снилось. Это-то и раздражало поручика. Мирк показывал ему пример, как надо себя вести, чтобы во всем быть успешным. Умом Новотроицын все понимал, но сделать с собой ничего не мог. И с любым другим он ввязался бы в дуэль. Но не с Мирком-Суровцевым. Стрелял его сокурсник отменно, так же и фехтовал.
– Ладно, – произнес он. – Дай еще пару папирос. Что-то и правда несет меня сегодня. Пойду-ка извинюсь и перед Варенькой, и перед полковником-старпером. А то убьют и слова доброго никто обо мне не скажет.
– Марков перед боем просил тебе передать, чтобы ты принимал роту вместо убитого полковника Козлова. Но как тебе теперь что-то поручать?
– Слушаюсь.
– Что ты за человек такой?
– Сам не знаю. Несет...
Суровцев подошел к Маркову:
– Ваше превосходительство, прошу извинить меня за произошедшее. У нас с поручиком особые отношения еще с военного училища. Пришел вестовой из Партизанского полка. До ночи они не успевают переправиться.
– Ну вот что. Ждать некогда. В такую ночь без крыши над головой все погибнем в поле. Идем в станицу. К бою! – хрипло крикнул Марков. – Примкнуть штыки! Проверить ружья! За мной!
Как многие генералы, Марков называл винтовки ружьями. Это было что-то вроде генеральского шика. Мол, мы еще помним время, когда винтовок и не было.
– Варенька, буду жив – я вас изнасилую! Берегите геморройщика! – прокричал вдруг Новотроицын.
«Точно – контуженый», – подумал Сергей. Но на этот раз никто не смеялся.
– В цепь! Новотроицын! Ведите роту левее. Ориентир – колокольня. Объект атаки – красный штаб! – выкрикнул Суровцев.
– Слу-ша-юсь, – сдавленным от холода горлом произнес поручик.
В сгустившихся сумерках снежный заряд скрыл цепи наступавших добровольцев от глаз обороняющихся сплошной завесой снегопада. Стреляли красные много и почти бесполезно. Более опытные воины, добровольцы и не думали стрелять попусту, неумолимо продвигаясь за Марковым, белая шерсть на папахе которого, заледенев, уже не растопляла падающий снег.
Снегопад с новой силой наполнил наступающие сумерки тоннами пушистых снежинок. Стало совершенно непонятно, где красные и где свои. В радиусе одного метра еще можно было ориентироваться, но, зрительно потеряв соседа справа и слева, сделать это не представлялось возможным. Выручали штабные офицеры, которые скорее по привычке, чем по надобности, имели при себе компасы. Суровцев был рядом с Марковым. Взглянув на компас и взяв азимут, он указал рукой в левую сторону. Там звучало приглушенное снегопадом «ура!» добровольцев. Это Новотроицын вел свою роту. Там же, за снежной стеной, в нескольких метрах от них строчил пулемет. Дошли до отрытых в полный рост окопов, наполовину залитых водой. Складывалось впечатление, что ими ни разу не воспользовались. Это было еще и потому странно, что и справа и слева стояла яростная стрельба. «Не иначе как нужно ожидать вторую линию обороны», – думал Сергей.
– Не стрелять! – приказал Марков, опасаясь, что при такой видимости можно перестрелять своих.
Ведомая Марковым цепь шла на приближающийся стук вражеского пулемета, который, почти не умолкая, наугад бил в сторону роты Новотроицына, наступавшей где-то поблизости.
На пулеметное гнездо вышли с фланга. Так получилось, что с тыла, поскольку пулеметчик развернул свой «максим» в сторону уже своего правого фланга. Не успели Марков и Суровцев приказать брать пулеметчиков живыми, как раздалось несколько выстрелов прямо в спины обороняющимся красногвардейцам. Второй номер пулемета как-то по-детски вскрикнул и, чуть приподнявшись, сразу припал к земле. Раненый первый номер, матерясь сквозь сжатые зубы, обернулся. Это был небритый мужик гренадерского роста, а судя по качественной солдатской шинели и папахе, и на самом деле бывший гренадер. Суровцев, не обращая внимания на его брань и стоны, рывком перевернул неожиданно легкое тело второго номера.
– О Господи! – вырвалось у него. – Женщина!
Толстая русая коса женщины вывалилась из-под мохнатой казачьей папахи, упавшей на снег.
– Дожили, – глядя на красивое молодое и уже безжизненное лицо убитой женщины, произнес Марков. – С бабами воюем. Кто-нибудь берите пулемет и продолжайте движение. Николай Степанович, – обратился он к Тимановскому, – ведите людей. Вероятно, есть еще одна линия окопов.
– Есть! – отвечал тот.
Генерал присел на какой-то ящик.
Хладнокровный Суровцев между тем, расстегнув шинель на груди раненого, молча опустошал его карманы. Красногвардеец попытался вяло сопротивляться, но тут же получил кулаком по зубам.
– Лежи уж теперь, дурак!
Пока Сергей изучал документы пулеметчика, тот бессвязно что-то бормотал, но, кроме матерщины, ничего нельзя было разобрать из его речей, которые, собственно говоря, и не особенно интересовали генерала Маркова и полковника Суровцева.
– Ну и что? – прикурив предложенную ему Суровцевым папиросу, стуча от холода зубами, спросил генерал.
– Все то же, ваше превосходительство. Рядовой одной из частей бывшего Кавказского фронта. Само собой, дезертир. Два мандата – от полкового комитета и от какого-то комиссара с инородной фамилией. Придумали же название. И произнести-то неприлично. Мандат... Я так понимаю, вас в Ново-Дмитриевской человек триста? – обратился он к раненому. – Правильно? Еще одна линия окопов есть? – И снова поток брани в адрес добровольцев сдавленно полился из уст раненого красногвардейца.
Марков швырнул недокуренную папиросу в сторону, встал и молча двинулся на шум боя. Впереди с новой силой занималась перестрелка. Поднялся и Суровцев. Он осмотрел окопчик в поисках оружия, но винтовки пленных уже унесли добровольцы. И, уже не обращая внимания на раненого, двинулся за Марковым. Красногвардеец, ожидавший скорой расправы, ошалело замолчал, но спустя несколько секунд неожиданно поднялся на ноги и так же неожиданно крепким голосом стал кричать вслед Маркову и Суровцеву:
– Чуете, сучары, недолго вам землицу топтать! Поквитаемся ишо! Отольются вам наши слезоньки! Выпустим ишо вам кишки!
И снова отборный солдатский мат... Суровцев обернулся. Непроизвольно сорвал с плеча винтовку. Он уже прокрутил в голове событие, которое должно сейчас произойти. Вот он вскинет оружие и, почти не прицеливаясь, выстрелит. С такого расстояния попадет точно в середину лба. Солдат отбросит руки в стороны и замертво упадет на спину с распластанными в стороны безжизненными руками. Дрожащий от холода Марков продолжал идти прочь, занятый какими-то только одному ему известными мыслями. Суровцев тряхнул головой, точно сбросив с себя неприятное видение. Только теперь он снова ощутил дрожь во всем теле и почувствовал на себе жутчайший холод от заледеневшей одежды. Стуча зубами, с трудом проговорил:
– Замолчи! Тебе еще похороны предстоят, дурак. Кто она тебе? Невеста? Жена? Дурак, – еще раз повторил он и, не оборачиваясь, пошел за Марковым, взяв наперевес винтовку.
Раненый солдат сразу сник, посмотрел на мертвую молодую женщину, обессиленно опустился рядом и заплакал. Он вдруг стал гладить ее по голове, приговаривая сквозь рыдания:
– Любушка! Любушка моя!
Русский человек, давясь рыданиями, сидел рядом с убитой. А двое других, таких же русских, шли прочь. «Все равно кто-нибудь добьет», – подумал полковник о красногвардейце. И тут же забыл о нем.
Снегопад точно выполнил свое предназначение, помогая наступавшим добровольцам в этом бою. Свинцово-серое небо нависло, казалось бы, в нескольких метрах над землей. Быстро наступили сумерки. С другой стороны станицы в нее ворвалась белая конница. Их вел в атаку сам главнокомандующий Лавр Георгиевич Корнилов. С жалкими остатками Текинского полка, а также с другими кавалеристами он прорвался к майдану. По всей станице завязались рукопашные бои. Пленных в таких стычках почти не бывает. Были небольшие очаги сопротивления, которые быстро и беспощадно подавлялись остервеневшими от злобы и холода белогвардейцами. Запылали несколько стогов, и уже при их пламени продолжались многочисленные расправы. Время от времени слышался надрывный собачий лай, за которым следовали одиночные выстрелы, обращающие лай в предсмертный визг убитых животных. Испуганно мычали коровы и блеяли овцы. Гоготали домашние гуси. Кудахтали испуганные пальбой и взрывами куры.