А Ваня Белов по молодости и неопытности страдает болезненной ответственностью. Сам переживает до потери сна и аппетита и Кольке дышать не дает. Сейчас тихо, потому что он куда-то ускакал — может, на поиски красной дорожки под ножки высоким гостям. А как вернется, то обязательно занудит, елозя по ушам:
— Лично вас прошу, Николай Игоревич, чтобы все, то есть прямо все… слышите?
— Слышу.
— …было в полном порядочке!
— Иван Осипович, все и так…
— …а то вот придет товарищ Казанцев, а прямо под ногами ветошь какая-то брошена.
«А то Ильич тряпок не повидал» — думал Колька и отбивался:
— Ветошь не брошена, а положена как раз для того, чтобы при входе копыта вытирали. И вообще, что это за рабочие помещения, где все стерильно? Если чисто, то, стало быть, тут сплошные лентяи, которым нечего делать, кроме уборки.
Огрызаясь, Колька все-таки делал, как просили. Он Ваню Белова уважал, старался не хамить, не желая портить ему никудышные интеллигентские нервы.
А ведь есть куда более важные дела, чем уборочки и показуха! Ведь с набором в этом году полный швах, уродов набилось, что хоть все бросай и беги. Колька с высоты своих прожитых лет и опыта видел, что молодое поколение никуда не годится. Нет, он со временем не стал старым ворчуном, и для подобного утверждения были все законные основания.
Колька с наслаждением распрямился, потянул спину, в порядке производственной гимнастики изобразил вращение корпусом туда-сюда и, заметив на стенке ранее невиданный щит, подошел ознакомиться.
С этой комиссией и так живого места на стенках не осталось, а тут еще вот: «Наш выпуск».
Выпуск… ну да. Каждую эту физиономию новоиспеченных токарей поммастера Пожарский запомнил на всю жизнь, сам лично обтачивал эти «полешки» под слабое подобие людей. Старался изо всех сил, как и весь педсостав, а на выходе получились не более чем буратины, «заготовки» для нормальных специалистов. Удивительно легкомысленные ребятишки. Отъелись за сытые годы, и все им трын-трава — слушают вполуха, смотрят вполглаза, работают на восьмушку, чтобы не вспотеть.
И все-таки выпустили, к тому же большинство уже пристроено, а остальные пусть отдуваются. Однако не успели утереть трудовой пот и перевести дух, как на пороге появилась новая партия «пней», еще похлеще.
Корень зла крылся в детском приемнике-распределителе, он же ДПР, который заселили, наконец, в бывший кинотеатр «Родина». «Дефективных»[1] долго не заселяли, поскольку помещение дышало на ладан, было напрочь убитое, с допотопным отоплением — котел с разводкой самотеком, уборной во дворе, плесенью на кривых стенах, протекающей крышей.
Все это требовало нешуточного ремонта, а денег и людей, насколько можно было судить, выделялось недостаточно.
Наконец, ДПР въехал — как подчеркивал капитан Сорокин — на его седую голову. Хотя на деле напасть свалилась на другие головы: на плешивую Семена Ильича, директора ремесленного, на горячую мастера Вани Белова, на квадратную от забот Кольки Пожарского и так далее.
Для Сорокина же ни гром не грянул, ни небо не упало на землю — в связи с появлением ДПР никаких противоправных завихрений не происходило. Дефективные физически не могли ничего натворить.
Как объясняла Сергеевна — Введенская, инспектор детской комнаты милиции, к которой Пожарский наведывался отмечаться, — ДПР — это вовсе не колония и не тюряга, как говорили сначала. Это что-то типа перевалочного пункта для беспризорных ребят. Туда свозили пацанов и девчат в возрасте до шестнадцати лет, которых отлавливали в Москве и ближайшей округе. В ДПР их осматривали, опрашивали, отмывали, одевали, при необходимости подлечивали. На все это, как объясняла Сергеевна, по правилам отводилось не больше двух недель, потому что задачей ДПР было именно распределять, то есть решать, куда дальше всех девать. Находились родители — отправляли к ним, не находились — оформляли по нормальным детдомам, а отчаянных оторв — по колониям.
Много ли таких неисправимых было — неизвестно. Те, кто выходил за забор ДПР, передвигались исключительно чинно и в сопровождении специальных вертухаев — эвакуаторов, как называла их Сергеевна.
Как-то Колька заглянул к Ольге в библиотеку, один такой организованный табунчик и пришел в сопровождении такого ветхого товарища, что удивительно было, как он вообще ногами перебирает. Он еле дошел до места и упал на стул, отдуваясь и утирая пот. Несмотря на это, воспитанники вели себя чинно-благородно: сами нашли нужные книжки, робко выстроились около стола с каталогом.
Ольга, окинув их не особо приветливым взглядом, спросила:
— Под чью ответственность предполагается брать книги?
Почтенный старец-эвакуатор, ни слова не сказав, побрел к директору Большакову. Тот вскоре сам явился и предписал:
— Товарищ Гладкова, книги товарищам выдавать.
— На чье имя записывать? — уточнила Оля.
— На имя товарища в рейхе.
Колька так удивился, что даже высунулся из-за полок:
— Где?!
Милейший Петр Николаевич был настроен сурово, глянул, нахмурив брови, и раздельно повторил, адресуясь исключительно к Ольге:
— Вэ — эР — Эй-хе. Руководство дэпээр.
Ольга заверила, что так и сделает, выдала книжки, записала, как было сказано. Все очистили помещение, и Колька, не сдержавшись, позубоскалил:
— Пропали твои книжки, Гладкова.
— Чего это?
— Все, что в рейхе, заграбастают в счет репараций.
За плоские шутки он получил газетой по затылку.
Книжки вернули в целости, а книгочеи разъехались кто куда. Но не все. С некоторыми теперь уже Кольке довелось познакомиться поближе. Ведь как раз большая часть нового курса укомплектована именно ими. Колька как порядочный человек и бывший ворюга не мог не порадоваться за этих ребят. Они не были одни на белом свете, без кола-двора и родителей, когда всем на тебя начхать. Будут за казенный счет питаться, лечиться, одеваться, жить не под заборами, не под кустами в Сокольниках, а в теплой общаге. Спать на чистых простынях, на всем готовом. В итоге выучатся и получат нужную профессию, выйдут в люди…
Так если бы еще все понимали свое везение.
Среди них были и такие лентяи, саботажники, дармоеды, которым лишь бы пожрать за казенный счет, были и многослойные гады, при виде которых нутро аж выло сиреной: опасность, опасность.
Не так давно с одним из них, неким Марковым, пошли беды. С виду приличный гаденыш, сверху лак да полировочка, постриженный, ногти, зубы вычищены, не курит, речь правильная, вежливый. На занятиях внимательный, видно, что все ему интересно, пальцы ловкие, ладится дело — а вот только отвлекись, и таких дел натворит… Однажды вот что удумал: ночью влез в столовую и сожрал хлеб, приготовленный ночью на утро — и как только в него все влезло? Ему пацаны темную в палате устроили, хорошо, что Асеева была начеку, смогла отбить, потом он долго валялся, отлеживался. Когда повели его к директору и стали выяснять, что да как, зачем это сделал, не мог, что ли, попросить, он только молчал и кровью сморкался. Другой раз ни с того ни с сего со звериной свирепостью налетел на Леху Прохорова, хорошего парня, аки волчара.
Как с такими работать — совершенно непонятно, ведь «мины замедленного действия»… «Дэпээровские» нарисовали им хорошие бумажки-характеристики, сплавили с глаз долой и успокоились. Теперь пусть педсостав училища отдувается…
Вдруг Колька отвлекся от своих мрачных размышлений, увидев куда более осязаемые поводы для негодования. На фанерном щите наглядной агитации красовалась его собственная физиономия, обведенная красной рамочкой и с гордой подписью: наш выпускник, помощник мастера производственного обучения. Такие картонки были развешаны по всему училищу — тоже беловская инициатива: поналяпать на видном месте физиономии выдающихся выпускников, хвалебные вырезки из газет-журналов и прочие доски почета.
Глава 2
Колька как раз прикидывал, как незаметно ликвидировать этот позор, но тут принесло самого мастера Белова. Приглаживая волосы, тот сообщил:
— Уже скоро будут товарищи. У нас ведь все готово?
— Готово, — без колебаний подтвердил Колька, твердо решив не уточнять, что «все» и что «готово».
Белов не поверил, принялся сновать тудасюда, заглядывая в самые неожиданные места, потом схватил веник с совком и стал подметать несуществующий мусор, одновременно умудряясь шарить беспокойными глазами по стенам. Нашел-таки непорядок и немедленно простонал:
— Николай Игоревич, я же просил!
— Что не так?
Белов, тыча пальцем в возмутительно пустое место на стене, продолжал причитать:
— Плакаты же! Плакаты по безопасности! Как можно, ведь начинающие должны иметь перед глазами наглядную агитацию!
Колька поспешил раскаяться и с облегчением смылся исправляться. Плакаты, как и вся подобная продукция, были свалены где-то в учительской, вот и повод убраться с глаз долой от этого психического.
Он отправился на первый этаж, где располагалась учительская. На площадке в сотый раз глянул в окно — настроение тотчас скакнуло вверх: а вот и дорогая Татьяна Макаровна, а вот и зарплата!
Вот она, золотенькая, серебряная, во двор заходит, несомая в толстенькой сумке!
«Ура-ура» — на радостях Колька, пользуясь тем, что никто не смотрит, скатился по перилам и, посвистывая, отправился в учительскую, которая соседствовала с бухгалтерией, она же и касса. Жаль, что Макаровна не так быстро ходит, сама она худенькая, а ноги после голодухи опухшие, как у слона — но это ничего, медленно, да верно. Главное, не пропустить момент, когда по коридору прошаркают долгожданные шаги.
Колька открыл дверь учительской и сразу увидел того самого чокнутого Маркова. Правильно говорят: помяни черта — он и появится. Спрашивается, что этому типчику тут делать? Тем более что там и нет никого.
— Учащийся Марков, что это вы забыли в помещении педсостава? — весело спросил Колька.
А тот вел себя прямо по-хозяйски, точно помещение им самим выст