– Правильно! – Яковлева обрадовалась. – Такая хорошая девчоночка была… Я помню ее бабушку с дедом. Она теперь вместо них, значит… А сами они где?
– Я не знаю, Лариса Сергеевна…
– Эх ты, дурачок! – Она протянула руку и ласково взъерошила ему волосы. – Ну, ступай; погуляй иди. Да возьми конфетку в шкафу, для тебя припрятала. Мне все говорили, ты от воспаления мозга умер, а я не верила…
Выйдя, Илюшин все еще чувствовал прикосновение ее легкой маленькой руки. Ветер освежил его, встрепанные мысли пришли в порядок. Татьяна Маркелова, да. Это имя он и ожидал услышать. Наконец-то вся картина, которую до этой минуты ему показывали по частям, обрела цельность. Оставалась лишь одна деталь – та самая, о которой упоминали все, но которой он до последнего не придавал значения.
Илюшин знал, где нужно ее искать.
– Пришел, – сказал Григорий, не оборачиваясь. – Где ты был? Где был, спрашиваю?
– Поздоровался бы сначала, – буркнул Петр.
Он обошел стол и сел напротив охотника, точно так же широко облокотившись на столешницу.
Тот, кто увидел бы их в эту минуту, в первую секунду поразился бы сходству отца и сына, во вторую – различию. Черепа обоих словно отливали в одной форме, и материал на обтяжку пошел один: грубая пористая кожа темно-желтого оттенка. Но первый производил впечатление сосредоточенной силы, второй был вял, сутул и странно расслаблен. Взгляд его был мутен.
– Ты здоров? – Григорий пристально смотрел на сына.
– Кашлял. Перестал.
– Почему раньше не приходил?
Петр помялся.
– Я думал, ты с этой в избушке егерей! Искал тебя!
– Один я там был. Веры нет нигде, – хмуро сказал Петр и закашлялся. Большое тело содрогалось, и Григорий ощущал, как дергается стол, будто и мебели передалась его болезнь. – За хавчик спасибо, бать…
– «Хавчик»! – передразнил Григорий. – Шляешься по лесам, людей пугаешь… А чего? Зачем?
Петр сосредоточенно помолчал.
– Машину нашли, бать… На болоте…
– Знаю! Сам ее туда отогнал. Нашли, твари, и ментам сдали…
Лицо Возняка скривила гримаса боли.
– Ты чего, бать? – Петр вскочил и кинулся к нему. – Бать? Сердце?
Он нелепо захлопал по телу Григория, ощупывая его, словно рассчитывая найти рану, из-за которой страдает отец.
– Брось! – прикрикнул охотник. – Я тебе что, комарами обсижен?
– Плохо тебе? А? Ну! Скажи!
– Нормально…
Возняк откинулся на спинку стула, тяжело глядя на сына.
– Где Вера?
– Не знаю… – рот Петра страдальчески скривился, будто тот собирался зарыдать. – Я ее искал… везде… ждал! Пришел – ее нету; я стучал, ходил вокруг, а она… У-у-у-у, шалава! – вдруг страшным голосом сказал он. – Гореть бы ей, стерве… Я полешко-то подкинул, бать, под ее хату.
Петр хихикнул и принялся раскачиваться, пусто глядя сквозь отца.
– А ну перестань… – с тихой угрозой сказал Возняк.
– Гори-гори ясно-о-о…
– Хватит!
Охотник ударил ладонью с размаху по столу, так что подпрыгнули фотографии на стенах. Петр вздрогнул и очнулся.
– Я кому говорил: даже спички с собой не носить! – прошипел отец.
– А я того, – Петька глупо ухмыльнулся. – Зажигалочкой…
Возняк приложил ладони к вискам и застыл, погрузившись в тусклое бесчувствие.
Очнулся он от того, что кто-то трогал его за колено.
– Бать, ну бать, ты чего, бать, я не хотел, ну! Чесслово, не буду больше… – бубнил Петька, сидя перед ним на корточках. – Спалить хотел суку… ночью пришел, стучу, а никого… куда делась? По мужикам пошла, шалава… Я больше не буду, бать… мне бы только найти ее, вернуть надо, вернуть…
– Замолчи, – глухо потребовал Возняк.
– …куда я без нее, – бормотал сын, – не хочу, не могу, дышать нечем… и вот тут, вот тут тесно, в груди… а если огонек развести, то повеселее… огонечек, он как собака лижется… и весело от него! Как водочки принял! Ух, весело!
– Замолчи! – выкрикнул Возняк.
Петр осекся.
– Ну, ты чего, бать? – огорченно спросил он.
– Те мужики, которых ты видел в лесу… которые тачку нашли… Тьфу! – вскинулся Григорий. – Зачем ты Верке ее отдал?
– Не отдавал я! Сама взяла!
– Пес с ней! Слушай: те мужики прознали про все.
– Ты о чем? – недоверчиво спросил Петр.
– О пожаре. И про Леньку. Как Бакшаевы горели.
Лицо сына приобрело сонное, осоловелое выражение.
– Бакшаевы горели… – отрешенно повторил он.
– Да! Слушай, Петька… – Возняк наклонился к сыну, обхватил ладонью его затылок, тесно прижался горячим лбом к его лбу. – Петенька, сынок, они ведь заложат нас. Сдадут, Петь! Они твари знаешь какие?.. Их Красильщиков купил на корню… Всех купил! Тебя под суд отправят, меня опозорят… Понимаешь теперь, какие у нас дела творятся? Они меня избили, эти двое… пистолет приставили к башке, вот сюда ткнули. – Он с силой нажал на влажную ямку на шее под волосами. – Мы, говорят, все про тебя расскажем. Убить нас хотят, сынок, мешаем мы им, подличать мешаем… сначала егерей на меня натравили, теперь вот это… Только эти двое знают, а больше никто… Я бы их в лесу закопал, но вот сюда, прямо сюда прижали… не дернешься… Это дрянные люди, сынок, не люди вовсе, ты бы слышал, какие они мне слова говорили… Не люди они, таким и жить не надо.
Он на секунду замолчал, испугавшись того, что выпалил, будто в горячечном бреду.
– …не надо! – глуховатым эхом откликнулся сын.
– Нет, Петька, не надо! – с нервным смешком подтвердил Возняк. – От них все зло. Они хуже бешеной собаки. Всех кусают. Собаку давно бы пристрелили…
Слова упали, и Григория снова окатил страх. Но он тут же сказал себе, что ничего, ничего-ничего, пусть знают, как целиться в него… они первые начали, не он. Они приехали сюда, на его землю, и стали рыться, точно крысы в помойке. Он ведь просил их уехать, по-человечески просил. Но они не послушали.
– На тебя никто не подумает… – еще тише шепнул Возняк, так тихо, что не услышал самого себя. И не мог бы сказать наверняка, был ли вопрос сына «Где они?», или ему почудилось.
– У Красильщикова, – выдохнул он словно бы в никуда. Как будто разговаривал сам с собой. В этом ведь нет ничего дурного…
«Нет ничего дурного», – повторил Возняк про себя, вновь ощущая, как поднимается и сковывает его уже знакомое оцепенение. Он сидел, согнувшись, пока жар разбухал в нем, и ему казалось, что он пылает, потому что Петька, окончательно сойдя с ума, поджег и его. Все горело: и Верин дом, и терем, и избушка егерей, и Камышовка со всеми ее обитателями…
Сколько продлилось это состояние, Григорий не знал. Когда он очнулся, в комнате никого не было. Он поднялся, пошатываясь, точно пьяный, не уверенный до конца, что приход сына ему не почудился.
Подошел к сейфу, открыл его и увидел, что исчез гладкоствольный «Вепрь», купленный как замена старой «Сайге» полтора года назад.
На перилах крыльца сидела Татьяна в спортивных штанах-шароварах и ярко-желтой куртке; Красильщиков стоял перед ней, держа ее за руку, и на секунду Илюшину показалось, будто он явился в разгар матримониального предложения. Однако из-за угла терема вышел Бабкин в сопровождении жизнерадостного Чижика, вилявшего хвостом, и Макар облегченно выдохнул. Странно было бы, вздумай Андрей Михайлович просить руки и сердца при таком свидетеле.
Он все же непроизвольно замедлил шаг. Они казались счастливыми, эти двое. Что хуже: приносить дурные вести к чужому счастью или к чужой беде? Омрачать или усугублять? – вот в чем вопрос.
Илюшин спрятал левую руку за спину.
– Макар! – воскликнул Красильщиков, заметив его и явно обрадовавшись. – Идите скорее сюда!
– Сергей рассказал нам про Ивана Худякова. – Маркелова спрыгнула с перил и спустилась ему навстречу. Ладонь Красильщикова она по-прежнему крепко сжимала в своей. Лицо утомленное, под глазами синие круги, – кажется, единственная встреченная им женщина, которой шли синие круги под глазами. Илюшин подумал, что еще не видел ее такой восторженной. – И про Веру Бакшаеву тоже рассказал. Вы проделали огромную работу! Андрей ничего мне не говорил, но после того, как выяснилось, что Вера жива, признался. – Она с укоризненной улыбкой обернулась к Красильщикову. – А я пыталась… Простите, я действительно пыталась ввести вас в заблуждение. О его галлюцинациях… Выдумка, и крайне глупая, но поймите и вы меня, пожалуйста…
– Я понимаю, – сказал Макар. – Вы пытались помочь… другу.
– Жениху, – поправил Красильщиков, широко улыбнувшись. – Черт, дурацкое слово… Правда же, дурацкое, Танюша? На самом деле отличное! Я так рад, что вам первым могу об этом сообщить!
«Нет, не почудилось мне», – подумал Илюшин.
Красильщиков притянул к себе Татьяну, обнял за плечи.
– Поздравляю! – Бабкин неуклюже потряс ему руку. Маленькую ладонь Татьяны бережно принял в свои лапы и аккуратно встряхнул.
– Вы не представляете, как мы вам благодарны, – сказала она, переводя взгляд с Бабкина на Илюшина. – И я, и Андрей… Это была ужасная история, которая, я признаюсь, мешала… препятствовала…
Она смешалась, замолчала и неловко рассмеялась.
– …мешала вашим отношениям, – закончил Макар за нее.
Повисло молчание.
– Вы как-то странно это говорите, – сказала наконец Татьяна.
Взгляд ее остановился на его руке, спрятанной за спину.
– Что там у вас? Бомба? Вы бомбист? Честное слово, выглядите как студент, готовящийся взорвать батюшку-царя.
Бабкин, быстрее остальных понявший, что происходит что-то не то, подошел ближе.
– В самом деле, Макар, – встревожился Красильщиков, – вы здоровы?
– Я здоров, Андрей Михайлович. Мне просто совсем не хочется говорить то, что я должен сказать.
Теперь все они перестали улыбаться.
– Видите ли, я никак не мог понять, отчего Вера Бакшаева, если она осталась жива, не дает о себе знать целых три месяца. Она из тех, кто очень быстро принимает решения. Ее главной целью были вы, Андрей Михайлович. Если бы все пошло, как задумала Бакшаева, ей удалось получить бы достаточно денег, чтобы не работать ближайшие десять лет. Подозреваю, она и терем у вас отжала бы. Практически уверен. И вот все эти планы не были реализованы – отчего?