– Мы уже потеряли одного, – поясняет он ослабевшим голосом.
На мгновение кажется, что мальчик готов бросить дяде вызов, но мать смотрит на него так красноречиво, что он опускает плечи. Он громко выдыхает и откидывается на спинку стула.
– Я бы не испугался, – бормочет он, просто чтобы оставить за собой последнее слово.
Но все понимают, что это неправда. Несмотря на армейские обноски, в которые он одет, мальчик сдался достаточно быстро. Я оглядываю подростков у стены. Они притихли и смотрят куда угодно, но только не на своего друга. Пожалуй, я сильно переоценила его возраст.
Затем я бросаю демонстративный взгляд на закопченное окно, за которым быстро садится солнце. Если бы у меня были часы, я бы сделала вид, что смотрю на них.
– Кажется, я зря теряю время, – говорю я им. – Платите столько, сколько я заслуживаю, и тогда я приступаю к работе. Или не платите, и я иду домой. Мне без разницы. – Я делаю паузу, прежде чем взглянуть на мать. – Но для вашей дочери разница может быть существенной.
Мальчик вздрагивает. Не без удовольствия я смотрю, как краска стыда заливает его лицо, как вдруг тяжелый воздух прорезывает женский голос:
– У вас есть сила клана?
Это второе, что произнесла мать с тех пор, как спросила, могу ли я найти ее дочь. Кажется, она сама поражена своим внезапным вопросом. Она поднимает руки, будто намереваясь закрыть себе рот, но затем резко останавливается и опускает руки на колени. Пальцы ее сильно сжимают ткань длинной юбки, после чего она тихо добавляет:
– Как у него – у Убийцы Чудовищ. Ходят слухи, что он всему вас обучил. И теперь вы… как он.
О нет, я далеко не Нейзгани. Это он – легендарный Убийца Чудовищ, родившийся от двух представителей Святого Народа. А я – человек, простая девочка с пятипалыми руками. Но меня трудно назвать нормальной – такой же, как этот брат и его друзья. Я бы послала к черту и мальчишку, и его дядю, но не могу отказать скорбящей матери.
– Я – Хонагаании[6], рожденная для К’ааханаании.
Я упоминаю лишь два своих первых клана, но и этого более чем достаточно для того, чтобы угрюмая подозрительность толпы переросла в громкую враждебность. Один из мальчиков рявкает в мою сторону что-то грубое.
Мать встает, выпрямив спину, и жестким взглядом заставляет толпу замолчать. В ее глазах зажигается нечто яростное – такое, что заставляет меня проникнуться к ней симпатией, несмотря на все усилия не обращать на это внимания.
– У нас есть еще… – говорит она. Дядя пытается протестовать, но она обрывает его неожиданно громким и повелительным тоном: – У нас есть еще чем заплатить. И мы заплатим. Только найдите ее. Найдите мою дочь.
Я понимаю, что на этом разговор закончен.
Затем расправляю плечи, ощутив спиной дробовик в кобуре. Многолетняя привычка заставляет пробежаться пальцами по ремню кобуры и охотничьему ножу Böker, висящему на бедре. Кончики пальцев касаются метательных ножей, заткнутых за обвязки мокасин, – справа серебряного, слева обсидианового. Я перекидываю мешок через плечо, бесшумно поворачиваюсь и начинаю пробираться сквозь умолкнувшую толпу к выходу. Голову я держу высоко поднятой, руки свободными, взгляд направлен прямо перед собой. Я толкаю дверь и выхожу из душного Капитула как раз в тот момент, когда брат кричит:
– А что, если она не вернется?
Я не утруждаю себя ответом. Если я не вернусь, то у Лукачикая возникнут проблемы посерьезнее, чем одна пропавшая девочка.
Глава 2
В течение часа я иду в гору по еле заметным тропинкам, сломанным веткам и блестящей траве, не имея визуального контакта со своей «дичью». Но я все равно уверена в правильности выбранного направления. Погрузившись на мгновение в красоту убывающего дня, я забываюсь в мерном ритме дыхания и забываю о том, что пришла сюда убивать.
Вокруг меня что-то вроде леса. Пондероза[7] и голубые ели раскинулись по высоким горам, став пристанищем для маленьких барсуков, мышей и ночных птиц. Смолистый сосновый запах густо наполняет воздух, опавшие иглы мягко хрустят под ногами. Назойливые насекомые, привлеченные запахом пота, радостно гудят у моих ушей. Я наслаждаюсь красотой и спокойствием. Точно так же, как потом буду наслаждаться кровопролитием. Но это равновесие – между землей, животным миром и самой собой – кажется правильным. Кажется истинным.
Солнце садится, и появляется луна. Вокруг меня сгущается ночь. Деревья становятся тенями, мелкие зверьки прячутся от ночных хищников, насекомые улетают. Удовольствие гаснет вместе с дневным светом.
Я иду вперед, пока запах гнили не становится настолько сильным, что начинает подавлять. Страх, как темная сторона интуиции, нарастает в моем животе, и я понимаю, что почти добралась до цели. Я сглатываю страх, во рту становится сухо и кисло, но я продолжаю идти. Пальцы безотчетно трогают оружие.
Вспышка света впереди на тропинке привлекает мое внимание. Я пригибаюсь и осторожно подхожу ближе. Там горит костер. Пламя его трепещет и дрожит, отбрасывая беспорядочные отблески на стволы высоких деревьев. Огонь изо всех сил пытается подняться выше, но дрова – кучка сухих палок, сложенных в неглубокую ямку, – сгорают быстро и не дают ему разрастись.
Я обхожу костер по дуге с юга, чтобы зайти к лагерю с восточной, подветренной стороны. По пути заряжаю дробовик патронами, начиненными кукурузной мукой и обсидиановой дробью. То и другое – священные вещества для дине. Боеприпасы предназначены для охоты на йее наалдлошии[8], ч’йидии[9] или любых других чудовищ, считающих Динету своим домом. Но если я ошибаюсь и этот монстр принадлежит к более распространенной человеческой разновидности, то патроны отлично сработают и на нем. Дыра вместо сердца всегда одинакова – вне зависимости от того, что ее проделывает.
Я нахожу отличное место. Листва хорошо прикрывает меня, но не мешает обзору лагеря. Я прижимаю дробовик к плечу и смотрю вдоль ствола. Но то, что я там вижу, чуть не выворачивает мне желудок.
Чудовище похоже на человека, но я уже знаю, что это не так. Оно лежит, растянувшись на синем спальном мешке под импровизированным навесом из грубого брезента, привязанного серым шпагатом к двум деревцам. Большая часть его тела скрывает девочку из виду, но я ее слышу. Она хнычет мяукающим голосом, когда рот чудовища касается ее шеи, и умоляет его остановиться.
Но оно не останавливается.
Ярость переполняет меня и затуманивает зрение. Я борюсь с волной воспоминаний, проносящихся в голове, – об ощущении веса мужчины, удерживающего мое собственное тело, о густой крови, заливающей горло в тот момент, когда сильные пальцы сжимают мне голову и бьют ею о пол. О вопиющем ощущении несправедливости.
Воспоминания сотрясают меня, заставляют дрожать руки. Я заставляю себя их отряхнуть. Напоминаю себе, что это всего лишь память, которая больше не способна причинить мне боль – ведь чудовища, который проделал со мной такое, больше нет. Я его убила.
До последнего я надеюсь, что Нейзгани бросится на гору с пылающим молниеносным мечом в руках и поможет мне. Я даже жду полсекунды, чтобы увидеть, как это произойдет. Но… ничего не случается. Здесь его нет. Здесь лишь я.
Я снова поднимаю дробовик и прижимаю приклад к плечу. Отодвигаю ногу, не отрывая взгляда от цели. Тяжело наступаю на упавшую ветку. Громкий отчетливый щелчок уносится в тихую ночь.
Я жду, когда он приподнимется и подставится под четкий выстрел. Но… тщетно.
Не сводя глаз со спины чудовища, я наклоняюсь и поднимаю камень. Затем с силой швыряю его в стоящий вдалеке сумах[10]. Камень врезается в ствол с громким стуком. Я крепче сжимаю дробовик, не отрывая пальца от спускового крючка.
По-прежнему ноль внимания. Крики девочки становятся все громче и безумнее.
Да пошло оно все! Я бью прикладом дробовика по дереву, за которым пряталась, и кричу:
– Эй! Иди сюда!
Чудовище мгновенно встает на дыбы и начинает вертеть головой из стороны в сторону в попытке разглядеть меня в ночи. Близость к костру сделала его слепым.
Я сглатываю желчь. Его рот измазан кровью. Он грыз ей горло. Этот сукин сын ее ел.
Я стреляю. Выстрел разрывает ему грудную клетку. Он начинает пошатываться, но не падает. Кровь сочится, влажно сверкая в свете костра, затем начинает лить потоком. Я начинаю отсчет до десяти. За десять секунд любой человек потеряет столько крови, что ему ничего не останется, кроме как падать мешком на землю. Я понимаю, что он только похож на человека, но надеюсь, что правило останется в силе: если я выживу в течение десяти секунд, то я выиграю.
Он большой, широкоплечий и толстый. Неудивительно, что он так легко нес девочку в горы много миль. В мерцающем свете чахлого костра я не могу разглядеть его в деталях. Он человекообразный, с узловатыми шишками, выступающими из спины, плеч и бедер, которые похожи на огромные опухоли. Руки кажутся слишком длинными. Они отходят от туловища и упираются прямо в землю. Кожа такая прозрачная, что почти светится. Вместо груди теперь – кровавая дыра.
Я передергиваю затвор и стреляю снова. В этот раз выстрел отрывает кусок его плеча. Кровавые ошметья плоти и кожистые наросты летят прямо на девочку, которая отшатывается назад на четвереньках. Монстр все еще на ногах. Он рычит на меня как раненый разъяренный кабан.
– Беги! – кричу я девочке и начинаю подходить ближе.
Шесть, пять, четыре. У него огромная дыра вместо сердца и отсутствует часть руки. А он все еще едва шатается. Я понимаю, что у меня неприятности.
– Падай, – шепчу я. – Ну, падай же.
Он засовывает свою тяжелую лапищу под спальный мешок и вытаскивает оттуда длинный зловещий топор, предназначенный для рубки деревьев и вышибания окон в спальнях маленьких девочек. Я не сомневаюсь, что он легко и с удовольствием рассечет мою плоть. Но не собираюсь давать ему ни шанса.