— Понимаю.
— Везет тебе, — подмигнул Игорь Пантелеевич, — небось сам Николаич завидует. Ладно, сынок, езжай, а то Ольгу там сейчас застукают. Я матери наплету какие-нибудь причины, по которым ты с ночевкой пока не сможешь приезжать. Сами к тебе как-нибудь выберемся, как все в русло войдет. — Обняв, он притянул Кольку к себе и проговорил на ухо:
— Не лезь никуда. Очень прошу.
Колька легко пообещал. Он просто еще был не в курсе того, что не получится сдержать слово…
Глава 13
Колька возвращался домой успокоенный, нагруженный гостинцами, снабженный особой банкой компота для Маргариты Вильгельмовны. Хорошо, что отец все понял и пообещал все уладить. Спокойнее стало потому, что мать ничего вроде бы не узнала — по крайней мере, не подала виду, ну будем считать, что не узнала. И вот аванс уже на носу, и удалось дотянуть до него без долгов. И ботинки новые, пусть и покойницкие, зато обмялись на ноге и стали куда удобнее.
О Маркове вспоминалось уже без особой горечи. В конце концов, он ему никто, пусть разбираются те, кому положено — в особенности с теми, кто «в рейхе». Ладно. Сейчас успеть бы Ольгу вызволить, передать банку Шорихе — и домой, с утра начинать очередную новую жизнь.
Уже вечерело, сумерки скрадывали какие-то неровности, грязь, непорядок, из окна и на скорости окрестности казались такими уютными, чистыми. Клонило в сон, и Колька задремал. В себя пришел тогда, когда в вагоне кто-то внезапно звонко провозгласил:
— Граждане! Минуту внимания!
Он открыл глаза, поднял голову и увидел источник шума: это был щуплый шкет лет десяти, который, встав в дверях вагона и убедившись в том, что завладел вниманием аудитории, продолжил:
— Мы пришли. Благодарю за внимание, — и ввалился в вагон с какой-то излишней поспешностью. Это из-за того, что ему придали ускорение сзади — это была некая гражданка, идущая за ним:
— Иннокентий, не шали!
За артистом Иннокентием, который шел как принц, высоко держа голову, следовала пухленькая, симпатичная, кудрявая девица, смахивающая на актрису Целиковскую. Неся под мышкой портфельчик, она вела за руку девочку лет шести, а та, в свою очередь, тащила за собой пузыря поменьше, который спал на ходу, но крепился, тараща узкие глазенки. Замыкал шествие уже взрослый пацан, лет тринадцати, нагруженный тремя узелками, видимо, общим багажом.
Помнится, Колька почему-то решил, что все они родственники — чем-то они были похожи, хотя внешне были разными. И не только он так подумал, поскольку дядька, сидевший на соседней лавке, посмотрел на процессию, одобрительно цокнул языком и ткнул в бок парня, сидящего рядом с книжкой:
— Во, девчата делом занимаются, бойцов рожают, а ты все с книжечками.
Потревоженный сосед, длинный, нескладный паренек, поймал очки и неожиданно пробасил:
— Ну бать…
— Что «бать-бать»! — сварливо передразнил отец. — У меня в твоем возрасте уже двое были: один в Москве, другой на Камчатке!
Кто-то из пассажиров хохотнул, а вошедшая гражданка с укором заметила:
— Бог знает, что вы говорите, товарищ.
Но дядька настаивал:
— Говорю, что молодец! Поработала, нарожала! Или это не твои?
«Целиковская», покраснев, ответила:
— Это наши, товарищ.
— Мы государственные, — важно дополнил Иннокентий.
— А-а-а-а, ну это другое дело, — разочарованно протянул дядька и разрешил сыну:
— Читай, читай. Образовывайся.
Тут в вагон прошел контролер, прищелкивая щипчиками и требуя «билетики». Дошел до компании с «Целиковской», проверил билеты и у них, потом поинтересовался:
— Что, все ваши?
— Мы советские! — поправил Иннокентий, а девушка принялась шарить в портфельчике, но рук у нее на все не хватило, так что портфельчик выпал, замок отщелкнулся, и по полу рассыпались какие-то бумаги.
Девушка ахнула, принялась собирать их, а Колька помогал.
— Спасибо, товарищ, спасибо, вот я безрукая, — благодаря его и ругая себя, она улыбнулась, и сходство с актрисой Целиковской тотчас пропало. Зубки далеко не киношные, мелкие, плохонькие, и два верхних смешно повернуты вокруг своей оси.
— Посмотрим, — кондуктор, приняв документы, устроил перекличку. Все ребята дисциплинированно отозвались, каждый на свою фамилию. Лишь неугомонный Иннокентий с важностью поправил:
— Не Карасев, а Кара́сев.
— А разница? — спросил кондуктор.
— Потому что происходит не от «рыбы», а от слова «черный», ясно?
— Иннокентий! — одернула мальчика гражданка, но кондуктор с легкостью поправился:
— Ну пусть черный. Так, а кто у нас Божко Ю. В.?
— А это я, — призналась гражданка, — это я вам свои бумаги отдала по ошибке.
Кондуктор вернул документы и козырнул:
— Трудовых успехов, товарищ Божко, в вашей героической профессии.
«А вот и новая порция головной боли, — весело отметил Колька, — это, надо полагать, эвакуаторша, в ДПР новых дефективных везет. Вот этот, который постарше, небось, к нам и отправится, хорошо, что не этот Иннокентий».
Но, пребывая в благодушном настроении, он на этот раз порадовался: славно, что ребята не шарятся по разбомбленным домам, как в свое время Пельмень с Анчуткой, не перхают, как простуженые кони, не крадут с голодухи, а едут вот, приодетые и отмытые, навстречу новой жизни.
Колька даже до такой степени подобрел, что обдумывал уже, не помочь ли девчонке отконвоировать эту всю ораву. Но когда они выгрузились на платформу, товарищ Божко так ловко погнала свое малое стадо в правильном направлении, что стало ясно — этот человек опытный, так что и без него управится. Вот и славно, а то некогда добро творить, спешить надо.
Колька без приключений добрался до больницы, незаметно влез по лестнице. Ольга, злющая и надутая, встретила его неприветливо.
— Ты где шляешься, негодяй? Время к ночи!
— К ночи, — согласился Колька. Он влез в окно и, переодеваясь в пижаму, заметил некоторый непорядок: тумбочка была пуста.
— Я не понял. Где положенная мне вечерняя простокваша? Выпила?
— Ничего я не… с ума сошел! Сюда вообще никто не приходил! Если бы я хотела есть, я давным-давно с голоду померла бы!
— А вот это уже безобразие, и этого мы так не оставим, — пообещал Колька. — Посиди еще немного и помолчи, сейчас домой пойдем.
— Какой домой?! Маргарита злая как черт, убьет!
— Ничего, сама убьет, сама и оживит. Решим вопрос.
Прихватив мамину банку, Колька, уже в пижаме, вылез обратно через окно на лестницу и преспокойно направился к главному входу.
Дежурная медсестра спала, положив голову на руки, но, когда он попытался прокрасться мимо, проснулась и «залаяла», как бдительная овчарка:
— Это что за… — но, увидев, кто идет, переполошилась:
— Пожарский! Ты-то откуда?
Он обиженным и взволнованным голосом спросил:
— А что делать прикажете? Забыли узника, бросили без еды и променада до ветру, что же мне, пропадать?
— Ой, беда! Острый мальчишка с аппендицитом поступил, про все забыли. Ну, не плачь, сейчас на кухне найдем что-нибудь.
Колька гордо отказался:
— Не надо уже. Меня сегодня выпишут.
— Как же, сегодня. Выписка с двенадцати часов, — напомнила медичка.
— У меня особый случай, главврач не откажет…
Тут с тыла ударило главное орудие:
— Сейчас не откажу, — оказалось, что упомянутая особа стоит прямо за плечами, неумолимая, как смерть.
Прохладные, очень крепкие, хирургические пальцы ухватили Кольку за ухо, и Маргарита Вильгельмовна в таком унизительном виде повела его по коридору. По счастью, уже был отбой, и никто этого не видел. Ведя, она приговаривала еле слышно, но очень зло:
— …не откажу себе в удовольствии не голову, так ухо тебе отвинтить, мальчик Коля. Твое счастье, что Сорокин позвонил и предупредил, что ты в самоволке, а так все хорошо.
— Хорошо, — подтвердил Колька и ухитрился, изогнувшись, выставить банку с компотом, — это вам мама передала, с благодарностью.
— Спасибо. — Маргарита взяла подарок, ухо отпустила и, не сдержавшись, зевнула во весь рот: — Ох! Устала как собака.
Они шли на этаж, где располагалась Колькина «темница», и главврач рассказала, что звонил Сорокин и позволил очистить помещение от Пожарского, но:
— Случилась аховая ситуация, и стало не до тебя. Ты у мамы поел?
— Так точно.
— Значит, и хорошо, что порцию на тебя не надо тратить.
— Не надо. Только там Ольга…
— Где?!
— В палате.
— Что она там делает?
— Да так…
— Господи, что за детский сад, — пробормотала Маргарита, — хотя что удивительного? Тут, на этой окраине, все ненормальные — от мала до велика.
Поднялись на этаж. Уже тамошняя медсестра удивилась явлению официально запертого пациента и поохала, что ребенок остался голодным. Главврач утешила:
— Так ему и надо. И хорошо. Видите, он и голодным сквозь запертые двери проходит, представьте, что бы он натворил, поевши. Ключ дайте.
Маргарита отперла дверь и позвала:
— Оля, вылезай. Бить не буду.
Никто не отозвался. Они вошли в пустую палату, главврач повторила, уже сердито:
— Вылезай, что за детство?
Ольга, кремень такой, снова не подчинилась. В самом деле, куда же она делась? Шор, опустившись на корточки, заглянула под кровать, выпрямившись, одернула занавески, потом сказала:
— А, — и, открыв окно, глянула куда-то вверх, спросила:
— И не стыдно? Взрослый же человек.
Ольга, придерживая подол платья, смущенно спускалась по лестнице, осторожно влезла в окно, спрыгнула с подоконника. Маргарита, смерив ее взглядом, сжалилась:
— Марш домой оба! Скажите спасибо, что сил нет, а то бы прописала вам, как это… ижицу.
— Что-что? — насторожилась Ольга.
— Выпорю! — свирепо пообещала главврач. — Кыш отсюда!
…По дороге домой Оля, уже сменив гнев на милость, пожаловалась на свои страхи:
— Ох, я страху натерпелась! Только ты за окно, такой тарарам поднялся — аж жуть. Все топают, вопят, Маргарита рычит как зверь. Я трясусь — вот-вот вломятся и убьют…