— Она тоже здесь. Недалеко. Но пока вам не стоит видеться. Так нужно, Ллэйрдганатх.
— Все же позвольте спросить — почему?
— Ты очень хочешь это знать?
— Просто желанием горю.
— Хорошо. Ты слишком многое сделал для нашего народа и для всего Элодриана, чтобы я могла тебе в чем-то отказать. Такова воля Алиль, с которой считаемся даже мы, Сестры. Вам с Уитанни нужно испытать свои чувства, и сделать выбор. От этого выбора зависит ее жизнь и твое счастье.
— Я люблю ее.
— И она любит тебя, — эльфийка кивнула. — Искренне, преданно, всей душой. Гаттьены существа свободные и своенравные и я, признаться, немало удивлена тем, как Уитанни привязалась к своему спасителю. Это настоящая любовь, и мы с Сестрой одобряем ее, но… Уитанни создание нашего мира. Она сотворена магией Элодриана и без нее неминуемо погибнет, как птица, лишенная возможности летать. Она не сможет пойти за тобой в твой мир, если ты пожелаешь в него вернуться.
— Алиль уже говорила мне об этом.
— Хочешь сказать, ты решил уже тогда? Но время идет, а сердца людей непостоянны. Любовь может не только давать жизнь, но и убивать.
— И все же повторю — я люблю ее.
— Значит, ты принял решение?
— Да, — мне вдруг показалось, что я совершаю самый решительный поступок в своей жизни. — Я… я говорил с Алиль. Это было в тот день, когда я едва не потерял Уитанни.
— И это мне известно. Но Алиль не сказала нам, что ты в ту минуту принял окончательное решение. Ты не ответил ей, останешься ли ты в нашем мире, или все же возвратишься в свой.
— Это очень трудное решение для меня, Сестра. Я не мог принимать его тогда, слишком сильные чувства мной владели.
— Понимаю. Присядь, Ллэйрдганатх, — эльфийка красивым жестом показала мне на мраморную скамью в середине площадки, — разговор у нас будет долгий, как мне кажется. Твоя история удивительна, и я бы хотела получше узнать тебя.
— Я всего лишь пришелец в вашем мире. Но так получилось, что он стал мне родным.
— Вильям тоже так считал, — глаза ши потемнели, а в голосе появился лед. — И едва не погубил нас всех.
— Вот поэтому мне надо знать наверняка: не повторю ли я судьбу отца, оставшись в Элодриане?
— Алиль рассказала нам с Сестрой о твоей идее. Действительно, это единственный способ, который позволит избежать возвращения де Клерка в наш мир. И возможность для тебя остаться — ведь если де Клерк вернется в свою вселенную до момента встречи с Тейо, он не напишет копии Книг Азарра, и Дух Разрушения уже не сможет вторгнуться из вашего мира в Элодриан…
— Сестра?
— Хочу спросить тебя, Ллэйрдганатх — как он умер?
— Тейо? Как воин. Пал на поле битвы.
— Жаль. Его звезда погасла для нас навсегда.
— Все мы смертны, Сестра.
— Да. Но мы сейчас говорим о тебе. И я буду откровенна с тобой. Когда де Клерк отправится обратно в свой мир, портал будет разрушен. Восстановить его мог только Тейо. Если ты выберешь Элодриан, ты проживешь здесь остаток жизни. Ты навсегда останешься здесь.
— В своем мире я как бы умер, — я пожал плечами. — Если я вернусь, мне будет трудно доказать, что я и есть Кирилл Сергеевич Москвитин.
— Значит ли это, что ты принял решение?
— Вы торопите меня, Сестра?
— На то есть две причины. Первая — это армия вальгардцев, которая вот-вот перейдет пограничную реку и вторгнется в Саратхан.
— А вторая?
— Де Клерк. Если он умрет, все будет напрасно. Он должен отправиться обратно, и чем быстрее, тем лучше. Хотя мне нелегко так поступить с ним.
— Тейо говорил мне о путях де Клерка. О его видении.
— Моя душа болит, Ллэйрдганатх. Твой отец обречен. Все его пути ведут к финалу. Его болезнь в нашем мире неизлечима — мы с Сестрой можем лишь замедлить ее развитие. Но и в той, своей эпохе, судьба де Клерка определена. Он не успеет написать копии Книг Азарра, но его Дар Слова никуда не исчезнет, и зло варварских времен увидит это. Оно настигнет барда. Нельзя уйти от предначертания.
— Значит, выбора нет?
— Выбор всегда есть, — Сестра-День покачала головой. — Важна цена, которую платишь за него. Если де Клерк умрет в Элодриане, мы обречены, Дух Разрушения уничтожит нас, и даже уничтожение ворот Омайн-Голлатар ничего не изменит. Если же он закончит свои дни в родной для себя реальности, он оставит свое Слово, и это Слово сыграет свою роль. Оно навсегда изменит ваш мир. Сбудется мечта Тейо, и будет исправлена его ошибка.
— А Вечные?
— Исчезнут, как наваждение. Когда-то я написала Книгу Горящих башен, в которой предсказала падение вальгардской тирании. Я считала, что исход битвы за Элодриан решит сила оружия и человеческого духа. Тогда мне казалось, что я вижу истинное будущее. Но появился ты, и все изменилось. Ты нашел решение задачи, и мы с Сестрой тебе за это благодарны.
— А я? — Я понял, что обязательно должен спросить об этом вне зависимости от последствий. — Разве я не могу стать для вас новым де Клерком? Мое время в чем-то пострашнее рыцарской Англии будет. И оружие разрушительнее, и технологии. Да и люди, честно говоря, не особо сильно изменились с тех пор. Если я останусь, не повторится ли история снова?
— Хорошо, что ты задал мне этот вопрос. Такая озабоченность говорит о твоей мудрости и ответственности, Ллэйрдганатх. Но пожалуй, тебе не о чем волноваться. Прежде мы не знали причину появления Духа Разрушения в нашем мире, теперь знаем. Если Уильям не напишет по памяти Книг Азарра, в вашем мире просто не узнают о существовании Элодриана. Он не вернется сюда вновь и не станет тем пророком славы, песни которого северные дикари сделают своим боевым кличем. Страхи барда не станут Вечными богами разрушителей и рабовладельцев. Дракон Айтунг не раскинет своих ледяных крыльев над нашими землями. И не появится в твоей вселенной сильный темный маг с душой чернее Неназываемой Бездны, который сумеет использовать оплошность барда в своих целях. Копии книг Азарра были тем ключом, который все время поддерживал для Духа Разрушения ворота в Элодриан. Теперь у нас есть возможность изменить прошлое, и все в нашем мире вернется к изначальной гармонии.
— Да, маг был, — я вспомнил Маргулиса. — Но теперь он мертв.
— Не могу радоваться чужой смерти, но он заслужил такой конец.
— Это точно, — я покашлял в кулак, посмотрел на ши. — Еще один вопрос: Алиль говорила мне, что освободит Уитанни от служения и… словом, она изменится, перестанет быть оборотнем.
— Ты жалеешь об этом?
— Я люблю ее любой. Просто Уитанни сказала однажды, что мы будем бездетны.
— Пусть это тебя не беспокоит, Ллэйрдганатх.
— Это утешает. Я могу повидать Уитанни?
— Не хочу быть жестокой, мой друг, но сначала прими окончательное решение. Уитанни примет любое, однако помни, как она относится к тебе, и не разбей ей сердце. Но прежде чем принять такое решение, ты должен поговорить с бардом и его спутницей.
— Понимаю. — Я встал и заглянул ши прямо в глаза. — Могу я увидеть прямо сейчас?
— Думаю, да. Они в этой башне, в гостевом чертоге. Позволь, я провожу тебя к ним.
Бард сидел у окна в кресле, в профиль ко мне, укутанный теплым плащом. Мы встретились взглядами, и я прочел в его глазах вопрос. А Вероника, завидев меня, сорвалась с места и бросилась мне навстречу.
— Ой, Ки…, - она осеклась, увидев, что я приложил палец к губам. — Ой, как же я рада вас видеть!
— И я очень рад, — я взял Веронику за руки и чмокнул в щечку, вполне целомудренно, чтобы не возбуждать в де Клерке ревность. — Как самочувствие?
— Я-то в порядке. А Вильям… — Тут Вероника всхлипнула. — Ничего он не ест, Кирилл Сергеевич.
— Я не голоден, — бард повернулся ко мне, и я едва сдержал крик изумления. Натурально, в кресле сидел мой отец, Сергей Москвитин. Теперь, когда барда побрили и постригли, сходство было абсолютным, еще большим, чем при первом впечатлении там, в замковой тюрьме. Лицо де Клерка было больным, землистого цвета, однако он улыбался, и глаза его блестели живым блеском.
— Вы, похоже, поправляетесь, добрый сэр, — сказал я, протянув барду руку.
— Не зовите меня «сэр», слишком много чести для меня, — де Клерк говорил по-английски, медленно, нерешительно, словно он подзабыл за годы, проведенные в Элодриане, родной язык и теперь старался говорить на нем без ошибок. Впрочем, это было хорошо, я понимал каждое его слово. — Я всего лишь сын бедного йомена из Станфорда-ле-Хоуп. Если бы не добрый отец Осборн, наш викарий, который выучил меня грамоте, я бы сейчас пахал землю, растил овец и капусту и никогда бы не оказался в стране фейри. А как мне величать моего спасителя? Ведь это вы вызволили меня из страшного узилища, не так ли?
— Не я один.
— Я бесконечно вам признателен, сэр. И хотел бы узнать ваше имя.
— Ллэйрдганатх.
— Странное имя. Признаться, ваше лицо кажется мне знакомым. Где-то я вас видел.
— Это вряд ли. — Я едва не завопил: «Батя, хрен тебя забери, разуй глаза, это же я, твой Кирюша, которого ты почти тридцать лет не видел!».
Де Клерк заметил мое смятение.
— Что с вами? — спросил он.
— Ничего, — я попытался взять себя в руки. — Все хорошо. Как вы себя чувствуете, мастер?
— Уже лучше. Жар прошел и боли в груди стихли, но я очень слаб. Мое сердце надорвано. — Де Клерк виновато улыбнулся. — Даже не могу встать на ноги, сильно кружится голова.
— И ничего не ешь, — Вероника села на подлокотник кресла рядом с англичанином, обняла его за шею. — Это плохо. Надо кушать.
— Да, любовь моя, — с самым блаженным видом ответил бард. — Но я не хочу!
— Вы должны слушать Веронику, — заметил я.
— Конечно. Миледи Вероника — ангел Божий, и я благодарю Господа, что Он послал мне ее в самые трудные дни моей жизни. Без ее любви и заботы я был бы уже мертв.
— Тем более не стоит ее гневить. Вероника девушка очень принципиальная.
— Так вы знакомы? — Де Клерк был явно растерян.
— Совсем недолго, — я сделал Веронике знак помолчать. — Чтобы определить характер человека, мне не нужно много времени.