Комната плыла, предметы то таяли, то вновь обозначали себя в пространстве, но в неуловимо изменившемся виде, и это было даже хуже, чем их полное исчезновение. Они тоже глумились над ним. Он схватил тетрадный лист и ручку, силясь заставить себя написать план действий и тем самым упорядочить невообразимый хаос, разъедавший его ум и душу. Конвульсивно стиснутые пальцы выцарапывали на бумаге одну лишь абракадабру. Он был словно во сне: бежал – и не мог двинуться с места; придумывал одну идею спасения за другой, но они оборачивались галиматьей. Рушился, пропадал его мир, и уже преждевременно пах гнилью и тлением.
«Они ведь и про Петра расскажут», – прорезался чей-то пронзительный голос в его измученной голове.
Сумбурные мысли Возняка приняли новое направление.
Расскажут про Петра… Верка подтвердит… Она видела, как он поджигал… Тогда что же – тюрьма? Петька пойдет в тюрьму за убийство брата?
Возняк от ужаса громко клацнул зубами. Мертвые звери со стен глядели на него с ехидством: что, Григорий, прикончил ты нас? Теперь тебя убьют. Ни в берлоге не спрячешься, ни в норе.
А если сказать, что сам поджег? Что Петьки в помине рядом не было?
Нет, Верка не даст соврать. Да и Петр слишком глуп, чтобы держаться этой версии.
Суд, тюрьма, посмешище.
Петьке конец.
Жизни конец.
В отчаянии он молча воззвал к покойной жене: «Помоги!» Но Анна не приходила. Григорий пытался вызвать в памяти хотя бы крыльцо, и женщину в вечерних лучах, и курочка сидит у нее на руках, точно котенок, а пальцы жены задумчиво перебирают рыжие перышки на птичьей спине. Но кто-то вторгался в его воспоминания, переписывая их, и крыльцо лизали языки пламени, а за крыльцом огонь перекидывался на избу, и вот уже все горело, а среди пожара ходила страшная рыжая курица с пылающей головой. «Зачем, Гриша, ты не дал жить моему мальчику?»
Хохот, крики, треск огня, бабьи выкрики: «Гляньте, гляньте-ка на него!», – и он посреди шумящей толпы, огрызающийся, точно загнанный зверь.
На дом опустились сумерки. Григорий, погруженный в кошмар наяву, не услышал скрипа двери и не заметил, как за его спиной выросла темная фигура.
Глава 7
Сергей Бабкин проснулся рано утром от неясных звуков. Было тихо; он постоял, прислушиваясь, но не смог понять, что его разбудило. Обуваться не стал: босиком вышел из комнаты и заглянул к Макару. Илюшин спал.
По ступенькам вниз, наискосок через залу, где в витражных мозаичных окнах уже вызревает теплый свет, по длинному коридору с окованными сундуками, выстроившимися вдоль стены друг за другом, как вагончики. Он присел перед средним, поднял крышку. Внутри оказались выглаженные комплекты постельного белья. А он-то думал, что сундуки – нечто вроде театрального реквизита… Зная Красильщикова, следовало понять: все вещи в доме используются по назначению.
До него донеслись негромкие голоса. Дальняя дверь была приоткрыта. Крадучись, Сергей дошел до нее. При желании он мог двигаться совершенно беззвучно. Ни одна половица не скрипнула под ним.
В комнате кто-то возился и шуршал одеялом.
– Из тюрьмы будешь меня ждать, красавица моя? – раздался голос Красильщикова.
– Что ты хочешь, чтобы я тебе ответила?
Бабкин вздрогнул. Маркелова!
– Неправду, – засмеялся тот.
– Буду, – со смешком отозвалась Татьяна.
– Иди сюда! Лгунья моя…
Сергей отступил на шаг.
– Подожди, сквозняком открыло.
Когда Красильщиков подошел к двери, за ней никого не было.
«Как мы и предполагали, – сказал себе Бабкин, поднимаясь по лестнице. – Ясно, отчего Маркелова так старательно его выгораживала. Могла и убить, запросто… Ведьма!»
В своей спальне Красильщиков с сожалением посмотрел на часы и погладил женщину по загорелому плечу.
– Танюша, тебе пора…
– Гонишь меня? – Татьяна перехватила его руку и в шутку прикусила белыми зубами. – За репутацию боишься?
– За тебя боюсь. – Андрей встал, начал одеваться. – Если мои пинкертоны тебя заметят, внесут в черный список. Там все, у кого были причины ненавидеть Бакшаеву.
Маркелова прищурилась:
– Думаешь, я из-за тебя могла бы убить человека?
Он порывисто обернулся, взял ее руку, прижался губами к узкой ладони.
– Знаю, что не могла. Просто хочу уберечь тебя от неприятных расспросов.
– Уверен?
– Представь себе, абсолютно. – Он с улыбкой посмотрел на нее. – Будь ты убийцей, мы бы с тобой, наверное, не смогли быть…
Он осекся, почувствовав, что говорит не то.
Татьяна рассмеялась:
– Торжественно клянусь, что не убивала никого, крупнее мышей! Да и мышей-то… Не сама, а мышеловкой. Это не остановит тебя от того, чтобы затащить меня в постель в следующий раз?
– А когда будет следующий раз?
– Когда я приду!
– А когда ты придешь?
Они засмеялись, глядя друг на друга.
– Я на минуту, не больше, – пообещал Красильщиков. – Никуда не убегай!
Когда дверь за ним закрылась, улыбка исчезла с губ Маркеловой.
Палка. Палка. Огуречик. Вот и вышел…
Нет, не вышел.
Илюшин сердито скомкал альбомный лист и броском отправил в мусорную корзину.
В каждом их деле рано или поздно наступал этап, когда он брался за карандаш и переносил на бумагу всех фигурантов расследования, изображая их порой в самом причудливом виде. Здесь работало подсознание, и, выпущенное на волю, оно давало новый толчок расследованию. Надо было лишь не задаваться вопросами, отчего Красильщикова он видит бульдогом, а Маркелову – куропаткой, хотя она ничуть не похожа на невзрачную толстую птицу.
Только не в этот раз. Сколько Макар ни пытался, карандашные фигурки на листе оставались немы. Его рисунок не оживал, хотя Андрей и Татьяна были ухвачены верно, он это чувствовал.
«Зайдем с другой стороны», – сказал себе Илюшин.
Вернувшийся Сергей застал его с планшетом.
– Что делаешь?
– Еще раз смотрю, у кого нет алиби на начало пожара. Позвонил?
– Позвонил. – Бабкин сел на кровать и почесал за ухом деликатно мяукнувшего кота Арсения. – Пронина обещала зайти в квартиру Возняка, проверить. Но она практически уверена, что Бакшаева в Москву не возвращалась. Говорит, она могла сорваться и уехать в другой город, как частенько и поступала прежде.
Илюшин взглянул на него:
– Странно это, Серега.
– Слинять в Екат без документов и денег?
– Что такое Екат?
– Екатеринбург. Сокращенно.
– Господи, – с ужасом сказал Макар. – Не говори так больше никогда.
– Ладно, – покладисто согласился Бабкин, – буду называть его, как принято среди местных: Ебург.
– Местные тебя за такое распяли бы и сожгли. Нет, я не о Свердловске. Если Бакшаева жива, странно, что она исчезла бесследно.
– Испугалась, – пожал плечами Сергей.
Макар с сомнением глянул исподлобья:
– Она собиралась вернуться и шантажировать Красильщикова. Что должно было случиться, чтобы она передумала? – Он поднялся и подошел к окну. – Нет, Серега, здесь что-то не то. Если Бакшаева спряталась в избушке егерей и успела смыться оттуда до нашего прибытия, почему не давала о себе знать? Чего она ждет?
– Мы не знаем наверняка, давала или нет, – возразил Сергей. – Почти все, что нам известно об этом деле, мы записали со слов Надежды. Бакшаева может врать. Возняка бы прижать покрепче! Пусть хоть что-нибудь подтвердит или опровергнет.
Макар оглянулся и выразительно посмотрел на него через плечо.
– Согласен, не лучшая идея.
– А не может быть такого, что Возняк играл в расчете на нас? – Илюшин побарабанил пальцами по стеклу. – Он же охотник. Увидел издалека, что к дому ведут следы, и притворился, что ищет Веру…
– Мы шли по тропе, снега на ней не было, вряд ли он читает следы по мокрой листве, – возразил Сергей. – По-моему, он действительно не ожидал нас увидеть.
– Может быть, может быть…
Илюшин перестал барабанить так же резко, как начал, и вернулся к своему рисунку. Кот перебрался к нему и стал ходить туда-сюда, незаметно подталкивая лапой карандаш к краю столешницы.
– Почему у тебя лист расчерчен пополам? – Сергей привстал и склонился над столом.
– Пытаюсь связать лето девяносто первого и нынешнее. Общего пока – только пожар.
– А может, случайно загорелось? – Бабкин сел по-турецки. – Август был жаркий, Надежда выпивает, да и покуривает…
– Бакшаева ушла из дома за сестрой, и не было ее… дай-ка посмотреть… два часа! Сомневаюсь я, что окурок способен тлеть в траве два часа. Минут тридцать, кажется, не больше… Плохо, что поджигателем у нас может быть кто угодно. Я бы ставил на Василия!
– Зачем ему это?
– Не нравится он мне.
– Мне тоже. Но моего вопроса это не снимает. Если бы он вызвался сам бродить по ночам, я бы понял твои подозрения. Но Нина Ивановна подтверждает, что Василий в гробу видал следить за безопасностью Камышовки, и если бы она не настояла, ни за что не стал бы этим заниматься.
– А его история с домом Филимоновых подтверждается?
– Ну, у него есть ключ, этим ключом можно отпереть дверь, и бар Филимоновых – пуст, – усмехнулся Сергей.
– У них есть бар? В самом деле? Бар – в деревенском доме?
– Нет, конечно. Просто я обыскал шкафы и не обнаружил ни одной бутылки.
– Прежде ты не стал бы шарить по чужим домам, – заметил Макар.
– Теряю под твоим влиянием человеческий облик.
Илюшин замолчал и изобразил в углу листа старика с прищуренными глазами. За его спиной возникла плечистая старуха с седой косой: Худякова.
– Все разваливается, – бормотал Макар. – Ничего друг с другом не связывается… Бакшаева возвращается сюда много лет спустя, чтобы выпросить денег у сестры, и обнаруживает, что ее земля и дом проданы, и не кому попало, а богачу – в ее представлении богачу, конечно. Она решает, что Красильщиков – куда более аппетитная жертва, чем ее сестра, и идет к нему, составив четкий план, а Надежда с Возняком за