Миссис Беркли медленно кивнула.
— Если мы не заплатим выкуп, мистера Фримантла убьют.
— Так прямо и просто?
— Он сказал... что позже будет еще одно сообщение.
— Вы еще не получили его?
Она глянула на круглые часы на стене, показывавшие без десяти пять.
— Звонок был сразу после двух, — сказала она. — Я передала полковнику Тэнсингу. Он подумал, что это может быть розыгрыш. Мы перезвонили в Вашингтон. Мистера Фримантла в отеле не было. Мы связались с прессой, которая освещает его визит, и они сказали, что он вчера вечером не вернулся с приема, и они не знают, куда он девался. Полковник Тэнсинг объяснил насчет выкупа, и они ответили, что передадут Эрику Рикенбакеру — это президент ипподрома, — и мистер Рикенбакер ответил, что сразу же свяжется с полицией.
— Было ли в том звонке с требованием выкупа какое-нибудь упоминание о том, чтобы не обращаться в полицию?
Она медленно покачала головой:
— Нет.
У нее было крепкое ладное лицо, волнистые каштановые волосы, седеющие на висках, — такой тип лица встретишь в тысячах пониклубов и на церковных благотворительных базарах. Почтенное, добропорядочное, уверенное. Только чудовищность происшедшего выбивала ее из колеи, но даже это, насколько я понимал, очень быстро сменится деловитостью.
— Кто-нибудь связывался с английской полицией? — спросил я.
— Полковник Тэнсинг счел, что лучше будет прежде всего позвонить вашему председателю, — сказала она. — Понимаете, полковник Тэнсинг... Она помолчала, будто подыскивала слова. — Полковник Тэнсинг — заместитель Фримантла по выдаче лицензий. Он в первую очередь занимается регистрацией владельцев скаковых лошадей. Сегодня днем тут нет никого из начальства, хотя утром были. На самом деле тут никто не вправе принимать кардинальные решения. Мы пытались разыскать распорядителей... никого нет. — Она тупо замолчала. — Понимаете, никто ничего подобного не ожидал.
— Да, — согласился я. — Ладно, в первую очередь вы должны позвонить в полицию и попросить их подставить записывающие устройства на все телефоны Жокейского клуба. А затем продолжайте себе работать и ждите.
— Ждать?
Я кивнул.
— Пока будут идти переговоры по поводу выкупа. :Не хочу вас беспокоить, но прежде, чем мистер Фримантл вернется домой, может пройти некоторое время. Как насчет его семьи? Жены? Ей сказали?
— Он вдовец, — мрачно ответила миссис Беркли.
— А дети?
— У него есть дочь, — с сомнением сказала она, — но мне кажется, они не в ладах. Вроде бы она живет за границей... Мистер Фримантл никогда о ней не говорил.
— И, простите меня, — сказал я, — сам-то мистер Фримантл... богат?
Она глянула на меня так, словно вопрос был неприличнее некуда, но все же ответила:
— Понятия не имею. Но любого, кто становится старшим распорядителем, обычно считают человеком со средствами.
— Десять миллионов?
— Да нет, конечно же, — решительно ответила она. — По многим стандартам он живет скромно. — Судя по голосу, она была в этом уверена. — Он не любит тратить деньги впустую.
Скромность в расходах и нежелание тратить деньги на пустяки довольно часто встречаются среди мультимиллионеров, но я оставил этот вопрос. Я поблагодарил ее и пошел к полковнику Тэнсингу, который оказался мужским вариантом миссис Беркли — вежливым, обаятельным и потрясенным почти до оцепенения.
Я позвонил из его кабинета в полицию и заставил дело двигаться, выспросив у него, кто в отсутствие мистера Фримантла главный в Жокейском клубе.
— Сэр Оуэн Хиггс, — сказал он. — Он был тут утром. Мы пытались связаться с ним... — Вид у Тэнсинга был слегка испуганный. — Думаю, он согласится с тем, что мы должны были в первую очередь позвонить вам.
— Конечно, — заверил его я. — Можете вы устроить так, чтобы все звонки к вам записывались? Независимо от полиции?
— Сделаем, — сказал он.
— Мы в «Либерти Маркет» работаем двадцать четыре часа в сутки, если вы пожелаете с нами связаться.
Он пожал мне руку.
— Жокейские клуб — одна из самых серьезных организаций в Англии, извиняясь, сказал он. — Просто все это застигло нас врасплох. Завтра все колесики будут вертеться.
Я кивнул и ушел. Вернулся в «Либерти Маркет». Вспоминая разговор, я подумал, что ни полковник, ни миссис Беркли не подумали о том, каково сейчас самой жертве. Да, они были ошарашены и никак не могли поверить в случившееся. Но горячего сочувствия жертве я в них не увидел.
Сэр Оуэн Хиггс официально запросил помощи у «Либерти Маркет», и на следующее утро я отправился в Вашингтон. Поздним утром по местному времени я уже ехал на взятой в прокате машине к ипподрому Лаурел, чтобы поговорить с его президентом, Эриком Рикенбакером.
Ипподром был в часе езды от столицы. Деревья вдоль дороги полыхали золотым, алым, оранжевым, бронзовым — последние фанфары природы на пороге зимы.
Первые ноябрьские дни — теплые, солнечные и безветренные, высокое синее небо. Дни, в которые душа встает на крыло и поет. Как всегда в Америке, я чувствовал себя свободным. Наверное, просторы этой страны так влияли на меня. Казалось, ее дали вливались мне в душу и разбавляли повседневные проблемы.
Мистер Рикенбакер оставил на входе в скаковой клуб указания насчет меня: мою персону должны были немедленно представить пред его ясные очи.
Это вышло не так уж и сразу, поскольку мне все равно сначала доставили на тыльной стороне кисти штамп невидимой краской, который проявлялся лишь в ультрафиолетовых лучах под специальной лампой в виде пурпурного круглого значка. Мне объяснили, что это пропуск в клуб — без него меня перед некоторыми дверями остановили бы. Пропуск, подумал я, который не потеряешь и приятелю втихаря не передашь. Мне сказали, что его можно смыть. Мистер Рикенбакер находился в президентских "апартаментах, в своем убежище на верху сногсшибательного здания, куда надо было добираться на лифте через контроль, пробираться через толпу праздношатающихся членов клуба, потом опять проверки, затем через неприметную дверь и вверх по узкой лестнице. Наверху за столом сидел охранник. Я назвал свое имя. Охранник проверил по списку, нашел мою фамилию, поставил галочку и пропустил меня. Я завернул еще за один угол, и мое путешествие закончилось. Президент сидел в отдельной трехуровневой гостиной и смотрел на меня через акры стекла, поверх столов человек на сто. Однако сейчас здесь было практически пусто. Единственные люди в этой комнате сидели вокруг одного из самых дальних столов на нижнем уровне. Я прошел в гостиную и спустился к ним. При моем приближении они вопросительно воззрились на меня. Шестеро мужчин, четверо женщин, все одеты для конной прогулки.
— Мистер Рикенбакер? — спросил я, обращаясь ко всем сразу.
— Да?
Рикенбакер оказался крупным мужчиной с густыми седыми волосами. Хотя он и сидел, было видно, что он высокого роста. Глаза его блестели — он носил контактные линзы. Лицо у него было бледное, гладкое, невероятно чисто выбритое.
— Я Эндрю Дуглас, — представился я.
— Ага. — Он встал и пожал мне руку, возвышаясь надо мной на добрых шесть дюймов. — Это мои друзья. — Он коротко показал на них, но представлять нас друг другу не стал. — Извините, у меня есть дело с мистером Дугласом. — Рикенбакер знаком велел мне следовать за ним и пошел по укрытым толстым ковром ступенькам в более укромное гнездышко, в маленькую комнату за гостиной.
— Тут такая чертова неразбериха, — со злостью сказал он, указывая мне на кресло. — Только Морган рассказал мне о беде, что случилась с Неррити, как его самого... — Он сокрушенно развел руками. — Мы пока не получали от похитителей никаких известий. Мы связались с полицией и здесь, и в Лондоне, и они будут расследовать исчезновение Моргана. Что вы об этом знаете?
— Ничего, — ответил я. — Расскажите мне.
— Выпить хотите? — спросил он. — Виски? Шампанское?
— Нет, спасибо.
— У нас тут есть служба по связям с общественностью, которая много что для нас делает. Понимаете, это неделя публичных мероприятий. У нас много гостей из-за океана. Приемы, пресс-конференции, спонсорские вечера. У нас есть почетные гости — Морган был одним из них, — для которых мы нанимаем транспорт, чтобы отвозить их со скачек в отели, на различные приемы, понимаете?
Я кивнул.
— Служба по связям с общественностью нанимает лимузины из прокатной фирмы. Конечно же, машины прибывают прямо с водителями. Фирма сообщает прокату, кого и куда отвезти, и прокат инструктирует водителей, понимаете?
— Да, — сказал я.
— Морган остановился в «Риц-Карлтон», понимаете? Мы поселили его там, это прелестное место. Ипподром взял расходы на себя. Морган планировал присоединиться к нам на приеме в Балтиморе позапрошлым вечером. Прием был организован для прессы... на наши скачки приехало много зарубежных спортивных корреспондентов, и я думаю, мы сделали все, что могли, чтобы они чувствовали себя уютно.
— М-м, — промычал я, начиная понимать. — Освещение спортивных событий по всему миру привлекает публику.
Он, чуть помедлив, кивнул:
— Может, мне не следовало говорить так прямо, но вся эта печатно-рекламная шатия создает бизнес, а бизнес создает работу, и чем больше поднимешь шумиху, тем больше выгода.
— Морган не приехал на прием, — продолжал Рикенбакер. — Мы ждали его... он заверил меня, что приедет. Я знаю — он намеревался сказать, что счастлив представлять здесь британский скаковой мир и рассказать прессе о некоторых планах Английского жокейского клуба на следующий год.
— Он собирался говорить? — спросил я. — То есть произнести речь?
— Да, разве это не ясно? У нас всегда есть три-четыре оратора на приеме для прессы, но речи очень короткие и неформальные, понимаете, просто несколько слов признательности. Что-нибудь вроде этого. Мы были удивлены, когда Морган не появился, однако не забеспокоились. Я сам был удивлен, что он не прислал никакой записки, но я не так хорошо его знаю. Мы познакомились только три дня назад. Я не знал, обязательный ли он человек, понимаете?