— Я хотела понравиться ему. Хотела ему угодить. Я говорила папе и Пучинелли, что у него был холодный, голос... но это было... только поначалу. Всякий раз, как он приходил с микрофоном, чтобы записать мой голос, я... подлизывалась... — Она помолчала. — Я... ненавижу себя. Мне было омерзительно... ужасно... невыносимо... стыдно.
Она замолчала. Просто стояла и молчала. Немного погодя я, сказал:
— Очень часто похищенным начинают нравиться их похитители. В этом нет ничего необычного. Просто человек не может жить без хоть какого-то дружеского участия. В обычных тюрьмах между охранниками и заключенными складываются определенные дружеские отношения. Когда захватывают группу заложников, некоторые из них сближаются с захватившими их террористами. Иногда заложники упрашивают освободивших их полицейских не причинять зла похитителям. Вы не должны обвинять себя в том, что вы хотели расположить к себе человека с микрофоном. Это нормально. Обычно. А он... как он реагировал?
Она сглотнула.
— Он называл меня... милая девочка.
— Милая девочка, — повторил я. Мне она тоже казалась милой. — Не надо себя винить. С вами все в порядке. Все пытаются расположить к себе похитителей как могут.
— Почему? — горячо спросила она, хотя голос звучал глухо.
— Потому что антагонизм порождает антагонизм. Человек, который сумеет расположить к себе похитителя, находится в большей безопасности. Бандиты тогда вряд ли причинят жертве зло... будут осторожнее — для ее же собственного блага не будут показывать ей своих лиц. Они не захотят убивать того, кто им понравился.
Она содрогнулась.
— А что до того, что они приходили смотреть на вас во сне... может, они с сочувствием на вас смотрели. Может, они хотели удостовериться, что с вами все в порядке. Ведь они не могли смотреть на вас, когда вы бодрствовали.
Я не был уверен, что сам хоть на йоту верю себе, но это было, по крайней мере, возможно. А остальное было правдой.
— Ведь эти ребята — не похитители, — сказал я.
— Нет, конечно, нет.
— Просто мужчины.
Она кивнула, по-прежнему уткнувшись мне в грудь.
— Вам ведь не их глаза снятся.
— Нет, — глубоко вздохнула она.
— Не ездите с группой, пока вы не будете чувствовать себя в порядке.
Попси найдет вам лошадь в Даунсе. — Я помолчал. — Не беспокойтесь, если завтра утром вас снова скрутит. Если знаешь причину болезни, то это не значит, что болезнь прошла.
Она еще немного постояла, затем медленно высвободилась из моих объятий и, не глядя мне в лицо, сказала:
— Не знаю, что бы со мной было без вас. Наверняка я попала бы в психушку.
— Однажды, — мягко сказал я, — я приеду на Дерби и буду аплодировать вам на финише.
Она улыбнулась и забралась в «Лендровер». Но вместо того чтобы повернуть домой, я повел машину вверх по холму к тренировочному плацу.
— Куда вы едете? — спросила она. — Никуда. Всего лишь сюда. — Я заглушил мотор и поднял рычаг ручного тормоза. На травянистом склоне стояли ряды барьеров, пустые и опрятные. Я не собирался выходить из машины. — Я говорил с Пучинелли, — сказал я.
— О!
— Он нашел еще одно место, где вас держали последние дни.
— О... — тихо сказала она. Однако в голосе ее уже не было ужаса.
— Для вас что-нибудь значит такое название, как отель «Вистаклара»?
Она задумчиво нахмурилась и покачала головой.
— Это в горах, над местечком Виральто, о котором вы мне рассказывали. Пучинелли нашел там сложенную зеленую палатку. На сеновале заброшенной конюшни.
— Конюшни? удивленно спросила она.
— Угу.
Она поморщилась.
— Там не пахло лошадьми.
— Их там уже пять лет как не держат, — сказал я. — Но вы сказали, что чувствовали запах хлеба. Отель сам выпекает хлеб. Вот только... почему именно хлеб? Почему вообще не запахи кухни?
Она посмотрела вперед через ветровое стекло на мирные холмы и глубоко вдохнула свежий душистый воздух. А потом спокойно, без напряжения, объяснила:
— Вечером, когда я ела, приходил один из них и говорил, чтобы я просунула под «молнию» тарелку и парашу. Из-за музыки я никогда не слышала, как они подходили. Я понимала это, только когда кто-нибудь что-то мне говорил. — Она помолчала. — Короче, когда я просыпалась утром, мне приказывали снова забрать тарелку и парашу... уже чистые и пустые. — Она снова замолчала. — Именно тогда я и почувствовала запах хлеба, в эти последние несколько дней. Утром... когда параша была пуста. — Она замолчала и повернулась ко мне, ожидая моей реакции.
— Жалкое положение, — сказал я.
— М-м... — Она чуть ли не улыбнулась. — Невероятно... но я привыкла. Даже и не подумаешь, что к такому можно привыкнуть. Но, в конце концов, это же собственный запах... и после первых нескольких дней я перестала ощущать его. — Она снова замолчала. — Первые дни я думала, что сойду с ума.
Не от тревоги, чувства вины или ярости: от скуки. Час за часом ничего, кроме этой проклятой музыки... не с кем поговорить, не на что смотреть... я старалась заниматься зарядкой, но день ото дня я становилась все более ленивой, и спустя недели две-три я просто перестала и стараться что-либо делать. Дни словно слились в один. Я просто лежала, музыка словно текла сквозь меня, а я думала о своей жизни... Но она казалась такой далекой и нереальной. Реальной была параша, макароны и пластиковая чашка воды дважды в день... да еще надежда, что человек с микрофоном будет доволен моим поведением... что я понравлюсь ему.
— М-м... — протянул я. — Вы ему понравились.
— Почему вы так думаете? — спросила она, и я увидел, что эта мысль ей приятна, что она до сих пор хочет, чтобы похититель похвалил ее, пусть она и была теперь свободна.
— Думаю, — сказал я, — что, если бы вы взаимно ненавидели друг друга, он не стал бы рисковать ради второго выкупа. Он был весьма склонен прекратить это невыгодное дело. Мне кажется, у него просто не было сил убить вас... потому, что вы понравились ему. — Я увидел потаенную улыбку в ее глазах и решил на будущее растолковать ей все до конца. Плохо дело, если она еще и влюбится в своего похитителя постфактум. Или придумает его себе.
— Понимаете, — сказал я, — он причинил много страданий вашему отцу и украл почти миллион фунтов у вашей семьи. Слава богу, что вы ему понравились, но ангелом он от этого не стал.
— О!.. — Она отчаянно, очень по-итальянски всплеснула руками. — Почему вы всегда такой... такой чуткий?
— Из-за шотландских предков, — сказал я. — Они были народом суровым и умели сдерживать свои горячие головы. И их кровь превалирует и портит все дело, когда испанская четверть моей кровушки пытается взыграть.
Она, чуть ли не смеясь, склонила голову набок.
— Вы никогда еще столько о себе не рассказывали.
— Подождите, еще не то услышите.
— Вы не поверите, — глубоко вздохнув и потянувшись, сказала она, — но я в конце концов начинаю чувствовать себя абсолютно в порядке.
Глава 9
Июль тихо ушел и унес с собой нудные дожди, и с грозами ворвался август. В ту неделю в лондонском офисе работы было мало, но зато в Италии много чего произошло.
Пучинелли звонил дважды сказать, что все по-прежнему, но в третий возбужденно сообщил, что данное Ченчи объявление о награде принесло результаты. Текст объявления и портреты похитителей были развешаны во всех общественных местах в Болонье и по всей провинции. Какая-то женщина позвонила самому Паоло Ченчи и сказала, что знает, где находится часть выкупа.
— Синьор Ченчи сказал, что она говорила весьма злорадно. Она сказала, что пусть «он» потеряет свои деньги. Но кто такой этот «он», она не сказала. В любом случае мы с синьором Ченчи завтра утром поедем в то место, на которое она указала, и, если мы найдем деньги, он отправит ей вознаграждение. На адрес маленького, средней паршивости отеля. Мы отыщем эту женщину и допросим ее.
На следующий вечер он был уже не в таком радужном настроении.
— Правда, мы нашли кое-какие деньги, — сказал он. — Но, к несчастью, не слишком много, если подумать обо всей сумме.
— И сколько?
— Пятьдесят миллионов лир.
— Это... — я быстренько подсчитал в уме, — около двадцати пяти тысяч фунтов. М-м... Я бы сказал, доля одного из бандитов, причем не главного.
— Согласен.
— Где ты нашел деньги?
— В камере хранения на вокзале. Женщина назвала синьору Ченчи номер ячейки, но у нас не было ключей. Зато был специалист, который эту ячейку вскрыл.
— Значит, кто бы их там ни оставил, он все еще думает, что они на месте?
— Да. Они действительно на месте, но мы сменили код замка. Если кто попытается ячейку вскрыть, ему придется просить другой ключ. Тогда мы его и возьмем. Мы устроили хорошую западню. Деньги лежат в мягкой дорожной сумке с «молнией». Номера банкнот совпадают с теми, что на фотографиях. Это, вне всякого сомнения, часть выкупа. Синьор Ченчи отослал вознаграждение в пять миллионов лир, и мы попытаемся задержать женщину, когда она за ними придет.
Однако мы с ним оба разочарованы, что нашли так мало денег.
— Это лучше, чем ничего, — сказал я. — Расскажи, как успехи.
С «горячими» деньгами обычно поступают двумя способами, из которых самый простой-запрятать свою долю где-нибудь, пока не минет самая острая фаза поисков. Жулики определяют срок безопасности весьма вольно — от месяца до нескольких лет, а потом очень осторожно тратят деньги подальше от дома, обычно на то, что потом можно было бы сразу же перепродать.
Второй, более хитрый способ обычно используется при большом количестве денег. «Горячие» деньги сдают в какой-нибудь притон, профессионалу, который купит их за две трети их номинальной стоимости и наживется, сплавляя их пачками ничего не подозревающей публике через маклеров в казино, на рынках, ярмарках, на скачках, везде, где из рук в руки быстро переходит большое количество наличных. К тому времени, когда «горячие» деньги вернутся в широко раскинувшие свои филиалы банки, источник их уже не определить.