– …гештальт.
– Он самый.
– Почему?
– Тело Бакшаевой не нашли, потенциальную ячейку общества разрушили…
– Дело-то раскрыли, – сказал Макар.
– Ага, раскрыли, – пробормотал Бабкин.
В Уржихе под колеса с отчаянным лаем бросилась мелкая шавка.
– Куда лезешь, бестолочь, – рявкнул Сергей, отворачивая в сторону. – Раскатаю ведь как пиццу… Макар, позвони пока следаку, предупреди, что приедем… телефон у меня в куртке, сзади.
– Со своего позвоню. – Илюшин полез в карман и вытащил свернутую вчетверо бумагу. – Это что такое?.. А! Карта!
Острые пики леса, дорога, похожая на реку с притоками. Он внимательно рассматривал рисунок.
– Маркелова изобразила? – спросил Бабкин. – Надо было тебе автограф попросить.
– Я попросил.
– Предусмотрительный! Когда Бакшаеву найдут, а Татьяну осудят за убийство, продашь его на аукционе за бешеные тысячи.
– Здесь что-то еще, – с удивлением сказал Илюшин, развернув бумагу целиком.
– Что?
Макар озадаченно рассматривал рисунок на другой стороне листа: дерево, с которого свисает шарообразное гнездо; двух птиц, подлетающих к нему; ребенка, положившего руку на ствол, и человека, стоящего с задранной вверх головой. Штрихи короткие, обрывистые, резкие, словно рисовали в большой спешке.
– Где-то я это уже видел… – пробормотал Макар. – Странно!
Птицы, дерево, гнездо. Птицы, дерево, гнездо…
Он повторял это про себя, как считалку: птицы, дерево, гнездо… Отчего-то эти слова были ему знакомы, и он силился вспомнить, кто уже говорил их при нем.
– Птицы, дерево, гнездо… – неуверенно произнес вслух Илюшин, и вдруг его озарило. – Серега, стой!
– Что такое?
– Стой! На обочину, сейчас же!
– Да что такое-то?
Бабкин свернул на полосу мокрой травы и включил «аварийку».
– Ты чего, Макар? – он взглянул на возбужденное лицо своего друга и догадался, что происходит. – Ты понял, где тело? Понял, да?
– Нет… не важно… подожди! – Илюшин судорожно рылся в карманах куртки. – Черт, где он?
– Кто?
– Телефон! А, вот!
– Да кому ты звонишь?
Но Макар уже набирал номер.
– Надежда Павловна? – сказал он, едва ему ответили. – Скажите мне: чем болел муж Филимоновой? Филимоновой! Дом на окраине, в саду! Вы же их знаете! Яковлева говорила, что жена чем-то лечила своего Митю… От чего она его лечила?
Трубка загнусавила жалобно. Илюшин скрипнул зубами.
Бабкин протянул руку и забрал у него телефон.
– А ну, хватит ныть! – страшным басом рявкнул он. – Будешь ныть, сгною в камере! Отвечай про Филимонова, быстро! Чем он болел?
Поток жалоб оборвался. В трубке заговорили робко и тихо.
– Понял тебя, – другим голосом сказал Сергей. – А ты уверена? Ага. Ясно. Спасибо. Будешь жить.
Он вернул телефон Макару.
– Бакшаева говорит, у него язва желудка и двенадцатиперстной кишки. Чуть не помер, говорит.
Они с Илюшиным молча уставились друг на друга. Бабкин выругался в сердцах.
– Василий, сукин сын! Как ребенка меня обвел! Какое, к бесам, спиртное у Филимоновых, если хозяину нельзя ни капли! Макар… Макар!
Илюшин уставился перед собой, словно окаменев; невидящий взгляд был устремлен сквозь стекло.
– Собака, – пробормотал он. – Черт возьми, собака же…
– Какая собака?
– И машинка…
– Какая машинка?
– Вот почему птичьи гнезда…
– МАКАР! – взвыл Бабкин.
Илюшин вздрогнул и обернулся к нему.
– Чижик, – объяснил он.
Сергей стиснул зубы.
– Что – чижик? Что – чижик?! Я тебя самого прикончу, богом клянусь! Ты будешь отвечать по-человечески или нет?
Макар глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла.
– Я знаю, где тело Бакшаевой.
– Зачастили вы, голуби, – криво усмехнулся Василий, открыв сыщикам дверь. – Может, прописку вам оформить?
– Нина Ивановна далеко? – спросил Бабкин.
– Нинка! К тебе ухажеры!
Из глубины дома донеслись неторопливые шаги.
– Опять вы? – Худякова покачала головой. – Милые мои, дайте отдохнуть старухе. Что знала, все вам рассказала.
– Мы не за этим, Нина Ивановна, – сказал Макар. – Просто теперь наша очередь рассказывать.
Старуха удивленно вскинула брови.
– Ну, проходите… Сказочники! Василий, чай поставь.
– Сама поставь…
– Нина Ивановна, спасибо, не нужно чаю. Нас с вами Красильщиков ждет.
– Андрей Михалыч? А он-то что?
– Он нас ждет, – повторил Макар. – Василий, и вас тоже.
Бродяга заартачился, но Худякова одним взглядом успокоила его.
– Душегрейку мне подай, милый… И клюку.
– Нина Ивановна, зачем вам клюка? – спросил Илюшин. – Вы же не хромаете.
– Муж мой прихрамывал. – Худякова вышла вместе с ними. – Палка от него осталась. Я как начала с ней ходить, так и не отвыкла.
Пальцы крепко обхватили деревянный набалдашник.
– А ты, поди, думал, что за этим секрет какой? Нету никакого секрета, Макар. Простые мы люди, без всякого двойного дна.
Возле горниста Илюшин попросил подождать его пару минут, забежал во двор Маркеловой и вышел в сопровождении Татьяны. Худякова поджала губы и ничего не сказала. Василий молча отвернулся. Бабкин многое бы отдал за то, чтобы узнать, какими словами Илюшин уговорил художницу идти вместе с ними.
Странная процессия медленно двигалась по Камышовке. Впереди быстро и легко шагал Макар, в стороне – Татьяна Маркелова в своей ярко-желтой куртке, неуместной на фоне окружающего сдержанного пейзажа, как воздушный шарик в колумбарии. Худякова и Василий чинно шли посреди дороги, плечом к плечу, неуловимо похожие друг на друга, как супруги в старости. Замыкал шествие Бабкин, словно отрезая путь к отступлению.
Редкие прохожие оборачивались и провожали их недоуменными взглядами.
Дойдя до терема, Илюшин громко постучал. Дверь открыл Красильщиков и несколько секунд изумленно обводил взглядом всю компанию. Бабкин рассмеялся бы, глядя на его ошарашенное лицо, если бы не знал, о чем сейчас скажет ему Макар.
– А ты ведь, милый, соврал, – проскрипела за спиной Илюшина Нина Ивановна, проницательно вглядываясь в хозяина дома. – Не ждал нас Андрей Михалыч…
– Соврал. Андрей Михайлович, у меня к вам разговор.
– Я думал, вы уехали!
– Приехали обратно.
– Письмо позвало в дорогу, – буркнул Сергей.
– Давайте во двор выйдем, – попросил Илюшин.
Они послушно двинулись за ним: как дети за воспитательницей, подумал Бабкин, и сквозь их видимую враждебность и закрытость, сквозь их нежелание слушать Макара и подчиняться ему пробивались робость и страх: они побаивались его, сами не зная почему. Даже Красильщиков побаивался.
Илюшин вывел их на расчищенную площадку возле пруда. Мостки спускались в воду, у берега толкались прозрачные льдинки, и снова невесть откуда пахло яблоками и соломой.
– Ну? И что это за кружок по интересам? – хмуро спросил Красильщиков, избегая смотреть на Маркелову.
Василий грубо, с силой поскреб ногтями щетинистую щеку и сплюнул. Худякова двумя руками оперлась на клюку.
– Я вас собрал, потому что то, что я скажу, касается каждого. – Макар оглядел их всех, задержав взгляд на старухе. Она встретила его со спокойной твердостью, едва заметно откинув голову назад и выпятив острый подбородок. – Пятнадцатого августа, как вы все знаете, была убита Вера Бакшаева…
– …предполагаете, а не знаете, – поправила Худякова. – Труп где? Нету трупа! Бегает, поди, Вера эта по мужикам, водку хлещет.
Маркелова еще глубже запахнулась в куртку.
– Нет, – сказал Илюшин. – Не бегает и не хлещет. Ее история закончилась. С одной стороны, это хорошо. Вера Бакшаева была дурная женщина. Двадцать пять лет назад она стала жертвой преступления: один из тех, кто ухаживал за Верой, сжег ее дом и убил Леонида Возняка. Она видела, кто это сделал, но ради денег оклеветала невиновного. Две жизни оказались разрушены: ваша, Нина Ивановна, и вашего сына.
Худякова промолчала, едва заметно дернув губой.
– С другой стороны, убийство Бакшаевой – худшее, что могло случиться со всеми вами.
Василий откровенно усмехнулся, словно говоря: мало ты, парень, видал в этой жизни; бывает и похуже.
– Два часа назад вон на том крыльце уважаемая Татьяна Сергеевна призналась, что это она убила Веру, – сказал Макар.
Худякова явственно вздрогнула и уставилась на художницу. Василий сделал шаг вперед.
– Они ничего не докажут! – торопливо сказала Маркелова. – Мне ничего не будет! Это недоказуемо! Слышите? – она нервно дергала воротник куртки. – Недоказуемо!
– Таня… – пытался остановить ее Красильщиков.
– Да, убила! Не хотела Андрею такой жизни, как… нет, не важно, не имеет значения… убила – и все! И хватит об этом! Ее никогда не найдут!
Последние слова она выкрикнула с такой силой, какой Бабкин и не подозревал в ней. Словно волна прокатилась от этой женщины, окатив жаром каждого из них.
– Таня… – начал Василий.
– А ты молчи! – Она сжала кулаки и шагнула ему навстречу. – Дрянь! Нина Ивановна тебя щадит… свои грехи через тебя замолить хочет. Тебя здесь вообще не должно быть!
– Таня, что ты… зачем ты…
– Это игра, Андрей Михайлович, – сказал Илюшин. – Татьяна, вы можете уже перестать, правда.
Она растерянно замолчала.
– Удивительная вещь – чувство вины, – задумчиво сказал в пространство Илюшин. – Оно и само по себе толкает людей на невообразимые поступки. А уж если его помножить на чувство долга, получается совсем уж дьявольская смесь. Вы назвали меня глупым, – обернулся он к художнице, – и были абсолютно правы. Я дурак, потому что решил, будто вы хотите заполучить мужчину с большим красивым домом. Это же было очевидно! Лежало на поверхности! Мне в голову не пришло, что вас так сильно покалечило событиями двадцатипятилетней давности.
– Нет… все неправда…
– Сколько вам было? – перебил он. – Десять лет? Девять? И что он сказал вам? Чем пригрозил, ну, признайтесь уже! Я знаю, вы панически его боялись, потому что ваш поступок можно объяснить только страхом ребенка перед могущественным взрослым. Но все-таки – что именно? – Макар прищурился, словно пытаясь разгля