– Она все это время была здесь… – прошептал Красильщиков. Казалось, он близок к тому, чтобы сесть рядом с Иваном. – И никто из нас не знал…
– Почему же никто? Ваша подруга знала. – Он посмотрел на Татьяну, не отрывавшую взгляда от воды. – Когда Худякова и Иван пробежали мимо ваших окон обратно, Таня пошла по их следам. И нашла белую туфлю. Она свалилась с ноги Веры, когда ее тащили к пруду. Вы ее подняли, да, Татьяна?.. Все остальное известно. Я обвинил вас в убийстве, и вам ничего не оставалось, как согласиться: ведь иначе вы должны были рассказать про Ивана. А вы считали, что один раз его уже предали.
– Я предала, – твердо сказала Татьяна.
– Ты была таракашка мелкая, – подал голос Худяков. В глазах его мелькнула и растаяла нежность, на мгновение преобразившая его лицо: не старый беглый зэк, а веселый смешливый парень показался и пропал. – Какой с тебя спрос, дурочка… Никогда я на тебя зла не держал.
– Я держала, – сказала Худякова. – Прости, милая моя. Господи! Семьдесят лет с лишком живу, а как родилась дурой, так и помру. Да еще и в тюрьме…
Она покачала головой и, к изумлению Бабкина, улыбнулась, словно удивляясь и восхищаясь поворотами своей судьбы.
– Почему в тюрьме? – нахмурился Макар.
– А где ж еще? Я, считай, соучастница. Сына укрывала. Девку мертвую прятала. Следствие путала…
– Я не следствие, – отказался Илюшин.
Бабкин шагнул к нему.
– Подожди… Но она же права.
– В чем права? – удивился Макар.
Они стояли друг напротив друга: Бабкин, напряженный, как перед прыжком через пропасть, и безмятежный Илюшин.
– В том, что она – соучастник убийства, – медленно сказал Сергей.
– Ну и что?
Мелькнувшая у Бабкина надежда, что он неправильно понял своего друга, растворилась окончательно.
Маркелова попросила:
– Можно нам уйти? Невыносимо здесь стоять…
– В дом! – спохватился Красильщиков. – Макар, мы погреемся, ничего?
И вновь они стояли и смотрели на него, как послушные дети, ожидающие сигнала воспитателя. Илюшин кивнул, и все двинулись гуськом друг за другом; только Иван задержался на берегу пруда, но и он возле крыльца догнал остальных.
Глава 8
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал Бабкин.
– Пойдем…
Они оказались в светлой комнате с камином, выложенным изразцами. Закрыв дверь, Сергей обернулся к напарнику.
– Что ты дальше собираешься делать?
– Ничего, – Илюшин пожал плечами. – Мы раскрыли дело. Молодцы! Возвращаемся в Москву.
Бабкин придвинул тяжелый стул и сел, стараясь не выдавать своего волнения.
– Дружище, ты чего? – Илюшин с любопытством посмотрел на него. – Все нормально?
– Нет… – Он сам услышал, что голос у него сел. – Не нормально.
– Что случилось?
– А ты не понимаешь? Мы не имеем права уехать, оставив все как есть. Макар! Все эти люди совершили преступление! Все! Даже Красильщиков!
– Я в общем-то догадываюсь. – Илюшин притулился на краешке стола. – И что ты предлагаешь?
– Предлагаю? Я не предлагаю, а прямо тебе говорю: нам придется пойти в полицию. Труп Бакшаевой утоплен в пруду! А ты хочешь уехать и сделать вид, что ничего не произошло? Нам светит триста восьмая. Сколько там по ней: год заключения? Два?
– Это если следователь вызовет нас для дачи показаний, – возразил Макар.
– Триста шестнадцатая!
– Для укрывательства мы недостаточно сделали. Ты же не предлагаешь засыпать «КамАЗ» щебенки в пруд Красильщикова?
Бабкин потер лоб. В голове клокотало, путалось и бурлило.
– Послушай, – сказал он, собравшись с мыслями. – Есть закон. Человек, совершивший убийство, должен понести наказание. – Он вновь ощутил беспомощность, как бывало с ним всегда, когда он вынужден был объяснять прописные истины. – Красильщиков покушался на убийство Веры. Суд, скорее всего, признает аффект. Теперь Худяков. Он, во-первых, бежал из колонии, во-вторых, действительно убил Бакшаеву. Понимаешь ты или нет? Эти двое – преступники, Макар. Ты хочешь быть их пособником? Я знаю, что они хорошие люди; можешь мне этого не говорить. Но даже хороший человек за преступление должен быть наказан. Это – правило. Не знаю, как еще тебе объяснить… На этом наша жизнь стоит, ну! Ну же, Макар!
Илюшин помолчал, барабаня пальцами по столу.
– Теперь я тебе кое-что объясню. – Он придвинул лежащие на краю стола тетрадь и карандаш. – Андрей Красильщиков за свое преступление получит четыре года. Иван Худяков… про Худякова можно вообще не упоминать. По совокупности, думаю, лет пятнадцать огребет. Минимум! – Макар вывел на листе «4» и «15», свернул тетрадь в трубочку и бросил Сергею. – Ты, мой друг, на нашу систему правосудия сколько отпахал? Двенадцать лет? Четырнадцать! Может быть, ты не видел, какие сроки дают наши суды, самые гуманные суды в мире? Может быть, ты думаешь, наша пенитенциарная система будет способствовать внутреннему перерождению Красильщикова из убийцы в порядочного члена общества? Или Худяков протянет там больше года?
Бабкин молчал.
– Молчишь, – кивнул Макар. – Получается, расклад у нас, дружище, такой: в твоей системе законности и справедливости два хороших человека, которых переехал каток по имени Вера Бакшаева, отправятся на зону, и один из них там и сдохнет. Мало ему было двадцати лет, давай его еще на пятнадцать закатаем! И матери его тоже не хватило: добьем уж добрую Нину Ивановну! Пожила с сыном два года, таясь от всех и называя его чужим именем, – и довольно с нее счастья.
– Хватит! – не выдержал Бабкин.
– А в моей системе пофигизма и жалости, – неумолимо продолжал Илюшин, – Красильщиков останется восстанавливать Камышовку. Женится на своей Маркеловой, детей родят, будут на себе тащить всю деревню, всех этих несчастных дряхлых старух, которые только и живы что Красильщиковым. Иван Худяков доживет свои пару лет на свободе, умрет возле матери. Так объясни мне, Серега, почему после твоей законности – выжженное поле, горе и смерть, а после моего пофигизма – жизнь и радость? А? Давай! Я тебя внимательно слушаю!
Бабкин вскочил.
– А труп Бакшаевой в пруду не помешает твоим счастливым людям радоваться? Нет?
– Не мое дело! – отрезал Макар. – Помешает – так вытащат и перезахоронят. Худякова за могилкой будет ухаживать; привычное для нее занятие!
Бабкин побагровел.
– Вся твоя система якобы милосердия сводится к тому, что хорошие люди в тюрьме сидеть не должны!
– Не должны, если они двадцать лет уже отсидели!
– Он сбежал! – рявкнул Бабкин.
– И правильно сделал! – повысил голос Макар.
Дверь приоткрылась, за ней мелькнуло чье-то испуганное лицо.
– Явятся с повинной – им всем дадут небольшие сроки!
– Если с судьей повезет! – парировал Илюшин. – Ты ручаешься, что повезет? А если попадется упырь в мантии? На одного Ивана Худякова пришлись две судебные ошибки; кто даст гарантию, что третьей не будет? Ты? Я – не дам, и ты не дашь, если у тебя есть совесть.
– Вот только к совести моей взывать не надо!
– А к чему мне еще взывать? – зло спросил Илюшин. – Не я, а ты хочешь отправить этих бедолаг под карающий пресс нашего правосудия.
– Потому что существует закон!
– Внутри меня существует закон! Мой, внутренний! Он мне подсказывает, что Красильщиков за свою попытку убийства достаточно пострадал! А про Худякова и говорить нечего! Он уже отсидел за…
Илюшин запнулся.
– Вот именно, – устало сказал Сергей. – Он отсидел за убийство, которого не совершал. А теперь на самом деле убил. Да, негодного человека, дрянного… Но ведь убил же, Макар.
– И ты считаешь, что за это он должен пойти под суд…
– Я считаю, что никого нельзя убивать безнаказанно.
Он вновь опустился на стул, провел ладонью по вспотевшему лбу.
– Я не могу рассуждать так, как ты, – после долгого молчания сказал он тихо. – Прости, Макар. Не могу. Для меня твоя логика… она опасная. Она о том, что ты ставишь себя выше закона.
– Едрить твою налево! Ну, конечно, ставлю! Любой нормальный человек свои интересы ставит выше каких-то там условных норм.
– Ну, значит, я не нормальный человек.
Илюшин перевел дух.
– Дружище, – проникновенно заговорил он, – ведь мы с тобой, в конце концов, только частные лица. Не полицейские, не следователи… Имеем мы возможность руководствоваться своими частными представлениями о справедливости или нет?
Бабкин покачал головой.
– В том-то все и дело. Я мент, Макар. – Он неловко усмехнулся, как бы удивляясь самому себе. – Всю жизнь им был. Помнишь, ты меня высмеял… как ты придумал? про генно-модифицированного…
– Я же пошутил, Серега! – быстро сказал Илюшин. – Глупо, идиотски пошутил!
– Ты был прав. Я тогда обиделся… Наверное, потому и обиделся, что все на самом деле именно так и есть… С кристаллической решеткой.
– Слушай, ну какая еще кристаллическая решетка? – Макар умоляюще сложил руки. – Я ее выдумал. Для красного словца. У меня двояк по химии был всю жизнь, меня в восьмом классе на второй год из-за этого оставляли…
Бабкин негромко засмеялся:
– Ты школу закончил экстерном.
– Откуда ты знаешь?
– Ты мне сам проболтался пару лет назад.
– Черт, – пробормотал Макар. – Черт! Доверился тебе в минуту слабости, теперь жалею.
Они замолчали. Солнце заходящими лучами подсветило комнату мягким золотистым светом.
Дверь приоткрылась.
– Можно? – протиснулся Красильщиков. – Извините меня… Вы так кричали… Все было слышно. Можно я вмешаюсь? У вас нет предмета спора, честное слово. Я пойду в полицию.
– Не надо, – попросил Макар. – Андрей Михайлович… Черт с вами, раз вы такой принципиальный, но вы же Худякова под монастырь подведете. Если вы не собираетесь брать убийство на себя, вам придется рассказать, как умерла Бакшаева.
– Пущай рассказывает. – В дверном проеме выросла темная худая фигура. Иван прислонился к косяку.
– А ты куда денешься? – спросил Макар. – Опять в бега?