— Что там? — спросил Вагнер.
— Этот тип говорит, — начал Росселини, расправив в ответ плечи, честно говоря, капитан, я лучше бы не стал этого повторять.
— Короче говоря, — пробормотал я, придя на подмогу, — этот тип сказал, что суки привыкли к кобелям, все женщины суки.
— То есть?.. — уставился на меня Вагнер.
— То есть, — ответил я, — эти угрозы делались нарочно для того, чтобы ее отец окончательно размяк. Похоже, они не собирались ничего такого делать. Похитители ничего такого не говорили самой жертве, даже насчет ежедневных побоев. Они держали ее в совершенном одиночестве.
Патрульный Росселини с благодарностью посмотрел на меня, и я рассказал Вагнеру и Ставоски большую часть того, что случилось в Италии и Англии и о том, как сходства в обоих случаях можно использовать сейчас. Они молча слушали меня с бесстрастными лицами, приберегая замечания и суждения на закуску.
— Давайте решим так, — наконец сказал Вагнер, пошевелившись в кресле. — Первое: этот Джузеппе-Питер скорее всего снял дом в Вашингтоне, поблизости от «Риц-Карлтон» где-то в последние восемь недель. Насколько я понимаю, это случилось, когда Морган Фримантл получил приглашение от Эрика Рикенбакера.
Я кивнул.
— Эту дату дал нам Жокейский клуб.
— Второе: похоже, в дело вовлечены еще пятеро-шестеро похитителей, все американцы, кроме Джузеппе-Питера. Третье: Джузеппе-Питер имеет внутренний источник информации в мире скачек, и потому он должен быть известен людям в этих кругах. И четвертое, — сказал он с оттенком мрачного юмора, — сейчас у Моргана Фримантла наверняка уши вянут от Верди.
Он взял фоторобот Джузеппе-Питера.
— Мы весь город наводним этими снимками, — сказал он. — Если даже ребенок Неррити узнал его, то и любой сможет узнать. — В его не слишком ласковой улыбке явно виднелись ядовитые клыки. — Это только дело времени, — сказал он.
— Но... ну... — неуверенно замялся я, — вы же, конечно, понимаете, что, если он увидит, как близко вы к нему подобрались, он убьет Моргана Фримантла. Насчет этого я не сомневаюсь. Убьет и закопает. Для маленького Доминика он устроил могилу, которую пришлось бы искать много лет.
Вагнер задумчиво посмотрел на меня.
— Вы боитесь этого Джузеппе-Питера?
— Как профессиональный враг — да, он меня пугает.
Оба молчали.
— Он держит себя в руках, — сказал я. — Он думает. Планирует. Он нагл. Я не верю, что этот человек пошел на такое преступление, не подготовив себя к убийству. Джузеппе-Питер убьет и смоется, если убить будет необходимо. Я не думаю, что он будет убивать Фримантла медленно, как угрожает тот голос на пленке. Но убить быстро, чтобы снизить расходы, и сбежать да, могу об заклад побиться.
Кент Вагнер посмотрел на свои руки.
— А вам не приходило в голову, Эндрю, что этот Джузеппе-Питер может малость недолюбливать лично вас?
Я удивился, что он назвал меня не по фамилии, но с благодарностью принял это за признак зарождающегося рабочего сотрудничества, и потому соответственно ответил:
— Кент, я не думаю, что он подозревает о моем существовании.
Он кивнул, на лице его была улыбка. Связь была установлена, общность позиции подтверждена.
Глава 17
Похитители молчали, члены Жокейского клуба, с которых должны были собрать выкуп, возмущались, мировая спортивная пресса бесновалась. Воздух прямо дрожал от многочасовых взбудораженных разговоров, но тем не менее всю ночь никто ничего не предпринимал. Я поехал на завтрак для прессы со спокойной совестью и легким сердцем, надеясь увидеть Алисию.
Когда я приехал, вестибюли скакового клуба были уже забиты, децибелы аж зашкаливало. Многие сидели со стаканами апельсинового сока, у других на плече торчала длинноносая камера. Повсюду расхаживали, охотясь за эксклюзивными интервью, спортивные репортеры, болтали, держа ушки на макушке, чтобы слушать разговоры у себя за спиной. По большей части все друг друга знали и походя похлопывали по плечам. Тренеры собирали вокруг себя маленькие стихийные пресс-конференции, репортеры тянули шеи, чтобы не пропустить чего-нибудь важного. Вокруг стояли владельцы лошадей с самодовольным либо обалделым видом — в зависимости от того, насколько часто они бывали на такого рода вечеринках. И повсюду, как газели в стаде, стояли невысокие хрупкие создания, закинув голову и возведя очи горе.
— Апельсиновый сок? — сказал кто-то, протягивая мне стакан.
— Спасибо.
Я не мог найти ни Рикенбакера, ни кого другого знакомого. Алисии тоже. Все газели в этом стаде были мужеска пола.
Я побродил, понимая, что без нее мне тут делать нечего, но все же мне казалось, что она вряд ли упустит возможность занять свое место среди равных.
Я знал, что она приняла приглашение от ипподрома — ее имя стояло в списке жокеев на доске объявлений. Ей предстояло скакать на Брунеллески. Я просмотрел список, потягивая апельсиновый сок. Четырнадцать лошадей. Три из Англии, одна из Франции, одна из Италии, две из Канады, две из Аргентины, остальные местные. Алисия, похоже, была единственной девушкой-жокеем.
Словно по какому-то знаку вся толпа потекла в большую боковую комнату, в которой стояло множество продолговатых столов, торжественно накрытых скатертями, уставленных цветами, тарелками и столовыми приборами. Я рассеянно подумал, что эта комната была приготовлена для ленча, но ошибся. Завтрак подразумевал под собой не только апельсиновый сок в вестибюле, но бекон с яйцом, официанток и горячий хлеб.
Я подался назад, думая, что не следует мне тут оставаться, и услышал прямо над левым ухом шепот:
— Эндрю?
Я обернулся. Наконец-то она. Теперь ее лицо было сильным и живым, в посадке головы чувствовалась уверенность. Темные кудряшки блестели, глаза сверкали.
Я не был уверен, что именно я к ней испытываю, — до этой минуты. Я увидел ее впервые только через шесть недель после того, как начал заниматься ее делом. Но еще до того я привык к ней как к части моей работы. Я смотрел на нее как на заслуженную награду, как на самую приятную из жертв похищений, которых я знал, но это все было преходяще, как и с остальными. Но, увидев ее в то утро, я ощутил почти физическое потрясение, кровь бешено закипела в жилах. Я обнял ее, и она тут же крепко прильнула ко мне.
— Так... — Я заглянул в ее карие глаза. — Ищем любовника?
Она разинула рот и рассмеялась, не ответив мне.
— Мы сидим там, за столом, — показала она в глубь комнаты. — Мы тут сидели и ждали. Когда я увидела, что ты входишь, я просто глазам своим не поверила. За нашим столом есть местечко для тебя. Свободное. Идем к нам.
Я кивнул, и она повела меня. С ней из Италии приехала не Илария, а сам Паоло Ченчи. Он встал при моем приближении и не просто пожал мне руку, а с итальянской горячностью крепко обнял. Лицо его светилось радушием.
Наверное, я не узнал бы его в этом солидном, уверенном, одетом в жемчужно-серый костюм бизнесмене, если бы вдруг столкнулся с ним на какой-нибудь американской улице. Он снова стал тем человеком, которого я не знал, — олицетворением квалифицированного менеджера. Тот трясущийся жалкий человек, которого я видел пять месяцев назад, исчез, стал лишь воспоминанием, болезнью, забывшейся после выздоровления. Я был рад за него, и чувствовал себя при нем чужаком, и старался ни в коем случае не напоминать ему о тревогах, которые мы вместе пережили. Но сам он не осторожничал.
— Это тот самый человек, который вернул Алисию живой и здоровой, весело обратился он по-итальянски к трем остальным, сидевшим за столом.
Алисия, глянув на мое лицо, сказала:
— Папа, он не любит говорить об этом.
— Дорогая моя, мы же редко об этом разговариваем, разве не так? Он подчеркнуто дружелюбно улыбнулся мне. — Познакомьтесь с Бруно и Беатриче Гольдони, — сказал он по-английски. — Это хозяева Брунеллески.
Я пожал руку замкнутому с виду мужчине лет шестидесяти и усталой женщине несколькими годами моложе. Оба они кивали мне, но не говорили ни слова.
— А это Сильвио Луккезе, тренер Брунеллески, — сказал Паоло Ченчи, представляя последнего из трех.
Мы коротко и вежливо пожали друг другу руки. Луккезе был смуглым, худощавым и напоминал мне Пучинелли. Это был человек, привыкший к власти, но оказавшийся в неблагоприятном положении. По-английски он говорил очень неуклюже, с таким акцентом, что почти ничего невозможно было разобрать.
Паоло Ченчи показал мне на пустой стул между Алисией и Беатриче Гольдони. Когда все в комнате уселись и шум сменился шепотом, торжественно вошел Рикенбакер с несколькими друзьями и скромно прошел через всю комнату, направляясь к главному столу, обращенному ко всем остальным.
— Добро пожаловать на ипподром Лаурел, — радушно проговорил он, подойдя к центральному стулу. Седые волосы лежали у него на голове, как утренние облака на вершине горы.
— Я рад увидеть сегодня утром стольких зарубежных друзей. Как я думаю, уже многие из вас слышали, что один из наших лучших друзей пропал. Я, конечно же, говорю о Моргане Фримантле, старшем распорядителе Английского жокейского клуба, который, к нашему прискорбию, был похищен здесь два дня назад. Делается все возможное для его скорейшего освобождения, и, конечно, мы будем держать вас в курсе. Тем не менее, приятного аппетита, а после завтрака мы поговорим.
По залу вмиг разлетелись официантки. Я вроде бы что-то ел, но осознавал я только свое пробудившееся чувство к Алисии, ее близость, и думал только о том вопросе, на который она не ответила. Она держалась со мной, как, надеюсь, и я с ней, — с цивилизованным спокойствием. В любом случае я говорил мало, осторожно и только по делу, к тому же все остальные за нашим столом разговаривали по-итальянски.
Похоже было, что Гольдони нравилась эта поездка, хотя по лицам этого было не понять.
— Мы волнуемся насчет завтрашних скачек, — сказала Беатриче. — Мы всегда волнуемся, и ничего уж тут не поделаешь. — Она осеклась. — Вы понимаете меня?