– А Маркелова? – спросил Сергей, оторвавшись от записей.
Возняк надолго задумался.
– Не было Таньки, – признал он. – Вроде потом мелькала где-то, когда все закончилось. Но тушили без нее. И Яковлева не пришла.
«А окна Маркеловой выходят на площадку, где собирались устанавливать пионера с горном», – подумал Илюшин.
– А что Красильщиков?
– Он рано явился. За ним наши мужики сбегали, помогли огнетушители дотащить. У него их штук восемь, а то и больше. Трясется за свой драгоценный терем. – Последнюю фразу Григорий произнес с нескрываемым презрением.
– У вас с Ниной Ивановной случилась когда-то ссора? – спросил Илюшин, словно продолжая давно начатый разговор.
Возняк не ожидал такого резкого перехода.
– С чего ты взял?
– Люди говорят.
– Какие люди? – Тяжелый взгляд остановился на Макаре.
– Я тут слишком мало времени провел, Григорий Матвеевич, по именам никого пока не помню.
Взгляд Илюшина был чистосердечен и невинен.
– Я с ней не ссорился, – отрезал Григорий. – А не любит она меня, потому что стыдно ей. Много горя мне через нее пришло.
– Что у вас с ней случилось?
– Не твое дело.
– А Вера Бакшаева? – с прежним простодушием спросил Макар. – Она успела прийти на пожар?
Возняк сунул самокрутку в карман, неторопливо поднялся, распахнул дверь и застыл возле нее, молчаливо выпроваживая гостей.
– Вы хоть кивните нам, Григорий Матвеевич: да, нет? – сказал Илюшин, остановившись напротив него. – Была жива Вера Бакшаева, когда вы раскопали могилу, или ее сестра сочиняет?
Возняк уперся в него взглядом, от которого по загривку Бабкина пробежала ледяная волна. Чем-то неизъяснимо жутким повеяло от охотника. Воздействие его страшной застывшей фигуры было тем сильнее, что каких-то четверть часа назад он с детским тщеславием упивался своей осведомленностью и наслаждался их подобострастным вниманием.
В эту минуту у Бабкина не осталось сомнений в том, кто выкинул их из деревни. Он понял, что это было второе предупреждение и что никакая сила не остановит охотника, если он решит свернуть им шеи и похоронить ночью в лесу. Дерзость Веры Бакшаевой, провоцировавшей Возняка, представлялась теперь совершенно невообразимой.
«Уходим», – дернул он Макара.
Илюшин не только не двинулся с места, но даже не отвел взгляда. Серые глаза встретились с темно-карими. Макар молча ждал ответа, приветливо улыбаясь, пока хозяин дома застыл в противоестественной неподвижности, словно выключенный на половине шага робот.
Наконец Илюшин пожал плечами, вздохнул и вышел из комнаты.
За каждую секунду этого немого противостояния Бабкин постарел на год.
Однако на этом дело не кончилось. Когда они спустились с крыльца, Илюшин толкнул Сергея в бок, и, проследив за его взглядом, тот увидел под навесом темно-зеленый «Дастер» с прицепом. Пес лежал в конуре, положив голову на вытянутые передние лапы, и, кажется, дремал.
– Протектор, – тихо сказал Илюшин. – Ты иди пока на улицу, а я быстро щелкну и догоню.
Бабкин недоверчиво посмотрел на напарника:
– Сдурел?
– Я легко нахожу общий язык с собаками, – заверил Макар.
– С той-терьерами. А эта корова тебя перекусит пополам и не чихнет. Стой тут. Если что – не ори и не дергайся.
– Ну да, обычно-то я в критических ситуациях именно так и поступаю: ору и дергаюсь, – начал было Макар, но Бабкин уже приближался к машине Возняка, на ходу доставая телефон.
Чертыхаясь, промахиваясь мимо иконки, Сергей, наконец, открыл нужное приложение. Присел на корточки, скользнул взглядом по конуре – и замер.
Алабай наблюдал за ним. Ни черта он не спал, этот зверь без имени, выдрессированный понимать своего хозяина с помощью жестов.
Уставившись ему в переносицу, Бабкин поднес к колесу телефон, дождался тихого писка фокусировки и вслепую нажал на кнопку спуска.
Алабай приподнял верхнюю губу и издал прерывистый звук «Ы-ы-ы-ы», от которого у Бабкина второй раз за сегодняшний вечер по коже пробежал мороз. Краем глаза Сергей видел неподвижную фигуру Илюшина. Пес привстал. «Хороший песик, – успокоительно сказал про себя Бабкин. – Добрый песик. Иди к черту, песик…»
Долю секунды ему казалось, что алабай вот-вот бросится. Он решил, что запрыгнет в затянутый брезентом прицеп, а оттуда двинет кулаком злобной твари по носу. Алабай вздохнул, крутанулся вокруг собственной оси и убрался в конуру, свернувшись там, как улитка. Гигантская косматая улитка в деревянном панцире.
Бабкин перевел дух. Медленно выпрямился, сделал шаг к калитке и ощутил некое изменение в картине окружающего мира. Он вскинул глаза на дом. В окне пристроя белело непроницаемое лицо Возняка.
Стук калитки. Шаги. Григорий стоял, опустив веки, и прислушивался.
Ушли!
Он достал из шкафа термос, один из тех, что носил с собой на охоту, и перелил в него горячий суп из кастрюли. Среди жестяных мисок выбрал ту, что побольше, положил на дно краюху ржаного, завернутую в бумагу. В бумаге хлеб не портится дольше, чем в пакете. В холодильнике нашлись остатки шоколадной плитки; сунул в миску и ее. Сладкое не помешает.
Выйдя на крыльцо, Возняк осмотрелся. Убедился, что за ним не следят, и спокойно пошел по тропинке вниз, через сад, где чернели стволы яблонь и слив, через огород, все дальше и дальше, пока не дошел до старой бани. За ней начинался лес.
Поленница была сложена под навесом, возле задней стенки; перед ней стояла липовая колода. Он расстелил на потемневшем древесном срезе бумажную салфетку, подумав, что в сумерках она будет видна издалека. На нее поставил термос, рядом – миску с хлебом. Вытащил самокрутку и закурил.
Стоял, неспешно затягивался, с удовлетворением отмечая, что ветер несет дым в сторону леса. Тот, кто прячется среди деревьев, почует запах. Когда докурил, тщательно затоптал окурок в земле и пошел к дому, не оборачиваясь.
На улице уже стемнело, и свет от редких зернышек фонарей, брошенных в землистый сумрак, рассеивал его едва-едва. К тому же повалил совершенно зимний, огромными лохмотьями снег, словно кто-то там, наверху, вычесывал очень большую собаку.
– Что-то ты бледненький, – участливо сказал Илюшин, когда они вышли на освещенный участок дороги. – И молчишь…
– То ли дело ты – фиг заткнешься! – огрызнулся Бабкин. Он испугался за себя, за Макара, черт еще знает за кого и теперь злился; самое же неприятное заключалось в том, что ему до сих пор было не по себе. Страх всегда выветривался из него быстро, едва исчезала прямая угроза, но в этот раз пропитал его насквозь, точно едкий дым.
– Однако мы узнали от Возняка намного больше, чем я ожидал. – Илюшин словно бы не заметил его раздражения. – Самое важное – что Маркелова не появилась на пожаре.
– Только непонятно, зачем ей убивать Бакшаеву.
– Допустим, в ту ночь возле горниста был третий человек: он следил за Возняком и Бакшаевой, которые прятались за магазином. Видел, как они выкопали тело и как Вера пришла в себя. Ему нужно было отбить ее у них, как корову от стада, но не разоблачая себя. Он кинулся к дому, поджег его и вернулся, когда все побежали на пожар. Вера осталась одна, он убил ее и спрятал тело. Тогда у нас есть хорошая зацепка: человек, который убивал Бакшаеву, тушить пожар вместе со всеми никак не мог. И что из этого следует?
– Нужно по минутам расписать, где все они были ночью с пятнадцатого на шестнадцатое.
– Логично.
– Завтра к Надежде зайду, – согласился Бабкин.
После Возняка разговор с Бакшаевой представлялся незаслуженным подарком. Хоть она и лжет на каждом шагу… С другой стороны, они тоже одурачили ее, соврав про отпечатки пальцев, якобы найденные в машине. Хорошо, что она купилась. Лгуны часто бывают доверчивы.
Он нащупал в кармане прохладный квадрат стекла.
– В полицию надо бы сообщить о нашей находке…
– Ты про машину?
– Ага.
– Давай сначала все проверим.
Вернувшись в дом, они мягко уклонились от расспросов Красильщикова об успехах расследования и поднялись наверх. Десять минут спустя у них имелся ответ как минимум на один вопрос. За рулем «Нексии», брошенной на болоте, побывал Григорий Возняк. Отпечатки из машины и те, что Бабкин снял с его телефона, совпадали.
– Я только не понимаю, зачем он схватил диск, – задумчиво сказал Макар. – Вряд ли ему пришло в голову послушать Лепса, прежде чем спрятать тачку.
Бабкин встал, зажмурился, сделал жест, будто открывает дверцу…
– На сиденье! – Он торжествующе щелкнул пальцами. – Диск валялся на пассажирском сиденье. Я, когда слушаю в дороге музыку, часто бросаю диски на соседнее кресло. Так же поступила и Вера. Возняк сунул коробку в бардачок, чтобы она не мешала.
– Убедительно. А протектор?
– Доставай планшет.
Илюшин открыл программу, загрузил фотографии. Программа подтвердила то, что он видел невооруженным глазом: след протектора рядом с тем местом, где их бросили без сознания, и рисунок шин «Дастера» оказались идентичны.
– Слушай, а ведь тачка-то не Верина, – сказал Илюшин, пока Сергей скрупулезно заносил в дело результаты их работы. – Она принадлежит сыну Возняка.
– Это если Григорий оформил на него «Нексию». Мог купить, записать на себя, а сыну передать по доверенности.
– Вряд ли, – усмехнулся Макар.
– Почему?
– Никогда Григорий не приобрел бы такую рухлядь. Ты видел, какие вещи у него в доме?
– Так ведь не себе, а сыну…
– Брось. Девяносто из ста, что дело было так: Возняк передал ему деньги, Петр половину отдал Вере, еще четверть проел, а на оставшееся купил этого беарнского мерина.
– Почему беарнского?
– Классику надо знать, – укоризненно сказал Илюшин. – «Это был беарнский мерин лет двенадцати, а то и четырнадцати от роду, желтовато-рыжей масти, с облезлым хвостом и опухшими бабками».
– Дон Кихот, что ли?
– «Эта лошадь в самом деле ярко-желтого цвета или, вернее, была когда-то таковой, – сказал незнакомец, словно не замечая раздражения д’Артаньяна, – продолжал цитировать Илюшин так легко, как если бы перед ним лежала раскрытая книга. – Этот цвет, весьма распространенный в растительном мире, до сих пор редко отмечался у лошадей».