— Уитанни?
Она забралась под одеяло, прижалась ко мне, обхватила руками, обжигая своим теплом.
— Я скучала без тебя, Кириэль, — шепнула она, и мое сердце замерло от счастья.
— И я без тебя, любимая… Погоди, ты говоришь на языке людей?
— Алиль освободила меня от служения. Я теперь свободна от своей животной половины. Видишь? — Она выпростала из-под одеяла левую руку, и я увидел, что на ней больше нет браслета из белого металла. Провел пальцами по ее шее — ошейника тоже не было.
— Значит…
— Сестры подтвердили Алиль, что ты принял решение. — Уитанни со вздохом уткнулась мне в плечо, и я услышал тихое всхлипывание. — Спасибо, Кириэль, что ты не предал меня.
— Предал? Да что ты говоришь!
— Я боялась. Я очень боялась, что зов твоего мира окажется сильнее моей любви. Без тебя мое сердце разорвалось бы, и я бы умерла от горя.
— Глупенькая ты моя! Да разве бы я…
— Поцелуй меня, ллеу. Мой ллеу!
Луны светили в окно, и в их теплом свете Уитанни казалась окруженной сиянием. От нее шел запах цветов и чистой, свежей, молодой желанной женщины, и этот запах одурманивал меня. А еще мне казалось, что это не луны в стрельчатые окна бесстыдно наблюдают за нами, а бездонные нечеловеческие глаза Белой Ши заглянули мне в душу и просветили ее насквозь. Белая Сестра оказалась мудрее и проницательнее своей близняшки. И потому Уитанни сейчас здесь, со мной, и мне кажется, что ничто и никогда больше нас не разлучит.
Ничто и никогда.
«И жили они долго и счастливо», как говорится в сказках.
И кажется, финал моей сказки уже близок.
Глава семнадцатая
В Элодриане я привык ко многим вещам. К средневековому укладу жизни, удивительным, невиданным существам и созданиям, магии, необычному вкусу продуктов и напитков, в которых нет никакой химии, к отсутствию всех этих обычных для нашего мира технических чудес и удобств. К постоянной опасности, будто пропитывающей самый воздух этого мира, и почти первобытному чувству полноты бытия, которое я, казалось, давно утратил в нашей вселенной. Но вот к одному я никак не могу привыкнуть.
Я не могу отслеживать время, потому что у меня нет часов. Никаких. Я не знаю, который сейчас час, не знаю, как долго еще осталось до утра. За окном ярко и романтично светят луны Элодриана, ночь, похоже, в самом разгаре. Уитанни давно уснула, обхватив меня ручками и мило и трогательно посапывая у меня на плече, а мне вот не спится. И я чувствую, что теперь точно не засну. Слишком много мыслей толпится в моей голове, слишком сильно я волнуюсь, слишком противоречивые чувства мной владеют.
С одной стороны, я ощущаю себя счастливым. Как говаривал Пушкин Александр Сергеевич: «Участь моя решена, я женюсь». Точнее сказать, я уже был женат на Уитанни де-факто, как говорят юристы, после нашей первой ночи в таверне близ замка Вальфенхейм, а теперь как бы наш брак и юридически признан всемогущими Сестрами — иначе как объяснить то, что Алиль освободила Уитанни и отдала ее мне?
Ага, ты слышишь меня и поэтому так мило улыбаешься во сне? Или тебе снятся леса Саратхана и славная охота, о которой теперь придется забыть? А я вот сейчас счастлив, потому что ты рядом. И мое счастье было бы совершенным и неомрачаемым, если бы не де Клерк и Вероника. Не могу я забыть о них ни на секунду. Даже сейчас, в этой постели, рядом с Уитанни.
Ты спишь, моя любимая, и не даже не подозреваешь, что случится сегодня утром. И хорошо, что не подозреваешь, а то плюнула бы мне в лицо — и правильно бы поступила. Сейчас я думаю, что в своей жизни не раз оказывался в сложных ситуациях. И в той, прежней, и в новой. Разные со мной случались вещи. Иные и вспоминать не хочется. Из всех этих переделок я выходил с разной степенью попорченности шкуры и уязвленного самолюбия. Последние приключения я пережил во многом благодаря тебе. Но никогда со мной не случалось того, что должно случиться через несколько часов. Я отправлю своего отца на верную смерть. И, может быть, Вероничку тоже. Сделаю это осознанно, так и не открыв им всей правды. Я ведь точно знаю, что с ними будет, мне Тейо сказал, а он, светлая ему память, знал это наверняка. Уже сегодня де Клерк окажется в своем времени, в Англии четырнадцатого века, и всемогущая церковь начнет на него охоту. На него и теперь — на Веронику…
Я не большой специалист по истории, но я представляю, что будет дальше. Уильям и Вероника не смогут долго прятаться. Им некуда будет бежать, никто не отважится помочь им. Их схватят, и темницу Волчьего Логова сменят казематы какого-нибудь Тауэра. Может быть, будут пытки. Представляешь, Уитанни, они будут пытать Веронику! А потом их казнят. Варварски, со средневековой жестокостью. Никакое покаяние их не спасет. Получается, что мы зря спасли их, вырвав из лап Лёца. То есть, мы спасали Элодриан, а не их. Элодриан теперь как бы будет спасен, а они…
Каким-то мерзким лицемерием все это отдает.
Понимаешь, солнышко, твой ллеу поневоле станет убийцей. Не напрямую, конечно, на моей работе это называется «пособничество». Не хотел я этого, видит Бог. Я пришел в этот мир, чтобы разобраться с делом Маргулиса и найти Вильяма (дьявол, не могу я его называть отцом, вот не могу и все тут!), а получилось, что меня, образно говоря, понесло течением, и выбора у меня не было. Я выполнил свою работу, но радости в душе почему-то нет, солнышко мое. Совершенно.
Да, конечно, я должен благодарить Бога и судьбу за тебя. За то, что мы встретились. И я многим обязан тебе, Уитанни. Да что там многим — всем. Жалок мужчина, за которым не стоит женщина, ради которой он готов пойти на смерть. Мне повезло — у меня есть такая женщина. Ты, моя милая киса, мое неземное волшебство, моя звездочка, мой ангел, моя любовь. Вот называю тебя так, а сам думаю — черт, пошло все как, нет слов в языке, достойных твой красоты и твоей самоотверженности. Достойных тебя, любимая. Сразу вспоминаются слова де Клерка, когда он сетовал, что не может полно выразить свои мысли. Пожалуй, во всей этой истории я единственный, кому досталось счастье. Остальным выпала смерть.
Мрачно? Наверное. Но я не могу сейчас думать по-другому. Хотя, если разобраться, все было предопределено что ли. В Элодриане война, а без жертв войн не бывает. Тейо знал, что его время на исходе. А Маргулиса мне ничуть не жаль. Он был сволочью, хитрой, жестокой и властолюбивой, а главное — он совершенно серьезно возомнил себя чуть ли не Господом Богом. Может, я слишком категоричен, но у меня нет причин оправдывать Маргулиса, я сам по его милости едва не закончил жизнь на костре. Вообще, за последние месяцы я встретил много уродов. Того же Джарли. Но теперь все это кончится, лапа моя. Сегодня кончится. Элодриан станет таким, каким был до появления Вильяма. И мы будем вместе. Я буду всегда любить тебя, Уитанни. До самой смерти…
И Вероника с Вильямом будут любить друг друга до самой смерти, так-то.
Я не хочу об этом думать, но эти луны за окнами — они будто в душу мне светят. Скорее бы рассвет. Я очень хочу, чтобы ты поговорила со мной, моя радость, но ты спишь, и я не хочу тебя будить. Знала бы ты, как ты прекрасна, когда спишь! И знашь, мне теперь будет не хватать твоего милого мурлыканья. Нет, замечательно конечно, что теперь мы говорим на одном языке, но раньше… Мое сердце просто сжималось от счастья, когда ты говорила мне «Йенн, ллеу!» И я все понимал, что ты говорила, каждое твое слово. Потому что чувствовал, что ты хотела мне сказать.
Я люблю тебя, Уитанни.
Люблю безумно. И как бы мне хотелось, чтобы границами вселенной стали стены этой уютной, пропахшей ароматом орхидей и роз спальни! Чтобы наше тихое безмятежное счастье никто и ничто не нарушили.
Я люблю тебя, душа моя. Ллеу Кьириэлль амрар фрайн ар» нр Уитанни. Видишь, я помню, как это звучало на языке гаттьен…
Сегодня ночью изменилась не только ты, но и я. Я счастлив, Уитанни. Благодаря тебе счастлив. И потому моя боль еще сильнее — я не хочу, чтобы страдали Вероника и мой отец. И я бессилен что-то изменить. Это самое страшное.
А может, я чего-то не понимаю?
Может, она все-таки есть — Судьба? И у каждого человека она своя?
Моя судьба — это ты, Уитанни? Да, я думаю, это так. Во всяком случае, другой бы я не хотел. Я всю жизнь шел к тебе, любимая.
А Вильям… мой отец всю свою удивительную, невероятную жизнь шел к тому, что должно было случиться давным-давно. Цикл замкнулся, змей времени вцепился зубами в собственный хвост. Сегодня его странствия, итогом которых, как это ни удивительно, стало мое рождение, будут закончены. И как же ужасно, что я об этом знаю, а он нет!
Но… Наверное, нельзя лишать человека надежды. Может быть, потому человечество и существует до сих пор, что за мгновение до смерти человек искренне уверен в том, что ему суждена долгая счастливая жизнь. И поднимаясь по ступенькам эшафота, отчаявшийся и прощающийся с солнечным светом осужденный не подозревает, что указ о его помиловании уже подписан и будет прочитан через несколько секунд. И давай будем думать, милая моя Уитанни, что Тейо ошибся. Что судьба Вильяма де Клерка изменилась. Что они с Вероникой нашли друг друга, и все у них будет хорошо. Как у нас с тобой, солнышко мое. Как у нас с тобой…
Я по-другому представлял себе Омайн-Голлатар, ворота миров. Надеялся увидеть что-то величественное, волшебно-прекрасное. Таинственные ворота оказались кругом рунных менгиров на вершине плоского холма, возвышающегося над лесом. Чтобы добраться до этого места, мы прошли по древней мощеной дороге от Башни Сестер наверное с километр через лес. Иллюзия весны за пределами Башни не действовала, и в лесу было холодно — стволы огромных многовековых сосен, кедров и лиственниц покрывал иней, девственно-чистый снег искрился в свете голубых газовых фонарей, горевших вдоль дороги. Древний лес ши казался невероятно сказочным, волшебным в предрассветном мраке, гигантские деревья подавляли своими размерами. Однажды у меня уже возникало такое чувство — несколько лет назад я побывал в Египте и попал на экскурсию в Луксор. Так вот, в древнем храме бога солнца Амона, среди циклопических колонн, рядом с которыми чувствуешь себя мелкой букашкой, я испытал те же чувства, что и сейчас, в зачарованном лесу, где сохранилась древняя магия Элодриана. Мы растянулись по дороге — впереди Сестры Ши, за ними де Клерк с Вероникой, я и Уитанни замыкали нашу маленькую процессию. Де Клерк часто останавливался, чтобы передохнуть: было видно, что даже этот не особо протяженный путь дается ему с трудом. Выглядел бард очень плохо — глаза его ввалились, нос заострился, шумное дыхание было неровным, время от времени де Клерк начинал кашлять. Я видел, с какой болью смотрит на него Вероника, но ничем не мог им помочь. Лишь надеялся, что уже скоро мы дойдем до места, и дальше…