— Может, вы и правы. Она вчера явно была не в духе... полдня просидела в своей комнате, избегала меня.
— Попси... не давите на нее. Вы очень ей нужны, но сейчас надо, чтобы кто-то просто был рядом... и ничего не требовал. Скажите ей, чтобы не пыталась ездить с группой, пока не сможет с собой справиться. Скажите, что все в порядке, что вы рады ей, что она вольна делать что хочет. Ладно? Сможете? А я приеду завтра утром.
— Да, да и да, — вздохнула она. — Я очень ее люблю. Приезжайте к ленчу и махните вашей волшебной палочкой.
Пучинелли позвонил поздно вечером. Новости были разные — хорошая, плохая и никакая.
— Синьорина была права, — начал он весьма довольным тоном. — Ее увезли за Виральто, в отель. Мы поговорили с управляющим. Он сказал, что ничего не знает, но мы можем обыскать все надворные постройки. Их много, в основном они используются под склады, но прежде тут жили слуги, держали гужевых лошадей и домашний скот. И в одном из старых сеновалов мы нашли палатку! — Он помолчал ради пущего эффекта, и я поздравил его. — Она была сложена, но, когда мы ее развернули, оказалась как раз подходящего размера.
Зеленые брезентовые стенки, серый пол, как она и рассказывала. На сеновале пол был дощатый, в него были вбиты крюки для растяжек палатки. — Он помолчал. — Думаю, в пригородном доме они привязывали веревки к мебели.
— М-м-м, — одобрительно протянул я.
— Сеновал стоял на заброшенном конюшенном дворе неподалеку от кухни отеля. Оттуда, наверное, и доносился, запах печеного хлеба... отель сам выпекает хлеб.
— Потрясающе, — сказал я.
— Нет, ничего потрясающего. Никто ее не видел. Никто ничего не говорил. Склады отеля находятся в том же дворе, там огромное количество хозяйственных принадлежностей, еще холодильники для овощей для мяса, большой морозильник... К этим складам каждый день привозят грузы в фургонах. Мне кажется, синьорину могли привезти в фургоне, и никто не обратил на это внимания. За отелем столько строений и внутренних двориков... гаражи, склады садового инвентаря, мебели, которой сейчас не пользуются, сараи, набитые ненужным барахлом, которое прежде было в старом замке, старинные кухонные плиты, старые ванны — словом, хлама на целую городскую помойку. Там хоть месяц можно прятаться. Никто не найдет.
— Значит, с фотороботом не повезло? — спросил я.
— Нет. Никто его не знает. Никто вообще ничего не знает. — В голосе Пучинелли звучали усталость и уныние.
— Все равно, — сказал я. — Палатку же ты нашел. А это означает, что один из похитителей знает этот отель очень хорошо, поскольку такой сеновал случайно не найдешь.
— Да. — Он помолчал. — К несчастью, в «Вистакларе» останавливается и работает довольно много народу. Может, один из похитителей прежде останавливался тут или работал.
— "Вистаклара"... это название отеля? — спросил я.
— Да. Прежде тут в конюшне были лошади, но управляющий говорит, что они больше их не держат, поскольку слишком мало народу желает ездить верхом по холмам. Гости предпочитают играть в теннис.
Лошади, рассеянно подумал я.
— Как давно они держали лошадей?
— Еще до этого управляющего. Могу спросить его, если хочешь. Он сказал, что конюшня была пуста, когда он начинал тут работать, а это около пяти лет назад. С тех пор там так и было пусто. Ничего не хранили — на случай, если вдруг верховая езда по выходным снова станет прибыльной.
— Маршруты верхом на пони, — сказал я.
— Что?
— Верховая езда по холмам на пони. Очень популярна в некоторых районах Британии:
— А... — без энтузиазма протянул он. — Короче, когда-то там были конюхи и инструктор, но теперь вместо этого у них теннис... И он не узнал никого из бандитов на фотографиях.
— Это большой отель? — спросил я.
— Да, вполне. Гости приезжают в основном летом — там прохладнее, чем на равнине или на побережье. Сейчас там из обслуги тридцать восемь человек, не считая управляющего. В отеле сто комнат для гостей. И ресторан с видом на горы.
— Дорого берут?
— Не для бедных, — сказал он, но и не для принцев. Для людей с деньгами, но не для элиты. Несколько человек там завсегдатаи... в основном пожилые люди. — Он вздохнул. — Сам видишь, я задавал много вопросов. Но ни один, сколько бы он там ни проживал или ни работал, никакого интереса к нашим снимкам не проявил.
Мы еще немного поговорили об этом, но так и не пришли ни к какому выводу, разве что Пучинелли решил попробовать завтра побеседовать с разговорчивым бандитом о «Вистакларе». А на другой день, в воскресенье, я поехал в Ламборн.
К тому времени Алисия уже две недели как была свободна. Она даже накрасила розовым лаком ногти. На душе у нее явно полегчало, думал я.
— Вы сами покупали лак? — спросил я.
— Нет. Попси.
— А вы сами по магазинам еще не ходили?
Она покачала головой. Я не стал комментировать, но она сказала:
— Наверное, вы думаете, что мне пора бы?
— Да нет. Просто спросил.
— Не давите на меня.
— Не буду.
— Вы не лучше Попси. — Она смотрела на меня почти неприязненно. Это было что-то совершенно новое.
— Я просто подумал, что лак хорошо смотрится, — спокойно сказал я.
Она, нахмурившись, отвернулась, а я выпил кофе, который налила мне Попси, прежде чем выйти на двор.
— Это Попси просила вас приехать? — резко спросила Алисия.
— Да, она позвала меня на ленч.
— Она жаловалась, что я веду себя как корова?
— Нет. А вы и правда так себя вели?
— Не знаю. Наверное. Я знаю только, что мне хочется плакать. Швыряться чем попало. Ударить кого-нибудь. — Она и вправду говорила так, будто у нее все внутри кипело, и лишь усилием воли она едва-едва сдерживалась.
— Я отвезу вас в Даунс.
— Зачем?
— Поплакать. Попинать шины. И все такое.
Она взволнованно встала, бесцельно обошла кухню и вышла за дверь. Я тут же пошел за ней и нашел ее на полдороге к «Лендроверу». Она остановилась в нерешительности.
— Идите же, — сказал я, — садитесь.
Я вопросительно показал стоявшей в отдалении Попси на «Лендровер».
Она кивнула. Ключи были в зажигании. Я сел за руль и подождал, пока Алисия заберется в машину и сядет рядом со мной.
— Это глупо, — сказала она.
Я покачал головой, завел мотор и поехал по той же дороге, по которой мы ехали три дня назад к тишине, широкому небу и голосам птиц.
Когда я остановился и выключил мотор, Алисия, словно защищаясь, сказала:
— И что теперь? Я даже не могу... плакать.
— Пройдитесь, посмотрите, не захочется ли вам поплакать, а я могу подождать здесь.
Не глянув на меня, она сделала, как я сказал, — выскользнула из «Лендровера» и пошла прочь. Ее хрупкая фигурка становилась все меньше и меньше, но она по-прежнему оставалась на виду. Через довольно долгое время она повернулась и медленно пошла обратно. Остановилась у открытого окна машины. Глаза ее были сухи.
— Не могу. Бесполезно, — спокойно сказала она. Я вышел из машины и встал рядом с ней на зеленой траве.
— Что заставляет вас чувствовать себя в ловушке при занятиях в группе? — спросил я.
— Это вам Попси сказала?
— Нет. Она просто сказала, что вы не хотите ездить в группе.
Она оперлась на крыло «Лендровера» не глядя на меня.
— Чушь какая-то, — сказала она. — Не понимаю, почему. В пятницу я уже оделась было для езды. Я хотела... но меня вдруг всю скрутило. Я не могла дышать. Хуже, чем перед моими первыми большими скачками... но что-то вроде этого. Я спустилась, но стало только хуже. Потому я сказала Попси, что у меня болит голова... Это было почти правдой. Вчера то же самое. Я даже спуститься не смогла... я чувствовала себя такай жалкой, но я просто не могла...
Я подумал, затем сказал:
— Начните с подготовки. Подумайте об одежде для скачек. О скаковых лошадях. О езде по улицам. Подумайте обо всем отдельно, по очереди, а затем скажите, при какой мысли вы начинаете чувствовать... что вас скручивает.
Она с сомнением посмотрела на меня, моргнула несколько раз, словно проворачивала все это в голове, затем покачала головой.
— Сейчас я этого не чувствую. Не знаю, что это... я подумала обо всем. Эти парни... — Последние слова прозвучали словно через силу. Словно вырвались из глубины души.
— Парни?
— Парни.
— Что — парни?
— Их глаза, — с тем же надрывом произнесла она.
— Если вы поедете в хвосте, они не увидят вас, — сказал я.
— Я думаю об их глазах.
Я посмотрел на ее встревоженное лицо. Ей нужна профессиональная помощь, а не здравый смысл любителя.
— Почему глаза? — спросил я.
— Глаза... — она говорила громко, словно сами слова требовали ожесточенности, — они смотрели на меня. Когда я спала. Я знаю. Они входили и смотрели.
Алисия внезапно повернулась к «Лендроверу» и на самом деле пнула шину.
— Они приходили. Я знаю. Ненавижу... ненавижу... я не могу выносить... их глаза.
Я обнял ее и прижал к себе.
— Алисия... Алисия... Это же все пустяки... Ну и что, что смотрели?
— Я чувствую себя грязной... липкой...
— Как изнасилование?
— Да.
— Но ведь...
Она молча решительно покачала головой.
— Откуда вы знаете, что они заходили?
— По «молнии», — ответила она. — Я говорила вам, что я запомнила каждый стежок в этой палатке... Я знаю, сколько зубчиков в «молнии». Иногда она была открыта на несколько зубцов выше, чем обычно. Они открывали «молнию» и заходили... и застегивали ее на разном уровне... на шесть-семь зубчиков выше, на десять ниже...я боялась этого.
Я стоял, обнимая ее, и не знал, что и сказать.
— Я старалась не обращать внимания. Но мне снилось... — Она осеклась, затем закончила:
— Мне снились глаза.
Я погладил ее по спине, стараясь утешить.
— Расскажите мне, что еще вам невыносимо, — попросил я.
Она так долго стояла, уткнувшись носом мне в грудь, что я уж начал было думать, что это все, но наконец с какой-то холодностью в голосе она заговорила: