– Теперь мы поедим, а из гнезд получаются отличные шляпы от солнца, – сказала она, аккуратно сложив яйца в сумку, а потом, стряхнув грязь с внутренней части широкого гнезда из переплетенных стеблей, перевернула его и надела на голову.
Они остановились, чтобы поесть – главным образом сухари, а Меванс принялся ощипывать птиц, сохранив самые крупные перья, которые Квелл также сложила в свою сумку, потому что они были ценными. Более всего на свете Джорону хотелось проверить свою ногу, но он не собирался показывать слабость.
– Тебе следует проверить ногу, хранитель палубы, – сказал Меванс.
– Да, – добавила Квелл. – Носильщик встретит нас на вершине острова и разобьет там лагерь, мы приготовим птиц. Чем меньше твоя нога пострадает сейчас, тем будет лучше, ведь в Бернсхъюме нам почти наверняка придется сражаться.
Джорон кивнул, его тронула ее забота. Хотя слова Квелл прозвучали довольно грубо, он уловил в них нечто большее. Их молчаливые странные отношения были на удивление близкими, ничего подобного прежде он не испытывал, часто просто забывал, что она находилась рядом, и она знала о нем больше, чем любой другой живой человек. Он снял протез и сделал вид, что его беспокоит то, что другие видят культю. Меванс внимательно ее осмотрел.
– Появилась кровь, – сказал он, – однако все чистое, но прокладку следует сменить. – Он улыбнулся Джорону. – Я займусь этим, пока мы отдыхаем.
Когда они зашагали дальше, Джорон почувствовал себя лучше, боль не исчезла, но заметно ослабела, и он шагал увереннее, хотя подъем стал круче. Когда Глаз Скирит начал опускаться, Джорон уловил в воздухе дым.
– Вы чувствуете запах? – спросил он.
– Да, – ответил Меванс, – должно быть, это лагерь носильщиков. Оттуда откроется вид на Бернсхъюм, и мы сможем как следует отдохнуть. Старуха свидетель, мы все в этом нуждаемся.
Они выбрались на поляну, где несколько носильщиков поставили палатки, а на границе стояли дети с факелами, другие очищали лагерь от растительности, чтобы никто не спотыкался. Воздух наполняли запахи – что-то неприятное и знакомое и в то же время чуждое – Джорону никак не удавалось определить его источник. Ему хотелось задержать дыхание и одновременно дышать полной грудью. Запах становился сильнее и слабел из-за ветра, дувшего на вершине горы.
– Это наша, – сказала Квелл, указывая на голубую палатку, украшенную символами Девы.
Их носильщица, изможденная женщина, обладавшая жилистой силой дитя палубы, устроилась у костра, используя их морской сундучок в качестве сиденья, и поворачивала вертел. Она подняла голову, кивнула Квелл и вновь сосредоточилась на птице, которую зажаривала. Когда они подошли, она снова на них посмотрела.
– Мы спим в палатке, на земле, но она застелена, чтобы вы, проснувшись, не обнаружили в вашем теле проросшую лиану вариска. – Женщина рассмеялась. – И держите оружие рядом, после начала чумы на этой высоте появились туниры. Вот почему на границах поляны мы ставим детей с факелами. Я не думаю, что огонь пугает туниров, но успокаивает тех, кто в это верит. – В свете костра Джорон разглядел, что глаза у женщины разного цвета. – Мы поедим, а потом ляжем спать, ночью здесь не на что смотреть, а туниры редко беспокоят тех, кто спит.
Джорон сомневался, что это правда, и, пока он ел, его взгляд постоянно обращался к опушке леса, и он видел в свете факела, как растения шевелятся в такт с его работавшими челюстями. Спал он не слишком хорошо, его преследовали мысли о тунире. Меванс, Квелл и носильщица продемонстрировали уникальное качество детей палубы и заснули в тот самый момент, как положили головы на пол палатки, но Джорон не мог расслабиться. У него возникло ощущение, будто он вернулся назад по времени к той ночи, когда его приговорили к службе на черном корабле, почувствовал Старуху у себя за плечом, готовую увлечь его в свои владения в глубинах океана.
– Приговор вынесен, – произнес он слова, которые звучали, когда речь шла о черных кораблях, – только день казни не определен.
Он повернулся на другой бок, чувствуя, как заболели язвы на лице, прислушиваясь к ночным звукам леса. Мышцы лица заныли сильнее, когда он стал вслушиваться более напряженно. Но в какой-то момент усталость взяла свое, и он погрузился в темноту.
Джорон проснулся от радостного шума, который наполнял лагерь, женщины и мужчины принялись за работу, зная, что в конце дня они получат за нее деньги. Квелл и Меванс уже встали и вышли из палатки, Меванс с кем-то разговаривал о скорости роста джиона в нынешнем году – она оказалась выше, чем обычно, – и хороший это или плохой знак. Джорон не слышал Квелл, впрочем, такое случалось часто. Он не сомневался, что она где-то рядом, чтобы приглядывать за ним. Он сел, потер глаза и увидел шарф – красный, а не обычный черный, – и сразу понял, в чем дело. Чем меньше он будет походить на Черного Пирата, а станет выглядеть как несчастный, больной гнилью кейшана, тем лучше.
Впрочем, так и есть, Черный Пират, или нет.
Джорон сел, развязал культю и осмотрел покрасневшие участки кожи, поискал более жесткие и трещины. В этот момент в палатку вошел Меванс, который держал в руке тряпицу.
– Вот, – сказал он, протягивая ее Джорону. Лицо Меванса и его руки были в каких-то красных шишках. – Это поможет избежать заражения.
Джорон взял небольшой сверток, уловил запах еще до того, как его развернул, и понял, откуда взялась краснота на руках и лице хранителя шляпы. Мед.
– Спасибо тебе, Меванс, – сказал он. – Похоже, тебе пришлось заплатить немалую цену.
– Не такую высокую, как ту, что заплатили другие носильщики, которым я отдал остальное.
– Он встал? – спросила Квелл, входя в палатку вслед за Мевансом, и хранитель шляпы кивнул.
Квелл обошла его и протянула Джорону костяную ногу, хотя теперь она больше не блестела.
– Я взяла ее из заплечного мешка Меванса и выкрасила в черный цвет, чтобы ты привлекал к себе меньше внимания.
– Спасибо, Квелл. – Она кивнула.
– Тебе нужно выйти, – сказал Меванс. – И посмотреть вниз по склону. – В его голосе появилось нечто неуловимое, и Джорон почувствовал тревогу.
– Судя по твоему голосу, мне не понравится то, что я увижу, – заметил Джорон.
Меванс пожал плечами.
– Я буду ждать тебя на восточном склоне, – сказал он.
Джорон кивнул и размазал мед по культе, потом наложил свежую повязку, надел костяную ногу и встал. Когда он проверил равновесие, нога приветствовала его как старый друг, с которым он готов в любой момент продолжить разговор, хотя после предыдущей встречи прошло немало лет. Впрочем, Миас ведь давно сказала ему, что у таких, как она и он, не бывает друзей.
Он стоял, чувствуя себя растроганным. Потер плечо, ему не хватало веса Черного Орриса, который часто на нем сидел, и подумал о том, как справляются Фарис и вся команда, и как там Ветрогон, и усилилось ли влияние Мадорры? Переживал ли Ветрогон из-за отсутствия Джорона?
– Складывается впечатление, что я скучаю по «Дитя приливов», – с кряхтением сказал он, – и тем, кто остался на борту, не меньше, чем по своей ноге.
Он вышел из палатки, пересек лагерь, который уже был частично собран, женщины и мужчины ели жидкую похлебку, которая не вызвала у него аппетита, о чем он, несомненно, пожалеет позднее. За ночь вокруг лагеря расчистили еще больше территории, и теперь открылся восточный край утеса – именно там стоял Меванс. Черная фигура на фоне встававшего из моря Глаза Скирит. Джорон подошел к нему, слегка морщась, когда наступал на костяную ногу – впрочем, она была в разы удобнее протеза из вариска.
– Меванс, – сказал Джорон, остановившись рядом.
– Хранитель палубы, – ответил Меванс, когда Джорон принялся оглядываться по сторонам.
Отсюда он видел все внутреннее устройство острова. Великое Жилище, большие дома, извивавшиеся улицы и огромный глубоководный порт Бернсхъюма. Медленно и неуклонно им овладел ужас. Первая мысль была причудливой: «Теперь понятно, откуда запах». Он едва не рассмеялся, такой легкой и фривольной показалась ему эта мысль по сравнению с тем, что он видел перед собой.
Почти всю глубоководную гавань занимал труп кейшана. Голову вытащили на причал, огромный клюв был слегка приоткрыт, и стали видны длинные зубы. Громадное тело заполнило все пространство между двумя осветительными башнями, полностью заблокировав порт. Мертвое существо уже начало гнить: кость сияла на голове и в центре туши, белое между пирсами, те самые кости, которые будут выпрямлены и превратятся в нижнюю часть корпуса костяного корабля, но сейчас они торчали наружу – пожелтевшие сверху и темные ниже, словно они обгорели. Оставшаяся часть кейшана ушла под воду, и его бледные очертания исчезали в глубине.
В порту находилось четыре корабля. Должно быть, они оказались в ловушке, когда тело кейшана затащили в гавань. Теперь они стояли пустые и мертвые, в миллионах пятен гуано скииров, хотя он не видел птиц на снастях или тех, что пытались объедать гниющий труп кейшана. Ничто не двигалось. Получилось три четверти огромного круга, внутри которого все было не так: сухие доки, доки рыбаков и дома самых бедных жителей города. Границы круга обходили одни места и включали в себя другие, Джорон не совсем понимал, в чем причина и что разделяло город на части, кто и как провел линию.
Во всяком случае, поначалу.
Постепенно он начинал понимать, что видит или, точнее, не видит. Неподвижность, ореол бездействия. Он прищурился, глядя на город, а Меванс протянул ему подзорную трубу. Джорон поднял ее, настроил, нашел границу безжизненной области и при помощи трубы сумел отыскать другую границу. На веревках и палках были привязаны тряпки, которые образовали линию раздела, шедшую через улицы. По другую сторону он разглядел двигавшихся людей, совсем немного, но внутри круга ничего не происходило.
Он проследил за женщиной, которая несла корзину, – увидел, как она стала обходить круг, хотя корзина была тяжелой, но не пересекла границу неподвижной зоны. Тогда Джорон стал изучать то, что находилось внутри ограниченного пространства, и ему удалось разглядеть практически на каждом доме, таверне или лавке знаки Старухи, символы смерти. Многие здания были заколочены, даже дорогие, в том числе самые лучшие, находившиеся в верхних точках круга. Потом он увидел первое тело, жалкое, наполовину сгнившее, лежавшее в переулке. И тут же другие – взрослые и дети, женщины и мужчины, бедные и богатые, о чем он мог судить только по одежде, потому что большинство трупов сильно разложилось. Но, как и корабли, стервятники их не трогали. К ним не прикасалась жизнь, и они медленно гнили там, где их настигла смерть. Он опустил подзорную трубу.