— Николай Николаевич, там Луганские к вам желают.
Товарищ Луганский, Герой Советского Союза, летчик-испытатель, вообще-то, в стране один, но в дачном поселке постоянно проживали его отец с матерью. Смирные, хорошие люди, совершенно непохожие на своего боевого, местами горластого сына. Целыми днями шебаршатся в своем хозяйстве, садике-огородике, листьями шуршат, даже в продтовары заходят редко — зачем им, все привозят. Тихие-претихие, из категории славных людей, которые больше всего боятся кого-то побеспокоить.
Так что в воздухе сгущалась тревожная странность. Раз уж Луганские лично пришли в отделение милиции, да еще не пожелали поведать о своем деле настырной Катерине и вообще никому из нижних чинов, — стало быть, что-то случилось.
— Проси, — разрешил капитан и убрал стакан с недопитым чаем.
Вошли Луганские — Мария Ильинична и Даниил Тимофеевич, поздоровались и принялись мяться, подбирать слова, ходить вокруг да около, и это продолжалось довольно долго, пока Сорокин, не улучив момент, все-таки призвал:
— Товарищи, нижайше прошу вас: ближе к делу.
— Нас, товарищ капитан, вроде бы ограбили, — решилась, наконец, Мария Ильинична.
— Когда же?
— Да вот как раз с этим связан наш визит, — пояснила старая дама и принялась объяснять.
Из повествования следовало, что они сами не уверены в происшедшем. В доме все окна-двери целы, никаких следов взлома. Ключи не теряли, посторонние в доме не появлялись, только знакомые лица — почтальонша, молочница. И все-таки не могут найти самую ценную вещь… ну, как бы сказать, семейную реликвию…
Сорокин понял, что предчувствия его не обманули, и, поднявшись, пригласил:
— Пройдемте на место, так будет куда проще и быстрее.
Старички сразу переполошились, принялись бормотать наперебой, но в одном русле: дескать, зачем, да там и смотреть-то нечего, ничего особо ценного не пропало.
Николай Николаевич слушал и недоумевал. Наконец спросил, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало ни признака нетерпения или раздражения:
— Если вы все-таки пришли к нам, значит, вас беспокоит происшедшее. Это так?
Старики смутились, но все-таки признали, что да, в целом они ощущают некоторый беспорядок.
— Хорошо, — кивнул Сорокин, — я услышал от вас возмутительную историю: из дома заслуженных людей таинственным образом пропали ценные для них вещи. Правильно я понимаю?
— В общем-то, вы правы, Николай Николаевич, — начала Мария Ильинична, но снова смешалась и замолчала.
Капитан подождал продолжения, но, не дождавшись, весьма прозрачно намекнул:
— Как показывает мой профессиональный опыт, поиски невозможны, если объект поисков неизвестен.
Даниил Тимофеевич хлопнул по коленке, решительно встал и обратился к супруге:
— Маша, товарищ капитан совершенно правильно говорит: чего пришли тогда, если не хотим сообщить зачем. Пойдемте, Николай Николаевич, мы вам покажем.
Доро́гой Сорокин решил ни о чем не говорить, чтобы окончательно стариков не смутить. Более того, старался не гадать, что там вообще могло случиться, поскольку это занятие ведет к предубежденности. Но все-таки вышеупомянутый подлый жизненный опыт зудил: если гнутся, мнутся и не говорят, что пропало, значит, как пить дать, пропало что-то ценное и запрещенное. А таким на даче товарища генерала может быть лишь что? Правильно, оружие.
Тотчас противно засосало под ложечкой, потому что есть еще одна жизненная аксиома, с которой не поспоришь: любое оружие обязательно выстрелит. Любое, даже не то, что висит на стене в первом акте, но и то, которое якобы давным-давно сдано по акту (а документ о сдаче личного оружия Николай Николаевич сам читал).
«Так, все», — Сорокин оборвал поток панических мыслей, а тут и подвернулся отличный повод перевести разговор и дух заодно: у калитки поместья Луганских переминался с ноги на ногу не кто иной, как Санька Приходько. И держал он в руках мешок с криминальным птичьим пометом.
О том, что начштаба Приходько барыжит продуктами жизнедеятельности любимых птичек, знали все, но как-то помалкивали, относились с пониманием. Санька — не обычный спекулянт-перекупщик, своим торгует, то есть со своего хозяйства. Он голубевод, имеет удостоверение и отмечен многими грамотами официального клуба. Птички тоже должны чем-то питаться, а на носу зима, значит, нужны калории в большем объеме. Бобовые. А где их взять? А вот с дачников, которые перед холодами как раз подкармливают свои грядки и цветники питательной средой.
В общем, маячил Санька. Увидев, что хозяева идут не одни, он заметался и попытался спрятать мешок, но, чтобы скрыть его, такой тугой, на совесть набитый, надо было ему хорошо попитаться еще пяток лет…
— Вольно, — сказал Николай Николаевич. — Не нервничай, с тобой после.
— Я ничего, — ответил Приходько, а Мария Ильинична принялась рассказывать, какой Саша хороший, делится со стариками ценным удобрением и ни копейки не желает брать, нарочито не договаривая «лишней».
Поскольку ни Санька, ни Луганские не решались при нем провернуть свою операцию, Сорокин предложил:
— Обождешь во дворе или… — он замешкался, понимая, что не очень-то прилично приглашать в чужой дом, но Даниил Тимофеевич позвал сам:
— Заходи, мы недолго.
«А может, и все не так плохо, — мелькнула мыслишка, — получается, не боятся при постороннем, при Саньке то есть, сказать, что пропало».
Вошли в дом. Он уже давно потерял безликость казенной дачи и превратился в настоящее дворянское, генеральское то есть, гнездо. Внутри все отделано светлым деревом, исключительно чисто, ни пылинки нет, и даже дрова, сложенные у ослепительно белой печи, лежат как по линеечке, не позволяя себе ни единой брошенной щепочки. Санька попытался замешкаться в прихожей, но Мария Ильинична пригласила:
— Сашенька, проходи, садись.
«Никого постороннего не бывает у них, как же, — отметил капитан, — ясно, что Приходько не посторонний, но, может, у них кто чужой не считается посторонним? Виделись пару раз — и уже свой».
— Где у нас не в порядке? — спросил он.
— А вот, — Луганский-старший указал на массивный шкаф-секретер, повернул ключ, открыл один из ящиков — посмотрите.
«И что я тут должен увидеть? — думал Николай Николаевич. — Что бы там ни хранилось, значит, пропало не вчера, а раз не вчера, они наверняка это что-то искали. Пальцами навозили, поэтому искать что-то бесполезно».
Из вежливости делая вид, что тщательно осматривает мебель, Сорокин улучил момент, когда Мария Ильинична принялась потчевать Саньку какими-то сахарными яствами, и вполголоса спросил у старика:
— Так что пропало?
— Шкатулка.
— Что за шкатулка, что в ней было?
— В том-то и дело, что не знаю. Сын привез, сказал, пусть у вас постоит.
— Что же, не открывали?
— Она на ключ заперта, ключа не было. Да и незачем мне.
— Когда обнаружили пропажу?
— Вчера.
— Когда последний раз видели?
— Не вспомню. Как поставил, так и стояла.
— Описать сможете?
— Красивая, вроде из металла, но отделана, как будто бархат. Повсюду закорючки китайские, японские, и на крышке дракон и какая-то птица вроде петуха.
— А размер?
Луганский показал что-то размером с большую книгу.
«Металлический ящик, который запирается на ключ, — это шкатулка для пистолета. Хитрит, что ли?»
Но старший Луганский не кривил душой, поскольку сам быстро проговорил:
— Очень опасаюсь, не с оружием ли.
— Сын не говорил, что там внутри?
— В том-то и дело, что нет.
Тут приблизилась чуткая Мария Ильинична, сообразив, что что-то проходит мимо ее внимания, и тотчас заговорила:
— Вот видите, Николай Николаевич, ничего не повреждено, не взломано…
— А давайте проверим еще раз, — добродушно предложил капитан, — окошки проверим, двери.
Для успокоения совести хозяев он их осмотрел — все было в целости, ничего не тронуто, не повреждено.
— И вы говорите, что никого постороннего в доме не было? И ключей не теряли?
Сорокин задал еще несколько вопросов, и старики отвечали чистосердечно, было заметно, что ничего не скрывают. Создавалось впечатление, что их метания и недоговорки вызваны не тем, что они хотят что-то скрыть, а тем, что они не знают, что именно пропало в этой самой шкатулке. И конечно, беспокоятся — что отвечать Сереженьке, когда тот нагрянет, — а ведь он всегда появляется неожиданно. Никто не знает, где в настоящее время герой-летчик, даже его родители.
Сорокин спросил, не пропало ли что еще. Луганский-старший пожал плечами, а Мария Ильинична снова принялась мяться, смущаться и лишь после того, как получила заверения, что, мол, важна каждая деталь, призналась:
— Сереженькин мишутка пропал, — и покраснела.
Сорокин сначала не понял, потом понял и подавил улыбку. Ну иной раз непросто принять, что эта глыба в генеральском мундире когда-то носила рубашечку и играла с «мишуткой». К тому же грех смеяться, это не просто «мишутка», а Сереженькин, для мамы это целая вселенная и куда важнее, чем все шкатулки, вместе взятые. Николай Николаевич спросил, сможет ли она его описать, Мария Ильинична попросила подождать и приволокла откуда-то фото кабинетного формата. На нем сидела она сама, конечно, куда моложе, стоял собственной персоной Даниил Тимофеевич, а Сергей Даниилович, лет трех от роду, в рубашечке, как раз восседал у мамы на коленках, одной рукой обнимая за шею ее, другой — того самого мишутку.
«Батюшки мои! — подумал капитан, ощущая некоторую оттепель в сердце. — Сразу видно, будущий герой. А между прочим, медведь хоть куда, даже мордой похож на настоящего, и куда красивее, чем те артельные, которые завозят иногда в культтовары.
Мишутку жалко, и Марию Ильиничну жалко. Но еще больше капитану было жаль себя и своих архаровцев, потому что пропажа игрушки ни на что другое не указывает, как на то, что это, бесспорно, «дефективных» рук дело.
Сорокин, простившись с хозяевами, отправился на выход, но не ушел, а встал чуть поодаль, за купой мокрого ивняка. Нет, Сашку он не подозревал, просто его голубятня — это самая высокая точка в округе, и Приходько, паренек весьма наблюдательный, только делает вид, что его, кроме драгоценных птичек, ничего не волнует.