Надежда судорожно вздохнула.
Проводив сыщика, Татьяна Маркелова вернулась в дом. Взгляд ее упал на стопку бумаги. «Нет! – сказала она себе. – Ты не впадешь в это безумство».
Бесполезно. То, что раз за разом заставляло ее брать лист бумаги и выводить один и тот же сюжет, было сильнее здравого смысла. Татьяна знала: если попытаться занять руки, уйти из дома, неосуществленная картина станет проявлять себя другим способом. Сложится из теней на траве, наполнится звуками: хрустом веток, пением птиц, шелестом листьев… и голосами. «Ну, Танюха, давай подсажу!»
Свет брызжет сквозь ветви. «Выше, карабкайся выше!»
Маркелова села за стол, взяла карандаш, будто подчиняясь чужой воле. И придвинула к себе лист.
Завибрировал телефон. В первую секунду она восприняла этот сигнал как избавление, но, увидев на экране имя абонента, отвела взгляд. Телефон продолжал звонить. Слава всегда был очень настойчив.
При мысли о том, как он сейчас бесится там, в Москве, в своей огромной, точно аэродром, квартире, унаследованной от дедушки-профессора, она не удержалась от смешка.
Когда они поженились, друзья на свадьбе желали им плодотворной жизни. «Пусть брачный союз дополнится творческим!» – высокопарно заявил Славкин двоюродный брат, который Татьяну на дух не переносил, но считал необходимым вслух постоянно одобрять выбор родственника. «Красивую жену нашел себе Вячеслав! Молодую! Талантливую!» От каждой его похвалы Таня внутренне ежилась. Казалось, ей набивают цену, чтобы Славка не выглядел неудачником, женившимся на провинциалке.
Десять лет подряд она засыпала и просыпалась с кистью в руке; рисовала круглосуточно, хваталась за любые заказы. И училась, училась, училась без конца. Вырабатывала свой собственный почерк, узнаваемый авторский стиль. Изучала анатомию: хороший рисовальщик немыслим без понимания, как устроено тело. Она околачивалась по вокзалам, зоопаркам, торговым центрам – всюду, где были люди, – и делала наброски, пока не чувствовала, что онемела рука. Ее одежду покрывали пятна краски. Этой участи не избежала даже ночная рубашка: десятки раз, едва проснувшись, Таня бежала к столу, чтобы зарисовать свой сон. У нее сохла кожа на руках, село зрение. Она начала бояться слепоты.
Больше всего угнетала не нищета, не голод, даже не отсутствие возможности купить нужные краски; хуже всего было то, что она и ее работа оказались никому не нужны. Заказчики, даже самые серьезные, оборачивались классическими рыночными кидалами, памятными ей по девяностым. И все до единого привыкли к тому, что художнику можно заплатить копейки. Он же художник! Он должен голодать.
Она и голодала.
Позже Слава говорил: «Я был первым, кто накормил Таньку досыта».
Татьяна вышла замуж по любви. Однажды, расспрашивая ее о предыдущей жизни, Слава наполовину в шутку, наполовину всерьез спросил: «Почему в содержанки не пошла?» «Времени не было», – без улыбки ответила Таня.
В профессиональной сфере для нее ничего не изменилось. Она по-прежнему хваталась за любой заказ, по-прежнему получала гроши и даже не задумывалась о том, чтобы бросить свое занятие.
А потом разом открылись двери, в которые она не то что боялась стучаться – даже не думала о них. Ключом стала работа над иллюстрациями к книге для подростков известной писательницы Ники Авдеевой «Домашний волк моей бабушки». Книга была сложная, далеко не детская, от нее отказалось несколько художников, а те, кто брался, не нравились самой Авдеевой. Татьяна сразу отбросила мысль изображать волка в традициях Сутеева, как пытались сделать до нее. Никакой антропоморфности! И на лайку он не должен быть похож. Маркелова ложилась с книгой и вставала с ней, она знала наизусть каждую строку, но ей требовалось больше – пропустить сквозь себя крупицы текста, как сквозь сито, чтобы остался авторский замысел: то, что Авдеева не сказала, но хотела сказать. «Всегда слушай, о чем промолчали».
Татьяна слушала. И однажды среди ночи встала, в полубессознательном состоянии подошла к столу и вывела карандашом огромный косматый силуэт, ничем не заполненный. Волк вбирал в себя то, что было вокруг: дом, реку, горы, лес. Он был самой жизнью, сконцентрированной в образе жутковатого зверя, которого удалось приручить только бесстрашной старухе, потерявшей любимого мужа и навсегда переставшей бояться смерти. От страницы к странице силуэт его разрастался, в итоге занимая целый разворот, а фигура бабушки, наоборот, уменьшалась и наконец поместилась в волка целиком. В финале книги героиня умирала. Маркелова нарисовала, как гигантский зверь несет уютно свернувшуюся в нем бабушку на Север, к истокам ее жизни. Закончив, Таня несколько секунд смотрела, не дыша, на результат своей работы, а затем вдруг подписалась детским именем, которым звал ее дед: Мура. Мура Маркелова. В следующий миг она уже спала, уронив голову на стол.
Успех книги был оглушителен. Ника Авдеева получила самую престижную награду, которую только может получить детский писатель: премию имени Андерсена. «Домашнего волка моей бабушки» обсуждали на форумах, бранили, хвалили и спорили. Татьяна в одночасье стала известным иллюстратором. Теперь перед ней открылись совсем другие возможности.
Муж был единственным из близких, кто не обрадовался победе. Для него этот год оказался тяжелым. Несколько заказов сорвалось, а когда в итоге одна из книг все-таки вышла с его рисунками, из-за недосмотра выпускающего редактора в выходных данных не поставили его фамилию. Вячеслав устроил скандал, издательство выплатило компенсацию, но он не мог забыть того, что случилось.
– Это ты украла мою порцию удачи, – сказал он однажды жене. – Пока у тебя не начало получаться, у меня все было хорошо!
– Славик, ты шутишь? – недоверчиво спросила Таня.
– И потом, – злея на глазах, продолжал он, – ты должна была проверить! Я не могу всем этим заниматься сам, не могу ходить за каждой тупой стервой и смотреть, указала ли она мое имя! Я для этого не приспособлен. Ты меня подвела! Не ожидал от тебя такого. Думал, могу на тебя рассчитывать…
Тане стало стыдно. Он так поддерживал ее в начале ее творческого пути… Когда она была нищей, никому не известной художницей, каждый день твердил, что когда-нибудь все получится, она добьется успеха.
И еще ей стало страшно. «Украла его порцию удачи»… Муж в самом деле так считает?
– Не талантом же ты прославилась! – фыркнул Слава. – Ну, правда, Тань… Давай начистоту: ты не мастер, ты – ремесленник. До хорошего художника тебе еще расти и расти. Ты просто попала в струю. Не забывай об этом. Уж мне-то ты можешь верить! Вячеславу Ковинскому устраивали выставки, когда ты еще малевала покемонов в школьном блокнотике.
– Покемонов в моем детстве не было, – испуганно сказала Таня. Она всегда пугалась, когда он напоминал о разнице в их возрасте: обычно за этим следовал скандал.
– Оставь, пожалуйста, подробности своего нищего отрочества при себе, – сморщился муж. – Я пытаюсь объяснить тебе, что как профессионал ты не существуешь. Возможно, когда-нибудь появишься, если не поверишь всеобщим восторгам и не купишься на похвалы бездарностей, не отличающих Моне от Мане.
Что ж, Таня постаралась не верить восторгам. Организационную сторону всех его дел она взяла на себя. Встречалась с менеджерами, заключала договоры, пересылала работы мужа в издательство, добивалась, чтобы типография печатала календари Ковинского с минимальным искажением цвета… И всегда оказывалась виноватой, когда что-то не получалось.
Слава начал выпивать, ссорился с редакторами.
«Ты – серость, – твердил он жене. – Прими это со смирением и будь благодарна, что я говорю тебе правду. Ты попала в струю, потрафила низменным вкусам толпы. Все писают в штаны от восторга, но твой последний проект – это художественная графомания. Трудись над собой, Танька!»
Однажды она увидела на подрамнике законченный пейзаж. В последнее время это случалось все реже: Слава не дописывал картины. «Слушай, какая прекрасная работа!» – искренне сказала она.
Слава молча вышел из комнаты, вернулся с ножом. Лезвие с треском вспороло холст. Муж изрезал картину, обернулся к перепуганной до смерти жене и сухо сказал: «Твоя похвала – это унижение для меня».
Таня стала плохо спать. Снился один и тот же кошмар: ей отрубают руки. С чего бы ни начиналось сновидение, оно неизбежно скатывалось к одному и тому же финалу: ее ладони оказывались намертво приклеенными к столу, и кто-то из сидящих рядом доставал резак.
Измучившись, Маркелова записалась к психиатру. Однако прописанные им лекарства вызывали у нее сонливость и тошноту, а главное, ту вязкую неповоротливость мыслей, при которой невозможно было ни рисовать, ни придумывать.
Теперь и в минуты бодрствования ее стали настигать иррациональные страхи. Чудилось, что в магазине покупатели исподтишка показывают пальцем: смотрите, самозванка! Подходя к кассе, она боялась, что кассир откажется пробивать товар.
Татьяну не оставляло ощущение, будто ее вытащили за уши из черного цилиндра и вот она висит, обмякнув, под скрестившимися лучами софитов и взглядами зрителей. Белое и пушистое снаружи, перепуганное и трепещущее внутри. Спрячь меня, фокусник! Брось обратно в свою шляпу! Они так смотрят, словно я без пяти минут рагу.
Повседневные обыденные действия превращались в горные пики, на которые она карабкалась, теряя последние силы: маленький альпинист с паническим страхом высоты.
Спорить с мужем Татьяна не умела. Роскошь агрессии была ей не по карману: все силы уходили на то, чтобы не дать себе развалиться под его презрительным: «Дутое золото!»
В мае наступил просвет. Долгие, почти полтора года тянувшиеся переговоры внезапно завершились.
– Слава! – позвала она, придя домой. Муж не вышел. Таня сама отыскала его в гостиной, кинулась навстречу, лучась радостью. – ГУМ нанял меня оформлять каток на Красной Площади к следующему Новому году! Славка, это невероятно!
– И ты взялась? – изумился муж. – Но, Таня, ты опозоришься. Это не книжки для малолеток. Это большая серьезная работа. Ты понимаешь, что тебя ославят на весь мир? Твой позор будет виден каждому, ты никуда не скроешься. Даже я не смогу тебя защитить!