Сергей занес в блокнот все, рассказанное Василием.
– Пойдем, покажешь, как филимоновский дом отпирал, – сказал он, поднимаясь.
Жилец Худяковой не соврал: ключ от дома действительно нашелся под расколотым цветочным горшком. Сергей хотел заглянуть в комнаты, но Василий подергал его за рукав:
– Не тебя ищут, паря?
Возле дороги маячил Илюшин.
– Похоже, меня, – прищурился Сергей. – Ладно, убедил: Худяковой ничего не скажу. Кстати, а почему она не почувствовала, что от тебя спиртным пахнет?
– Конфетой заедал. «Школьницей».
Когда Илюшин втащил недоумевающего Бабкина в дом Яковлевой, старушка дремала в кресле, уронив голову на грудь.
– А просто забрать фотки и принести нельзя было? – буркнул Сергей.
– Нельзя. Долго объяснять…
– Уж постарайся!
– Она не разрешила.
– А что, так можно было? – изумился Бабкин. – Тогда я не разрешаю тебе НИЧЕГО.
– Смотри сюда!
Илюшин выложил перед ним две фотографии. На одной Анна Возняк прижимала к себе младшего сына, на другой колхозники выстроились рядами на ступеньках помпезного здания с колоннами.
– Вот на эти лица смотри! На эти!
Бабкин пожал плечами:
– Ну, вижу… Мать, отец и сын. Мамаша красивая очень! Чем они тебя так поразили? Ликом ее ангельским?
– Тем, что это не мать, отец и сын, – торжествующе сказал Макар. – Это жена Возняка, ее младший сын Леонид и зоотехник Семен Дьяченко, которого наш охотник утопил в болоте.
Сергей собирался присвистнуть, но вовремя вспомнил про спящую хозяйку дома.
– Вот это номер, – тихо сказал он.
Две фотографии лежали перед ними как неоспоримое свидетельство греха. Одна и та же кровь текла в жилах мальчика и мужчины, в этом невозможно было усомниться, глядя на их лица: одинаковые подбородки, брови, скулы, губы, даже линия роста волос мальчика была словно снята под копирку с Семена Дьяченко. Только глаза, большие и темные, ребенок унаследовал от матери.
– Хорошенькие новости! – Бабкин фыркнул. – Возняк воспитывал чужого сына! Ха-ха!
– Тише ты!
– Да спит она!
– Вот именно! Двигай на улицу…
Они расположились на крыльце.
– Получается так, – сказал Макар, – в восемьдесят девятом Григорий утопил зоотехника. Нутром чую, что фотографии сыграли здесь не последнюю роль.
– Может, просто заметил сходство. Для этого, знаешь, фотки не обязательны. Оно невооруженным глазом видно.
– Насчет глаза мы не знаем. Худякова ничего не говорила о том, что младший сын Григория – не от него, а уж у нее наблюдательности хватает. Правда, она могла вообще не встречать Дьяченко или не обращать на него внимания… В общем, восемьдесят девятый – гибель Семена. В девяностом, год спустя, умирает Анна Возняк.
– Сама ли?
– Пока нет ни одного факта, который говорил бы об обратном. Болела… Может, Возняк ее травил?
– Запросто.
– Сойдемся на том, что это недоказуемо. А в девяносто первом – та-дам! – пожар у Бакшаевых, и сын Семена Дьяченко отправляется следом за матерью и родным отцом. Под суд идет Худяков, клянущийся, что он невиновен, а главный свидетель обвинения показывает, что поджигал все-таки Иван. И что делает после этого наш свидетель? Сбегает в город на следующие двадцать пять лет! Причем такая же участь ждет и старшего сына Возняка.
– Сбагрил он, значит, кровинушку от греха подальше, – пробормотал Сергей.
– И на что все это похоже?
– Что снова лежит нам путь-дороженька в дом Бакшаевых. Черт, только вчера у Надежды полдня ошивался. Она решит, что я к ней клеюсь.
Надежда Бакшаева подметала крыльцо. Увидев сыщиков, она злобно швырнула в угол неповинный веник и топнула ногой.
– Что ж вы все ходите? – заголосила она. – И ходите, и ходите! Нету мне покоя, господи! Скоро тропу ко мне протопчете! В калитку вас не учили стучаться? У-у, рыла! Видеть вас больше не могу!
– Слышь, Надежда, – сказал Бабкин, игнорируя ее возмущение. – Кто поджег ваш дом в девяносто первом?
Женщина осеклась и отступила на шаг. Двое мужчин пристально смотрели на нее. Она пошевелила губами, но сыщики не услышали ни слова.
– Ты чего молчишь, Надь?
– Иван… Худяков… – выдавила она.
– А если подумать? – недобро спросил Макар.
Бакшаева собралась с силами.
– Суд был? Был! – выкрикнула она, вводя себя в состояние истеричной взвинченности и продолжая повышать градус остервенения с каждой секундой. – Ну и все! Чего судья сказал, так тому и быть! А вы катитесь оба к чертовой матери! Чего ты мне тут в прокурора играешь, сопляк? Иди Худякову допрашивай, а ко мне не лезь! Сволочь! Гнида! Хам! Нашлось тут… говно малолетнее!
Она крепко выругалась и для убедительности взмахнула кулаком.
– Только подойди!
Малолетнее говно шагнуло к ней. В серых глазах полыхнула злость, рядом с которой вся искусственная ярость Бакшаевой рассыпалась горстью пепла. Эта злость заострила черты юного, почти мальчишеского лица, преобразила его, и вместо сопляка перед Надеждой оказался взрослый рассерженный мужчина.
– Кто. Поджег. Дом, – очень тихо спросил он.
Бакшаева в ужасе попятилась и уперлась спиной в дверной косяк.
– Кто? – повторил мужчина.
Про его спутника, которого все это время она боялась куда больше, Надежда и думать забыла. Чужая воля расплющила ее собственную, и из тела, словно из рыбного филе, исчезли все кости. Она не только испугалась этого молниеносного преображения, но и ощутила полное свое бессилие и невозможность собраться для новой лжи.
– Петр… Возняк… – они скорее прочитали имя по ее губам, чем услышали.
– Повтори, – без выражения сказал мужчина.
– Петр. Возняк.
– Почему Вера солгала?
– Гришка денег ей посулил. Много.
Надежда закатила глаза и мягкой кучей осела на пол.
– Ну ты даешь, – сказал Бабкин, рассматривая ее из-за плеча Илюшина и не делая ни малейших попыток помочь. – Она хоть живая?
– Такие последними дохнут. – Макар присел перед Бакшаевой, проверил пульс и довольно грубо похлопал ее по щекам.
– Я все жду, когда кто-нибудь при виде тебя окочурится. – Бабкин спустился с крыльца и зачерпнул ладонью снег, захватив – безусловно, по чистой случайности – немного грязи. – Явление дьявола крестьянке!
– Она телятница.
– Явление дьявола телятнице! – исправился Сергей. – Так даже лучше. – Он вернулся на крыльцо, сел рядом с Макаром и уставился на бесчувственную женщину. – Кстати, давно хотел спросить: а ты вообще эти свои приступы контролируешь? С тобой в трамвае такого не случается? Бац – и у кондуктора кондрашка.
Макар не слушал.
– Они невиновного пацана отправили в тюрьму.
– Не он первый, не он последний…
Бабкин растер содержимое ладони по лицу Бакшаевой. Илюшин поднял на нее глаза и внезапно фыркнул.
– Ты чего творишь?
– Ну, немножко грязно, – невозмутимо признал Сергей. – Снега-то мало! Мало снега, понимаешь?
– Не стыдно над женщиной глумиться? – уже нормальным голосом поинтересовался Макар.
– В обморок она грохнулась из-за тебя, а стыдно должно быть мне?
– Прямо уж из-за меня…
– Слушай, ты как-нибудь выбери время и рассердись как следует перед зеркалом, – посоветовал Бабкин. – А потом будем обсуждать, кто из-за кого грохнулся. Даже я чуть не описался, а мне, между прочим, был виден только твой затылок.
Бакшаева застонала.
«Хорошо, что я его развеселил этой чингачгучной раскраской, – флегматично подумал Сергей. – А то сейчас снова бы сомлела».
– Петр Возняк поджег дом и сарай, – сказала Бакшаева.
С ней что-то случилось: рухнула плотина, и слова лились быстрее, чем Бабкин с Макаром успевали задать вопрос. Казалось, она испытывает облегчение от того, что наконец-то нашлось с кем поделиться страшной тайной.
Вера видела сына охотника из окна. Он заглянул в сарай, прежде чем поджечь сено, и убедился, что его младший брат спит там беспробудным сном.
Вера потом говорила сестре: «Петька не дал бы мне сгореть, просто пугал! А сам дверь бы вышиб, чтобы меня спасти. Покрасоваться хотел!» Надежда ей не верила. Такие как Петр не пугают и не красуются.
Но тогда она этого не знала. Сестра рассказала ей о том, что произошло, в свой предпоследний приезд, десять лет назад.
– Пьяная она была, вот и проговорилась, – сказала Надежда, избегая глядеть на Макара. – Видно, тяжело ей было такой секрет в себе держать.
Сколько в точности предложил охотник ее сестре, Бакшаева не знала. Верка обмолвилась, что хватило на три года безбедной жизни. Затем пришлось искать работу.
Идея назначить на роль жертвы сына Нины принадлежала Григорию. «Алиби у парня нет, – сказал он, – а его вражде с Леонидом свидетелем вся деревня».
Вера Бакшаева показала на суде, что поджигатель – Худяков. Иван отправился в тюрьму, а Вера – просаживать деньги охотника.
– Что ж ты, когда узнала правду, не пошла в полицию и не сказала, что осудили невиновного? – спросил Бабкин.
Надежда слабо махнула рукой.
– Кто бы мне поверил? Или Верка, думаешь, раскаялась бы и призналась? Ни в жисть. Я бы твердила, что его оклеветали, а она – что я с глузду съехала.
– Ну хоть в деревне вы могли рассказать? – спросил Илюшин. – Возняк из себя тридцать лет героя лепит, святого Георгия, покровителя Камышовки. А вы смотрите и молчите, будто так и надо.
– Сам рассказывай, – насупившись, сказала Надежда. – Мне еще пожить охота. Для Возняка мы с Веркой не люди, клопы.
– Ты поэтому боялась, что он ее придушит?
Бакшаева кивнула.
– Она начала ему ту историю припоминать. Возняк – мужик на расправу быстрый. А если всплывет, что он это придумал… Ему здесь жизни не станет. Затравят его бабы.
Сергей хмыкнул:
– На твоем месте, Надежда, я бы уже паковал чемоданы и менял место жительства. Или Григорий не знает, что ты в курсе?
– Догадывается, – пробормотала Бакшаева. – Наверняка-то не знает, откуда бы?
– Если ему Вера не рассказала, – вкрадчиво заметил Илюшин.