В жизни Джорона было мало радости с тех пор, как его корабельный друг умер, а супруга корабля оказалась в плену у врага.
Иногда, стоило ему закрыть глаза, он представлял пылающий снаряд, пущенный из Слейтхъюма, который потопил корабль Динила, но он не следил за его полетом, не видел, как тот описал дугу через «Дитя приливов». Нет, он смотрел глазами Динила, чувствовал то, что ощущал его друг. Ликование от того, что он наконец стал супругом корабля на своем собственном судне, радость командования. Как он с любопытством супруга корабля наблюдал за снарядом, выпущенным огромной баллистой. Сопоставлял ветер и траекторию, пытаясь понять, где он приземлится, отдавал приказы рулевому.
Сначала появилась тревога. Потом серьезные сомнения. Наконец, страх – не за свою жизнь, пока еще нет, – страх за корабль, что снаряд может упасть рядом. Или в него попадет, а его самого смоет за борт, и еще более глубокий страх, что корабль загорится, ведь все дети палубы, от самого последнего обитателя суши до матерей корабля, контролировавших флоты, боялись пожара на костяном корабле. И в самом конце – что все потеряно, он уже мертвец, и все, кто летели на «Костяной волне», также мертвы. Ужас смерти, ужас перед неизвестным, недостаток времени, чтобы принять свою участь и найти мир, вне всякого сомнения, – Джорон прекрасно знал Динила, – мысль о том, что он подвел Миас.
Что же, его смерть хотя бы была милосердно быстрой.
Джорон открыл глаза и посмотрел на печальное море. И хотя воспоминания о Диниле наполнили его невыносимой грустью, он испытывал благодарность; время, проведенное ими вместе, получилось коротким, слишком коротким из-за жестких ограничений, которые накладывал на них долг. Даже сон, когда они разделяли те последние мгновения, был малым даром – но теперь останется с Джороном.
– Джорон, – сказал он себе, – ты предаешься меланхолии, а это плохо. – Он подошел к двери, снял с вешалки плащ, покрытый воском, и накинул его на плечи. – Квелл! – крикнул он, дверь распахнулась, и он увидел женщину, которая объявила себя его врагом, а потом стала телохранителем.
Долг заставил Квелл стать совершенно другим человеком.
– Да, хранитель палубы? – В ее голосе всегда звучали едва различимые нотки дерзости, и это заставило его улыбнуться.
– Я не могу оставаться здесь и глазеть на четыре стены, размышляя о том, что может быть или будет на самом деле. Мне нужно прогуляться, давай сходим на карьер и отыщем Ветрогона. А потом отправимся с ним к ветрошпилю и позаботимся, чтобы он почувствовал себя счастливым.
– Мадорре не понравится, – заметила Квелл.
– Проклятый Старухой лишенный ветра будет делать то, что ему скажут, он находится под моим командованием и должен знать свое место.
– Удачи тебе, хран-пал. – Она рассмеялась, и он прошел мимо нее, сделав вид, что не расслышал последних слов.
Квелл быстро надела плащ и последовала за ним, продолжая негромко хихикать.
Они вышли из Спэрхейвена и зашагали вдоль невысоких холмов, которые его окружали. Растительность еще не успела обрести буйство красок, лишь тусклые оттенки розового и пурпурного. Джорон знал, что, если бы не ветерок, он бы слышал, как все растет, ему даже казалось, будто он мог бы это увидеть: если сожмет указательным и большим пальцами стебель, закроет глаза и досчитает до ста, стебель станет немного шире.
Когда они вышли из города, ветер задул сильнее, дергал Джорона за одежду, прижимал плащ к телу. Он видел детей на полях вокруг города, где они следили за тем, чтобы вариск и джион не мешали росту овощей, – тяжелая, изнурительная работа, он и сам в детстве ею занимался, если рыбалка не приносила улова и его отец нуждался в деньгах.
Вскоре они подошли к карьеру, где поселились ветрогоны его флота. Их встретили пронзительные крики, шипение и песни. Прежде они вызывали у него тревогу, но сейчас он слышал в них музыку, красивую, постоянно меняющуюся, не смолкавшую и приглушенную. Однако сейчас ее пронизывала печаль карьеров Суровых островов, ведь местные ветрогоны, как и все остальные, были ослеплены и сидели в клетках. И хотя ветрогоны его флота оставались свободными – насколько это позволяла Тендарн, их поселение окружала ограда, впрочем, ветрогоны постоянно находили способы ее повалить.
Внутри они построили себе жилища, невероятно странные, на взгляд Джорона, ветхие и какие-то ненадежные – часто они падали, – но его не покидала уверенность, что ветрогоны считали их чем-то временным. Они презирали стены, и каждое «гнездо» прикрывали старые листья джиона. Многие пропускали воду, когда шел дождь, однако это совершенно не беспокоило ветрогонов. Крышу поддерживали палки, случайный набор самых разных размеров приводил к тому, что все они клонились под невероятными углами, а под крышей находилось новое гнездо, сложенное из других палок и предметов, которые ветрогонам удавалось найти.
В деревне никогда не было тихо, не только из-за песни, но и колокольчиков, – ветрогоны собирали все, что производило разнообразные звуки, от костей до кусочков металла, и развешивали по всему лагерю. На фоне их пения этот шум казался приятным и веселым. Ветрогон «Дитя приливов» построил свое гнездо в стороне от остальных, но Джорон не понимал почему: из-за страха, или благоговения, или того и другого. В центре поселения находилось то, что Джорон назвал бы алтарем, – не гнездо под крышей, а грубая модель птицы, и Джорон увидел там Мадорру, стоявшего к ним спиной, а вокруг одноглазого лишенного ветра собралась целая стая ветрогонов – как говорящие-с-ветром, так и лишенные ветра.
Когда Джорон подошел к жилищу Ветрогона, ветер немного ослабел, ему стало теплее, и он улыбнулся собственным мыслям. Какой смысл в том, чтобы контролировать ветер, если ты не можешь иногда направить его так, чтобы получать удовольствие? Ветрогон в своих разноцветных одеяниях сидел в гнезде. Маска из листьев повернулась в его сторону.
– Джорон Твайнер? – спросил он.
– Да, Ветрогон, – ответил Джорон. – Я начал испытывать тревогу, и мне захотелось чем-нибудь заняться. Я подумал, что ты составишь мне компанию и мы прогуляемся к ветрошпилю?
– Гулять, гулять, – сказал он, поднимаясь из гнезда. – Гулять люблю.
– В таком случае мы бы хотели с тобой погулять.
Они повернулись, но их прервал ужасный шум, пронзительные вопли, шипение и плевки со стороны стаи ветрогонов, собранной Мадоррой, – все они, ко всему прочему, дико махали крыльями.
– Не брать! Не брать Ветровидящего.
Их окружили последователи Мадорры в белых одеяниях – хищные клювы широко раскрыты, крылокогти выставлены вперед.
Квелл потянулась к висевшему на бедре мечу, но Джорон ее остановил.
– Мы никуда не забираем Ветрогона, Мадорра, мы всего лишь идем гулять.
– Не корабль, – зашипел лишенный ветра. – Не приказывать ветрогонам здесь.
– Я ничего не приказывал.
– Уходи, человек, – сказал Мадорра и приблизился к нему, остальные ветрогоны принялись раскачиваться взад и вперед, словно готовились к сватке, и Джорону стало страшно, он очень хорошо знал, как быстро умеют двигаться ветрогоны, когда захотят, и понимал, что им с Квелл не выстоять против них.
В следующий момент его оттолкнул в сторону яркий шар из перьев – и Ветрогон оказался перед ним – он вытянул шею, открыл клюв и издал пронзительный крик, направленный на Мадорру, заставив того отступить на шаг.
– Друг. Джорон Твайнер друг. Не причинять вред. Нет. – Мадорра смотрел на Ветрогона единственным глазом и вдруг словно уменьшился в размерах.
– Ветровидящий слишком ценный, – сказал Мадорра, казалось, всячески подчеркивая свое зависимое положение, хотя Джорон прекрасно знал, что это не так. – Слишком ценный, чтобы пускать к людям. Он слишком нужный.
– Не Ветровидящий, – бросил Ветрогон. – Просто ветрогон. Ветрогон. – Мадорра склонил голову набок и что-то пропел на своем языке, после чего круг распался, ветрогоны потеряли интерес к происходящему и запрыгали в разные стороны, словно ничего не произошло.
– Пойду с вами, – заявил Мадорра. – Буду охранять. – Не хочу, чтобы что-то случилось. – Казалось, Ветрогон съежился.
– Да, да, – печально сказал он. – Да, да. Пойдем с нами.
23Прогулка
Они шагали вверх по склону холма, легкий дождь почти прекратился. Джорон много раз бывал в Спэрхейвене, где снаряжал свой флот, но никогда не доходил до ветрошпиля – у него всегда было слишком много дел. Однако он знал, что в тех случаях, когда время позволяло и он мог спокойно посидеть возле ветрошпиля, на него снисходило умиротворение; песнь никогда не стихала, каждый остров отличался от других, каждый следующий ветрошпиль был особенным.
Более того, он знал правду о ветрошпилях, известную лишь немногим. Шпили означали, что эти острова на самом деле вовсе не острова, а яйца, и в каждом спал аракесиан. Как долго, Джорон понятия не имел. Но песня, которую он неизменно слышал, была песней великого морского дракона, и он не сомневался, что ветрошпиль являлся его частью. Может быть, он его сбрасывал, когда разбивал скорлупу и уничтожал остров, внутри которого жил, Джорон никогда этого не видел – но, так или иначе, аракесиан призывал его точно так же, как ветрогонов. В нем жило стремление к чему-то, возможно, Джорон надеялся, что, если он поднимется на остров и удовлетворит это стремление, у него станет на одну проблему меньше, ведь ему и без того хватало боли и предательств, с которыми приходилось жить.
И за это он был бы несказанно благодарен. Они поднимались по склону холма, на смену булыжнику пришел гравий, потом – песок. На плато они обнаружили часть территории, отданной под поля, там группы женщин и мужчин выдергивали лианы, чтобы их посевы рядом с домами из вариска не заросли сорняками. Они были одеты как дети палубы. Один из мужчин увидел небольшую группу и указал в их сторону пальцем. Остальные прервали работу, и Джорон почувствовал, что все на них смотрят, но не стал обращать внимания. Он привык к тому, что на него постоянно устремлены взгляды обитателей Суровых островов.