Тут она соврала. С первой секунды поняла, кто перед ней, одним взглядом вылущив прежнюю Верку из оболочки плоти, наросшей за годы. Сестра совершенно не изменилась: то есть внешне преобразилась почти до неузнаваемости, но внутренне осталась все той же, разве что в силе прибавила. По молчаливой враждебности Надежды полоснула своей кривой усмешкой, и весь запал у той вытек.
А в доме случилось кое-что вроде бы непримечательное.
Было так: зайдя в кухню, Вера протянула ладонь к флоксам, белым облаком повисшим над вазой. От этого короткого жеста у Надежды внутри, в испуганной тьме вспыхнула и засияла звездочка, от которой распространилось по животу легкое благотворное тепло. Этот флокс она вырастила из чахлого загибающегося кустика, и его пышное ежегодное цветение всякий раз отзывалось в ней умиленной радостью. Ни сентиментальностью, ни чувствительностью Надежда никогда не отличалась, а вот поди ж ты: растроганно шмыгала носом, видя, как распускаются первые бутоны, напоминающие заостренные кончики фломастеров. Подарков ей никто отродясь не дарил, в семье не принято было. И вдруг такой сюрприз от благодарного цветка.
То, что Верка, едва войдя, мимолетно приласкала белый флокс, сказало младшей сестре больше любых слов. Значит, есть у них общее, невзирая на годы вражды! Никто другой не догадался бы, какую ценность флокс имеет для хозяйки.
– Располагайся, – дрогнувшим голосом сказала Надежда, хотя минуту назад хотела гнать сестру из дома. – Чего стоишь как неродная!
Вышла в другую комнату, открыла буфет… Вот она, бутылочка заветная! Ждала торжественного случая.
Раз такое дело, отыскала и праздничные бокалы.
А когда вернулась, обтирая ладонью пыль с бутылочного горлышка, Вера сидела за столом. Самый красивый флокс, с розоватым свечением в сердцевине жемчужных бутонов, стоял ощипанный догола. На скатерти белыми комочками было выложено бранное слово.
– …! – вслух прочитала Вера и захохотала. – Вот он и пришел к тебе!
Легким движением ладони она смела, как мусор, мятые цветки со стола.
Надежда застыла на пару секунд, провожая их взглядом. За это время память окончательно возвратилась к ней, потеснив иллюзии. Сестра вечно все портила, словно не человек, а разрушительный дух вился по дому.
– Землю мою, значит, сбагрила, – сказала Верка, развалившись на стуле. – Ай да Надюха!
Поразительно, однако в голосе ее звучало одобрение. Надежду оно испугало сильнее, чем любая угроза.
– Мать померла в две тыщи третьем, отец – спустя три года. Думаете, Верка на похороны явилась? Как же! Когда я до нее дозвонилась, она заявила: «Мамане ни горячо ни холодно, а мне в нашей дыре делать нечего». Чтобы нормальный человек такое о родной матери сказал, вы себе можете представить?
Илюшину показалось, что возмущение Надежды несколько преувеличено.
– Отец за три месяца до смерти попал в больницу. Я давай снова Верку разыскивать! А она мне: «Откинется – тогда звони. Он меня выставил, и я ему хорошей дочерью не буду». Злопамятная! Уж конечно, я звонить больше не стала. Верка сама явилась полгода спустя, узнать, что ей досталось от родителей. В тот раз паспорт у меня и забыла.
– Зачем она приехала в августе?
– За деньгами, – призналась женщина. – Только она понятия не имела, что ее землю купил Красильщиков.
На это Надежда и уповала – что все останется в тайне.
Отец, когда выдался случай, оформил право собственности на купеческий участок, рассчитывая со временем снести развалины и, чем черт не шутит, поставить там новый крепкий дом. Ничего из его затеи не вышло. Павел Бакшаев рассудил, что место бестолковое, один убыток от него, и разделил наследство между дочерьми формально поровну, однако в действительности обделив нелюбимую старшую.
Надежде отошел семейный дом, сад и отцовская «Нива» (водить она не умела и продала машину). Вера же стала собственницей земли, известной как вершининская.
– Она ведь после похорон что потребовала– то! – кипятилась Надежда. – Чтобы я отдала ей половину из того, что мне причиталось. Орала: «Делить нужно по справедливости!» Когда поняла, что я не уступлю, облаяла меня, сумку схватила и выскочила. А ейный документ на комоде остался.
По чужому паспорту Надежда продала Красильщикову вершининскую землю и следующие три года провела в счастливом забвении. Деньги у нее были, а сестры больше не было. К чему той возвращаться в Камышовку? «Незачем, незачем! – нашептывал внутренний голос. – Спилась она давно».
А потом из небытия возникла Вера, и глаза ее горели, как у кошки, когда она потребовала рассказать ей все об Андрее Красильщикове.
– Она как услышала, что у него денег завались, чуть было сразу не рванула к нему босой распустехой. Я ей говорю: погоди, хоть переоденься. На ней трико было растянутое и кофта в катышках. Натянули мы на нее мое платье, кольца я ей дала, чтобы она выглядела представительно. Верка подмигнула и говорит: «Жди! Вернусь с добычей!»
– Так она не хотела, чтобы Андрей Михайлович возвращал ей землю? – спросил Илюшин.
– К чему ей земля! Она думала к ногтю его прижать, чтобы денег побольше выманить!
Макар с Бабкиным переглянулись.
– Может, все-таки собиралась отнять терем? – усомнился Сергей.
Надежда всплеснула руками:
– Верка его провести хотела, понимаешь ты или нет? Мы с ней это все заранее обсудили. Она при мне знакомому юристу в город звонила, узнавала, как ей Красильщикова прищучить, какие слова ему говорить, чтобы он понял, что деться некуда.
«Вот откуда знания о неотделимых улучшениях».
– Вера так собиралась повести разговор, чтобы он испугался и откупился от нее, – зачастила Надежда. – А мне сказала: мужика давить надо, как клопа, он тогда вместо вони начинает бабло выделять, устройство организма у него такое. А я чего? Я соглашалась.
– Ох и сволочи вы! – не удержался Бабкин.
– Мы думали, он богатый! – всхлипнула Бакшаева. – Я Верке пообещала, что он ради своего терема ей много отвалит. Он над ним трясся… Другие над детьми так не трясутся. А Верка твердит: «Мне не нужно много. Мне нужно все».
– Блеф, – уронил Макар.
– Чего?
– Ваша сестра блефовала, а Красильщиков принял этот театр за чистую монету. И вы ей в этом помогли.
– Если бы он ей дал денег, она бы оставила меня в покое!
Надежда, кажется, собралась разреветься.
– И вы в это поверили? – удивился Макар. – В то, что она не ощиплет вас как петуха на бульон? Бросьте, Надежда Павловна! Эти сказки детям рассказывайте.
Бакшаева мигом передумала плакать, нахохлилась и замолчала.
– Хорошо, а что дальше-то случилось? – спросил Сергей.
Обсуждение плана отняло у сестер немало времени, и когда Вера Бакшаева подошла к терему Красильщикова, было уже темно.
– Я следом кралась… Она меня не видела.
– Зачем?
– Подслушать хотела. Как она его разведет…
– Собака залаяла? – вдруг спросил Илюшин.
– Чего?
– Собака, Чижик, залаяла? Она летом у Красильщикова обитала во дворе.
– А! Не… Вроде тихо было.
– Вроде или точно?
– Точно тихо. Я к стене прижалась, голоса слышу, а чего говорят – не понятно. И Григорий тоже ничего не разобрал.
– Григорий? – озадаченно переспросил Макар. – Григорий Возняк?
Женщина кивнула.
– А он там как оказался?
– Я его привела… Григорий у нас тут вроде как старший… Должен все знать…
Илюшин поморщился:
– Надежда Павловна, серьезно: зачем вам понадобился охотник?
– Ну… мало ли, – Бакшаева отвела глаза. – Вдруг бы Красильщиков начал Верку бить…
«Врет», – молча сказал Илюшин напарнику.
«Как сивый мерин», – согласился Сергей.
– Значит, вы с Григорием подслушивали под окнами, – сказал Макар. – И что потом?
Бакшаева тяжело вздохнула.
Они ждали так долго, что Надежда едва не заснула; в какой-то момент она обнаружила себя уютно сопящей в плечо Возняка.
– Не бойсь, – насмешливо сказал Григорий, когда Надежда отшатнулась от него. – Не обижу.
Она не успела обдумать, отчего каждое слово у Возняка звучит как угроза: хлопнула дверь, и на крыльцо вышел человек.
– Он это, – шепнул Григорий. Надежда и сама поняла, что тяжелые шаги могут принадлежать только хозяину.
– А где Верка?
Красильщиков спустился в сад и на несколько минут пропал, а когда вернулся, поступь его сопровождалась глуховатым поскрипыванием. Он снова исчез в доме, а затем на крыльце послышалось кряхтение и шуршание.
Возняк, должно быть, сообразил, что происходит, потому что с губ его сорвался странный звук: не то смешок, не то вздох. «Ты чего это, Гриш?» – хотела спросить Надежда и тут заметила Красильщикова.
Андрей медленно брел по дороге в сторону деревни. Перед собой он с видимым усилием катил тележку, в которой лежало тело.
Больше всего Надежду ужаснуло, что Красильщиков не принял никаких мер по маскировке трупа. Руки и ноги Веры торчали во все стороны; ошеломленной Бакшаевой на секунду почудилось, будто в тележке не один человек, а два. Ее не так поразила смерть сестры, которую она не успела еще осмыслить, как пренебрежительное обращение с покойницей.
– Грохнул Верку, – восхищенно шепнул ей на ухо Григорий.
Надежда даже кивнуть не могла, окаменела. И вдруг икнула – громко, на всю округу.
– Цыц! Нашла время…
Возняк зажал ей рот. Женщина замотала головой, пытаясь освободиться.
– Куда он везет ее, знаешь? – спросил охотник, убрав ладонь.
– М-м-м-м! Нет…
Не слушая ее тихих протестующих выкриков, Григорий отделился от дома и беззвучно, как тень, последовал за Красильщиковым. Надежда постояла, глядя им вслед, и тоже пошла, нисколько не таясь. Так они и перемещались втроем по Камышовке: впереди Красильщиков с мертвой Верой, за ними живой Григорий, за ним полуживая Надежда.
Однако в отсутствие Возняка, оказывавшего парализующее воздействие на ее рассудок, Бакшаева понемногу начала соображать. Оцепенение спало, и чей-то довольный голос произнес над ухом: «Делиться, значит, не придется».