– Я надеялся, что мы больше никогда не встретимся, – сказал Джорон.
– Как и я. – Тассар подошел ближе и заговорил шепотом: – Я бы с радостью посмотрел на тебя на виселице за то, что ты сделал с Бернсхъюмом, но я храню верность Тиртендарн. Она сказала, что ты важен, и я должен тебе помочь, если смогу.
– Как она? – спросил Джорон.
– Была в порядке. – Он выпрямился, его тело блестело от масла, и он пытался скрыть эмоции, которые его переполняли. – Но ее повесили как предательницу Ста островов. Сказали, что она знала про мертвого кейшана и сознательно привела чуму в город.
– Моя мать? – спросила Миас.
– Я сам вел ее к виселице, – сказал Тассар, явно испытывавший боль. – Она умерла смело, супруга корабля, несмотря на то что люди, которых она всю жизнь защищала, над ней насмехались. – Миас взглянула на него, отвернулась и отошла в сторону. Тассар снова посмотрел на Джорона. – Я дал ей обещание. Она просила меня доставить вас обоих на корабль, и я выполню ее желание. Но дальше не жди от меня ничего. Я во всем виню тебя, Твайнер, и если у меня появится шанс отомстить, я им воспользуюсь.
– Значит, я должен вести себя мирно, чтобы мне не грозила опасность, пока мы вместе? – спросил Джорон. – Нам следует выбрать ветрогонов? Мы здесь именно по этой причине?
Тассар кивнул.
– Я пойду искать мастера двора, – сказал он, – будем надеяться, что она будет готова и нам не придется здесь задерживаться.
Тассар повернулся и зашагал в сторону двора, Джорон смотрел ему вслед. Пока он шел по грязным тропинкам между высокими клетками, ветрогоны всячески выказывали гнев из-за присутствия рядом человека. Но когда Тассар остановился и посмотрел в сторону клеток, ветрогоны, находившиеся в них, несмотря на то что были слепыми, должно быть, почувствовали его и успокоились – большинство опустились на землю, демонстрируя покорность. Волна белых склоненных фигур отмечала его движение, словно он был скалой, а они – разбивавшимся об него прибоем.
– Так неправильно, – послышался голос за спиной Джорона.
Он повернулся и увидел Миас.
– Что?
– Это. – Она показала на покорных ветрогонов. – Прежде я бы не обратила на них внимания. А теперь думаю, что, если бы кто-то увидел, как люди с ними поступают, он бы сказал, что они склоняются перед тираном.
Миас коснулась повязки, закрывавшей глаз.
– Мы много лет были для них тиранами, – ответил Джорон.
Она смотрела куда-то вдаль.
– Стоит ли удивляться, что Мадорра хочет, чтобы все мы умерли, – сказала Миас.
– И ты его не винишь? – спросил он.
Миас покачала головой.
– Нет, но и допустить этого не могу. – Миас подошла к нему немного ближе, и он услышал ее хриплое, тяжелое дыхание. – Я не позволю Мадорре убить нашего Ветрогона.
– Из-за того, что наш план опирается на нее? – спросил он. Миас посмотрела на него, по ее губам скользнула быстрая улыбка, и Джорону стало интересно, как он добудет яйцо у лишенного ветра.
– Да, и не только, – ответила Миас. – Ветрогон – часть нашей команды, один из нас. – Единственный глаз Миас остановился на его лице. – Слишком многие уже умерли.
Джорон кивнул.
– Я сожалею о твоей матери, супруга корабля, – сказал он.
Миас прикусила нижнюю губу, задержала дыхание и только через пару мгновений выдохнула.
– У нас еще будет время для скорби, Джорон, но не сейчас, – сказала она.
Прежде чем она успела продолжить, возник оглушительный шум – ничего подобного Джорон прежде не слышал. На фоне громкого щелканья хлыста звучали жалобные крики напуганного ветрогона, который испытывал боль. Джорон обернулся и увидел приближавшуюся стаю ветрогонов, маленькую группу говорящих-с-ветром, а вокруг них – большое количество лишенных ветра. Впереди шел Тассар, рядом с ним шагала Жрица Старухи, державшая в руках хлыст. Именно в ее сторону сейчас направлялась Миас, спешившая изо всех сил. Джорон последовал за ней. Жрица Старухи снова подняла хлыст, и ветрогоны попытались отскочить подальше от нее, но им не позволили злобно верещавшие лишенные ветра.
Хлыст не опустился.
Миас сжала кисть Жрицы Старухи – очевидно, ее хватка перестала быть железной, как раньше, но сил оказалось достаточно. Жрица Старухи резко к ней повернулась – она была примерно ровесницей Миас, но с меньшим количеством шрамов и не так устала от жизни.
– Как ты посмела поднять на меня руку? – прошипела Жрица Старухи.
– Ты больше не станешь пускать в ход хлыст, – сказала Миас.
– Они понимают только боль. – Она еще не закончила предложение, как другая рука Миас, сжатая в кулак, ударила Жрицу Старухи в лицо, и та упала на гнилой джион.
Хлыст остался у Миас.
– Далее мы обойдемся без хлыста, – сказала она.
– Как ты смеешь? – возмутилась Жрица и поднесла руку к окровавленному носу. – На нас запрещено нападать.
– Без хлыста, – повторила Миас. – И не заставляй меня преподать тебе еще один урок, мой опыт подсказывает, что такие, как ты, понимают только боль. – Жрица Старухи смотрела на нее до тех пор, пока к ним не подбежали Гесте, Квелл и Тассар. Миас сделала шаг назад. – Я установила кое-какие правила, – сказала она, бросила хлыст на землю и отошла в сторону.
Квелл и Избранник помогли Жрице Старухи подняться, Гесте молча наблюдала за происходящим. Джорон с удовлетворением отметил, что хлыст остался лежать в грязи.
Ветрогонов длинной дорогой вели Тассар и лишенные ветра. Предполагалось, что они будут идти всю ночь. Люди двинулись через лес, пробираясь между яркими разноцветными стволами, разрубая извивавшиеся, толщиной с руку, лианы вариска, пока не оказались в лагере носильщиков, где Джорон останавливался по дороге в Бернсхъюм.
– Мы разобьем лагерь здесь, – сказала Гесте. – Супруга корабля, несомненно, нуждается в отдыхе.
– Я могу идти дальше, если у вас есть такое желание, – сказала Миас, хотя Джорон не сомневался, что сил у нее не осталось.
– Ну а я с радостью отдохну, – вмешался Джорон. – Одноногому трудно ходить по крутым горам.
Миас посмотрела на него – появилась ли благодарность в ее единственном глазу? Внезапно Джорон понял, что больше не может этого выносить, не может видеть ее такой, смириться с тем, что первое чувство, которое у него возникает, когда он ее видит, – жалость. Он повернулся и подошел к краю горы, чтобы взглянуть на Бернсхъюм. В умиравшем сиянии дня фонарщики зажигали в городе свет, и лишь круг сплошной темноты указывал на часть Бернсхъюма, необитаемую из-за яда кейшана. Джорон с трудом различал массивный труп, лежащий в гавани и уходящий в открытое море. Когда-то великий кейшан, убитый одним из сородичей, доставленный сюда людьми, частично самим Джороном, теперь медленно разлагался, и тьма расходилась от него во все стороны, убивая все, что подходило слишком близко. Джорон почувствовал, что к нему подошла Миас. Он услышал ее шаги – не такие уверенные, как прежде. Она утратила существенную часть своей силы.
– Какой ужас мы принесли людям, Джорон, – тихо сказала она.
– Я стараюсь о них не думать, но да, то, что я сотворил, наполняет меня отвращением. Я смотрю на все это и не знаю, смогу ли когда-нибудь исправить, – ответил он.
– Ты не сможешь, Джорон. Ты принял решение в разгар сражения. Правильное или нет – мы никогда не узнаем.
– Я понимаю.
– Но не ты притащил сюда тело кейшана. – Она посмотрела на гавань. – Они могли оставить труп в море. Или, когда поняли, что дети палубы умирают, переправить его в обдирочный двор по другую сторону Шипсхъюма. – Она вздохнула. – Да, именно ты начал эту историю. Но не ты ими командовал, и теперь тебя угнетает то, что произошло. Ну уже само по себе совсем неплохо.
– Я ничуть не лучше, чем твоя мать или Каррад, которые отправляли тех, кто находился на грани смерти, в цистерны, надеясь сохранить и приумножить свою власть, – сказал Джорон.
– Нет. – Неожиданно в голосе Миас появилась серьезность. Она к нему повернулась, и Джорон на нее посмотрел. – Все не так, Джорон. Не позволяй убедить себя в противоположном. Ты принял решение во время сражения, сгоряча. Жестокое и трудное. А то, что делали моя мать и Каррад, было хладнокровным и расчетливым. – Она подняла руку, показывая, какими неровными стали ее пальцы, – не все ногти выросли снова.
– Если бы ты сломал мне руку в сражении, я бы проклинала тебя, но поняла. Даже пытки ради получения ответов я могу объяснить. Но то, что сотворили они? – Миас повернула руку и посмотрела на ладонь и искривленные пальцы. – Они действовали хладнокровно и безжалостно, Джорон. Они узнали от меня все, что хотели, но не остановились. – Она опустила руку. – То, что сделано в отчаянии, может быть ужасно, но все, что совершается по холодному расчету, – это зло. Во всяком случае, я считаю именно так.
– Я не уверен, что те, кого я отправил на виселицу, с тобой согласятся, – ответил Джорон.
– А также жертвы моих рейдов, которые я совершала по приказу матери, или похищенные мной дети, – тихо сказала Миас. – Но мы должны предстать перед судом Старухи и надеяться, что эти несчастные у ее огня нас простят. Ужасные деяния, Джорон, часто совершаются без раздумий. Мы учимся и становимся лучше. Но тех, кто отказывается учиться или охотно творит страшные вещи, следует бояться и останавливать. – Она посмотрела через плечо. – Я думаю, сейчас Каррад стал одним из таких людей, и его окружают подобные ему злодеи. – Она посмотрела на Джорона. – Я могу изменить то, чем я была, то, что со мной сделали, нельзя исправить. Но мне по силам отдать все, что у меня есть, чтобы не допустить повторения кошмаров, – и мир не должен ждать от меня большего.
– Твоя мать… – начал он.
– Это больно, Джорон. Мне кажется, я только сейчас начала видеть, какой она была на самом деле. – Миас опустила голову. Сделала глубокий вдох. А потом подняла взгляд. – Но пойми правильно, что она сотворила. Смерти людей, которые никак не могли ей помешать. Если бы я захватила Бернсхъюм, то сама отвела бы ее на виселицу. – Она повернулась и пошла прочь, прежде чем он успел что-то ответить.