Верка окинула ее таким взглядом, что над участием в дележе больших денег повис знак вопроса. Но не успела Надежда открыть рта, чтобы убедить сестру в своей пригодности в качестве компаньона, Григорий вскинул голову и принюхался.
– Пожар!
Надежда вскочила, бестолково закрутилась на месте.
– Смотрите! – ахнула Вера.
Бакшаева обернулась, куда показывала сестра, и похолодела. Над их избой поднимался дым, и уже виднелись отсветы пламени.
– Батюшки мои! – взвыла Надежда.
Забыв обо всем, она бросилась туда, где разгорался огонь. Мимо нее темной тенью пронесся охотник.
– Горим! Горим!
Бакшаева обернулась на сестру, полагая, что та следует за ними. Но Вера стояла, держась за калитку, и махала им вслед: бегите, бегите! «Не совсем, значит, очухалась», – мелькнула злорадная мысль, но пропала, вытесненная дикой тревогой: пожар в деревне – напасть хуже всякой другой, а если сгорит ее дом, не быть ей богатой.
– Пока тушили, я и забыла о ней, – сказала Надежда. Взгляд ее, несколько безумный, скользил по скатерти, будто выискивая в аляповатом узоре подробности той страшной ночи. – Потом прибежал Красильщиков в одних трусах… Я подумала: спряталась Верка от него! В кустах засела! Потом присмотрелась, а у него такие глаза, словно он никого из нас не узнает. Стеклянные! Может, и ее бы не узнал.
– Тушили долго? – спросил Макар.
– Полчаса, кажись… А потом еще выясняли, отчего загорелось.
– Выяснили?
– А как выяснишь-то! Ни следов не осталось, ничего… Я думаю, – решилась Надежда, – подожгли меня!
– Кто? – спросил Макар.
– Зачем? – спросил Бабкин.
– Позавидовали, вот зачем! Народ-то у нас знаете какой завистливый!
– Хотите сказать, вас невзлюбили из-за трех миллионов?
Надежда кивнула.
– Три года прошло, как ты их получила, – сказал Бабкин. – Если б завидовали, подожгли бы сразу.
– Всякое бывает, – многозначительно сказала Бакшаева и прикрыла глаза.
– Полчаса тушили, полчаса кричали, – подсчитал Илюшин. – Или дольше?
– Нет, не дольше…
– И все разошлись по домам. Разошлись?
– Разошлись, – признала Бакшаева. – Мы с Григорием дождались, пока уйдет Красильщиков, и вернулись обратно.
– К площадке, где горнист?
– Да. Где сестру оставили. Там кусты неподалеку, я думала, Вера в них спряталась. Сначала удивилась, почему она не прибежала вместе со всеми на пожар, а после догадалась: не хотела, чтобы все смотрели и пальцами тыкали… К тому же вредная она. Если бы сгорело, ей только в радость.
– И где нашлась Вера?
Бакшаева подняла на Илюшина растерянный взгляд:
– Нигде.
Никого не было на маленькой деревенской площади, кроме незнакомого кота, шмыгнувшего при их появлении под крыльцо магазина и сверкавшего оттуда злыми зелеными глазами. Григорий обыскал не только кусты, но и покричал глухим голосом в окрестных садах. Сперва они не слишком обеспокоились: мало ли, куда могла уйти Верка, когда началась суматоха. Но по мере того как одно убежище отпадало за другим, им становилось не по себе.
Поискали за магазином. Вернулись к бакшаевскому дому, предположив, что Вера прокралась огородами, а когда ее не оказалось и там, пошли к Григорию. «Черт знает, что она могла выкинуть», – бормотал Возняк, но Надежда не сомневалась, что ищут они напрасно: пес, охранявший двор Григория, одним своим видом отбивал желание перебраться через ограду.
И оказалась права.
Тогда, посовещавшись, направились к Красильщикову. «Вот смеху-то будет, если он снова ее задушил», – гыгыкнул охотник.
Но когда они подошли к терему, несерьезный красильщиковский пес Чижик, пару часов назад мирно спавший в конуре, вдруг озверел: кидался и орал во весь свой собачий голос так, что в ушах звенело. Григорий, необъяснимым образом наводивший страх на деревенских собак, цыкнул на него. Чижик в своем исступлении этого словно и не заметил.
«Черт с ней, с дурой. Утром притащится», – в конце концов решил Возняк.
Надежда послушно согласилась. Она и сама так думала или убедила себя, что думает.
– Не пришла она. Ни в этот день, ни на следующий. Машина ее у меня под навесом стояла, я боялась, соседи начнут вопросы задавать… А никто и не заметил, все на огонь отвлеклись. Когда стало ясно, что Верка исчезла, Григорий отогнал ее в лес, к болоту. Как вы нашли-то ее? Никто из местных там и не ходит!
– Мы не местные, – сказал Илюшин, думая явно о другом. – И никаких странных звонков? Никаких следов вашей сестры?
Надежда покачала головой.
– А у вас, Надежда Павловна, есть какие-нибудь версии ее исчезновения?
– Не знаю я, где она, – с тоской зашептала Бакшаева, – не знаю, и представить не могу, куда она девалась…
– Чего вы боитесь? – спросил Макар.
Женщина вздрогнула. Взгляд ее метнулся мимо Илюшина, и Бабкин следом за ней посмотрел в окно. Никого там, конечно, не было, только на облетевшей березе красовалась сорока.
– Боюсь, за крестом своим она придет…
– Тогда бы вы его не на шее носили, а в ящик спрятали, – невозмутимо возразил Макар. – Надежда Павловна, если все так, как вы рассказываете, ваша сестра считает, что вы ее спасли. Значит, ее вам опасаться не стоит, верно?
Бакшаева неуверенно кивнула.
– Кого же тогда? Возняка?
– Вы на Гришу поклеп не возводите! Не такой он человек, чтобы на него вешать всех собак! – неожиданно зачастила она. – Ступайте, ищите кого вам надо, а на порядочных людей… напраслину… за нее и ответить можно!.. Видали мы таких!..
И понесла, заблажила про клеветников, про Григория, которого после смерти назначат святым, и перебить ее не было никакой возможности. Искусственной ли была ее истерика или непритворной, Бакшаева спряталась за ней.
– Крепко ее напугало возвращение покойницы к жизни, – сказал Бабкин, когда они спустились с крыльца.
Илюшин с сомнением покачал головой:
– Это не возвращение, это что-то другое. Половину она, конечно, недоговаривает, но в главном, мне кажется, верить ей можно: Вера была жива ночью с пятнадцатого на шестнадцатое, по крайней мере, до начала пожара. А вот что с ней стало потом…
– Сдается мне, отлично ей известно, что стало. Иначе зачем бы им с Возняком машину прятать?
– Черт знает… Надо с охотником встретиться, пока она его не предупредила.
– Давай встретимся, – мрачно согласился Бабкин.
Сорока выкрикнула что-то ехидное и сорвалась с ветки.
– Архив, – сказал Илюшин, глядя ей вслед. – Тебе надо договориться со следователем, чтобы нам показали дело.
– А какая связь?
– С чем?
– С сорокой. Не зря же ты именно сейчас вспомнил про архив, правда?
Илюшин остановился и посмотрел на Бабкина с неожиданным интересом.
– Отличный вопрос! Если бы ты не сказал, я бы об этом даже не подумал.
– А теперь подумал?
– Ага.
– И что?
– Прямая связь, мой пытливый друг. Что все рассказывают о пожаре в девяносто первом? Сплетни! А кто приносит сплетни? Сорока на хвосте! Ясно теперь?
– Ясно, – согласился Бабкин и сочувственно похлопал Илюшина по плечу. – Ассоциации у тебя как у пятиклассника.
– А у тебя вообще никаких.
– Бог миловал! Ладно, подожди, раз уж вспомнили…
Он отошел в сторону, как делал всегда, чтобы позвонить, и набрал номер следователя. Илюшин терпеливо бродил туда-сюда перед домом Капитолины и уже вытоптал на размокшей тропинке знак бесконечности, когда Бабкин побрел обратно. Одного взгляда на его помрачневшее лицо Илюшину хватило, чтобы понять: план провалился.
– Отказал, сволочь? – издалека спросил он.
– Не гони на мужика. Нормальный он.
– Но в архив нас не пустят.
– Не пустят, – вздохнул Сергей.
– Рылом не вышли?
– Сгорел у них архив, – сказал Бабкин. – Лет десять как.
– Ого! Сожгли?
– Нет, не похоже. Я его и так пытал, и эдак, он стоит на своем: сгорело по естественным причинам. Архив был, как водится, в подвале старого здания, и загорелось вообще в подсобке, потому что молодой сторож, кретин, выпивал там с девками. Одна из них решила, что бегать нагишом по подвалу с зажженной свечкой – отличная идея. Ну и ткнула в картонную папку. А они же сухие все… Вспыхнуло разом. Люди-то едва успели спастись. Пожарные приехали быстро, здание особо не пострадало. Но подвальное хранилище сгорело дотла.
– М-да, – сказал Илюшин. – Ладно, понадеемся на память участников событий.
Калитка, мимо которой они шли, распахнулась, и из двора вышла Лариса Яковлева в телогрейке и теплых штанах, задумчиво крутя в пальцах вилку с двумя зубцами. Завидев сыщиков, она всплеснула руками; вилка вылетела, описала серебристую дугу и воткнулась в сантиметре от ботинок Сергея.
– Все бездельничаете! – укорила Яковлева. – Шли бы работать, шаромыжники!
Григорий шестым чувством уловил, что кто-то приближается к его дому. Про себя он называл его хатой. Так еще отец говорил, и к Возняку словцо перешло по наследству. Вещи он любил новые, а слова – старые: если выдумали один раз название, зачем другое сочинять? Чем меньше слов, тем лучше. Люди и без того треплются слишком много.
Болтунов Возняк презирал.
Вон, Красильщиков избу свою обозвал теремом, и все остальные вслед за ним повторяют как бараны. Терема – они у бояр. Или у купцов. Красильщиков не боярин и не купец, а лысая шелупонь.
Хотя бабы на таких падкие.
Взять хоть Татьяну…
При мысли о Маркеловой Григория перекосило. Сначала она, потом Верка… Неспроста обе появились тут в один год!
С Танькой он потом разберется. А пока нужно решить, что делать с москвичами.
Григорий подошел к окну, поглядел из-за занавески. Ну, точно! Ишь, топают, важные – чисто гуси. А где тот гусь? В морозилке лежит, синий да ощипанный.
Смотрел он не на них. На людей зачем смотреть? Люди все одинаковые. Смотрел он на следы, оставшиеся на тропе.
За грузным мужиком след четкий, как за кабаном. Идет размашисто, не семенит, правую ногу вдавливает глубже, чем левую: похоже, прихрамывает, побаливает у него левая нога. За его приятелем – след неглубокий, частый: сразу видно, привык быстро ходить, а весит не больше семидесяти ки