Харченко не совладал бы с ней так просто. Она даже успела дернуть руку к сумочке.
Но было слишком поздно.
Из проколотой сонной артерии кровь толчками выплескивалась на Анастасию, которая с полузакрытыми глазами позволяла вести себя домой. В первое мгновение она ничего не поняла. Лизанька вдруг навалилась на ее плечо, начала сползать на землю, цепляясь руками за сарафан подруги. В трепещущем свете фонарей было видно, как из пробитого горла толчками пузырится темная пена, у уголков рта скапливались готовые пролиться струйки…
Анастасия, ничего не понимая, наклонилась к обнимающей ее колени, сучащей по асфальту туфлями подруге.
И тут темноту прорезала резкая вспышка света. Потом еще раз. И еще. Яркие молнии фотоаппарата высвечивали последовательно: склонившуюся над упавшим телом худенькую фигурку; обернувшееся на вспышку перекошенное ужасом лицо; вскинутую руку, пытающуюся защититься от вспышек; ту же фигурку, пытающуюся убежать… И при каждом разряде вновь и вновь проявлялась лежащая на асфальте залитая кровью женская фигура.
Хорошо, что Анастасия не вскрикнула, — Александру не пришлось ей зажимать рот. Догнал он ее тут же, в несколько прыжков. Грубо схватил за руку.
— Слушай меня! — проговорил быстро. — Теперь не я у тебя, а ты у меня в руках. Твои фотографии будут в надежном месте. Вздумаешь подослать ко мне своих костоломов — снимки окажутся где положено. Лизанька убита твоей маникюрной пилочкой. Но сам набор тоже остался у меня. Пока он не окажется у сыскарей, тебе ничего не грозит… Захочешь повидаться — милости прошу! Но только без фокусов.
— За что ты ее?
Вопрос прозвучал уже в спину торопливо удаляющемуся Александру. Тот на мгновение притормозился. Даже повернулся к ней, теряя драгоценные секунды.
— А ты не поняла? Все просто. Леонид мне помогал мстить за Анну. А вы его убили. Благодари Бога, если ты, конечно, в него веришь, что когда-то взяла с меня слово не трогать Анастаса…
И он заспешил домой.
13
В комнате он быстро разделся, осмотрел одежду. На пестрой материи на рукаве рубашки темнело несколько капелек впитавшейся крови. Можно было бы попросту не обратить внимания. Но «горят» чаще всего именно на подобных мелочах! А потому лучше было от опасной одежды избавиться.
Александр отодрал рукав, отложил его в сторону. Подсунул под истерзанную рубашку какую-то железку, поставил на нее утюг, включил его. Скатал и спрятал на место матрас. На кухне извлек из духовки металлический противень, положил в него отодранный рукав, облил его водкой и поджег. Скомканная материя подернулась голубоватым пламенем. Между тем из комнаты потянуло паленым. Подбежал, убрал утюг. На материи явно обозначилось обожженное пятно. То, что необходимо!
Теперь можно без опасения выбросить оба куска материи в мусорное ведро. Поставил его так, чтобы видно было. Спрятал противень.
Аккуратно перемотал пленку в кассете. Извлек ее. Спрятал все в ту же забытую Анастасией косметичку. Засунул ее в то же ведро, под горелый мусор. Этой ночью в общем-то ожидать визит костоломов вряд ли следует. Тем не менее перестраховаться не мешает. Ну а мусор они вряд ли полезут ворошить. Вот если милиция пожалует с обыском — обязательно. Но если прибудут муровцы, Харченко так или иначе будет конец. Если они заявятся, то не просто так, а только в случае, если у них будет явный повод для подобного визита.
И последнее. Александр тщательно вымыл свои кроссовки, особенно ребра протектора, спрятал их в шкафчик. А у двери поставил свои видавшие виды туфли, давно немытые, кое-как намазанные кремом.
Потом призадумался. Кроссовки, конечно, жалко. Но лучше не рисковать. Он опять их достал. Поднатужившись, отодрал у одной из них подошву. Завернул оба в газету. И лишь тогда направился к двери.
Пора заканчивать формирование алиби. Стараясь не шуметь, он вышел из квартиры.
Пробрался к мусоропроводу, бросил сверток с испорченными кроссовками в темную гулкую трубу. Вернулся к порогу. И лишь тогда громко распахнул дверь на лестницу и вызвал лифт.
— Счастливо, лапонька! Буду рад тебя видеть в следующий раз! — известил он на всю лестничную клетку.
Протянул руку внутрь раздвинувшейся двери, нажал кнопку. Створки захлопнулись.
А Харченко ткнулся в дверь к соседу. Решительно позвонил.
— Кто там? — прохрипел нетрезвый голос.
— Открывай, Петрович, я сегодня гуляю, — орал отставной майор. — Пошли добавим!
— Пошел ты… — обматерил его сосед. — Ночь на дворе! Сколько времени?..
— А мне плевать на время! У меня сегодня праздник, — не унимался Александр. — Ну, не хочешь, хрен с тобой! А то у меня есть…
Дверь распахнулась. В темноте в предвкушении дармовой выпивки двигался хрящеватый нос.
— Ну ладно, давай по маленькой, — согласился сосед. — Только тихо, а то моя проснется…
— А мы и ей нальем!
— Это она нам вливание сделает, — скаламбурил Петрович.
В прихожей он опять потянул носом.
— Что у тебя горело-то? — спросил равнодушно, просто чтобы спросить.
— А ну его, — весело орал Александр. — Подругу хотел проводить, начал рубашку гладить… А куда мне в таком состоянии!
— Прожег?
— Ага! — радостно сообщил Харченко. — Насквозь. Пришлось выбросить. Вон, в ведре валяется… Да леший с ней, пошли в комнату!
Постель, разостланная на двоих, небрежно сбитые подушки, скомканная простыня произвели на соседа необходимое впечатление.
— Хороша хоть? — поинтересовался завистливо.
— Лучше не бывает!
Он щедро налил Петровичу полстакана. Тот облизнулся, алчно прищурился и влил в себя водку. С удовольствием крякнул. Все же «Смирновская № 27» — это не дешевка, пахнущая ацетоном…
Наконец произошло то, чего так ждал Александр. Дверь без стука распахнулась, и в квартиру, небрежно запахнув потрепанный халат, влетела жена Петровича.
— А ну пошел домой, алкаш чертов! — выхватила она взглядом стакашек в руке супруга.
— Ты, Любк, слышь, не надо шуметь, вишь, у человека праздник…
Люба оценила ситуацию по-своему, по-бабьи:
— Праздник? Хорош праздник — собачья свадьба! Такой праздник он может себе хоть каждый день устраивать. Ты-то здесь при чем? Был бы повод выпить…
Александр «обиделся»:
— Ну и валите тогда отсюда! К вам как к соседям… Пошли вон!
Петрович с вожделением глядел на едва ополовиненную бутылку:
— Слышь, Любк, надо ж к соседям по-людски…
— По-людски? — совсем взъярилась жена. — Так он в следующий раз и тебе такую же шалаву приведет. Ему что? Он кобель холостой, так его растак… Он еще тут и притон устроит, и тебя таскать к себе начнет…
— Пошли вон! — орал Харченко.
По трубе батареи кто-то принялся стучать чем-то металлическим.
Теперь, при необходимости, все соседи подтвердят, что Александр ночью был дома, пил с женщинами, потом с соседом и буянил.
Можно было укладываться баиньки. А завтра — вернее, уже сегодня утром — заберу Маринку и рвану куда-нибудь денька на три. На природу. Отдохнуть от всей этой крови, грязи, мерзости, смерти.
Александр уже хотел было гасить свет, когда заметил на подушке на диване длинный женский волос. У Анастасии не такие. Это волос Лизаньки. Уже мертвой Лизаньки. Она сегодня убила Буеракова, который совсем недавно пытался убить Харченко…
Целая цепочка взаимосвязанных, взаимообусловленных убийств.
Доставая из-за двери матрас, Александр старался не думать о том, что сейчас делает Анастасия. Ей-то сейчас каково!.. Да, сама виновата. Но от этого не бывает легче, от осознания этого бывает еще тяжелее.
Не попалась бы сдуру в окровавленном платье. Да черт с ним со всем!
Немного поворочавшись на расстеленном на полу матрасе, он вслух, громко сказал сам себе:
— В конце концов, перед кем я сейчас выпендриваюсь? Перед самим собой? Еще не хватает!..
Он приподнялся, дотянулся до столика. Взял рюмку, чашку с соком, бутылку. Налил, не включая свет, в темноте. И начал пить. Как всего-то неделю с небольшим назад. Тоскливо. Одиноко. Медленно. Никому не нужный. Постепенно чувствуя, как мозг наливается хмельной тупостью.
Часть седьмаяВозвращение
Ретро-7
Пиво было горячим, едва ли не кипящим. При каждом глотке перекисшие газы стремились вырваться из горла противной отрыжкой. Проталкивая его в себя, Александр рассказывал о том, какое ледяное пиво и каких сортов подают желающим в кабачках Рио-де-Жанейро.
— Счастливый, — завистливо вздыхал Иванушкин. — Мир повидал… Мне бы такую жизнь! А то всю жизнь в институте проработал, а она, жизнь-то, мимо прошла.
Харченко не стал его разубеждать. Потому что тогда пришлось бы рассказать, что конкретно делал он в краю далеком. Про Моисеева, про Идальго и его телохранителей. И про красавицу Джоанну… Впрочем, рассказ про Джоанну Сереге понравился бы. Особенно про то, как они двое суток из номера гостиницы не выходили после того, как не удалась подстроенная ею для него засада, какая ненасытная и страстная она была в постели, как им еду и напитки в комнату приносили… За ее счет, к слову. И про прощание в аэропорту тоже…
Нет, Александр не считал свою жизнь счастливой. И жизнь свою повторить не желал бы. Потому что тогда вновь пришлось бы проливать кровь невинных.
А впрочем… Кто его знает? Ведь тогда придется признать, что вся жизнь прожита напрасно.
— Нет в жизни идеала, Серега, — ответил тогда отставной майор. — И у меня далеко не все было чудесно.
Серега тогда промолчал. Очевидно, думал, что лукавит друг из сочувствия к его жизни.
Они еще не знали, что послезавтра Иванушкин умрет.
1
Трое суток пролетели совсем незаметно. Маринка была, как всегда, очаровательна, влюблена и от этого мило, но утомительно болтлива. Ее можно снисходительно выносить не больше суток. Именно суток. Потому что она не умолкала даже в те минуты, когда можно было бы и помолчать.
А такие минуты возникали не раз.