«А вот и посмотрим», — решил Николай Николаевич, настроившись на ожидание. Оно не особо затянулось: Санька, аккуратно уничтожив все предложенное доброй Марией Ильиничной и наверняка приняв от нее «на корм птичкам», выбрался из калитки. Накрапывал уже довольно прохладный дождик, поэтому Санька, засунув руки в карманы и подняв ворот курточки, перешитой из старой шинельки, с головой ушел в нее и в свои какие-то мысли. Да еще так глубоко, что, когда Николай Николаевич его окликнул, он весь встрепенулся и завертел головой, как мокрый воробей.
— Это я, — то ли успокоил, то ли пригрозил капитан.
— Я ничего, — снова открестился Санька.
— А я знаю. Ты мне лучше про другое скажи: не видел ли ты со своей колокольни кого-нибудь чужого, кто заходил к старикам?
Понятливый Приходько тотчас уточнил:
— Чужой — это кто? Незнакомый?
— Чужой — это чужой. Незнакомый. Ты письмоносицу знаешь?
— Конечно.
— Молочницу?
— Само собой.
— Ну вот они не интересуют. Кто-то, кроме них, приходил еще?
Санька, не раздумывая, доложил:
— Тетка в шляпке.
— Незнакомая?
— Ну-у-у-у… я ее видел, но как зовут — не знаю.
— Кто она, тоже не знаешь?
— Нет.
— Ну тогда хотя бы как выглядит — кроме шляпки.
Санька почесал в затылке и признался:
— Да трудно так-то… ну нарядная такая. Одета как с картинки, пальто у нее такое красивое, с мохнатым воротником, а шляпка пельменем и с сеткой на физио…
— Вуалью.
— Ну да. И ходит как павлин.
Сорокин недобрым словом помянул стариков: «А Луганский, темнила, утверждал, что никого чужого в доме не принимал…», и спросил:
— Часто она тут бывала?
— Ну раза три я ее точно видел. Вот Тимофеич уедет на станцию — она тут как тут к бабе Маше.
— Вот оно что, — протянул Николай Николаевич, вторя своим мыслям и мысленно же прося прощения у Луганского за подозрения. И пошутил:
— Видать, какая-нибудь приятельница, которую муж не терпит.
— Не-а, это эта… как ее… Медичка из приемника для «дефективных».
Вот так-так.
— Спасибо, Санька, помог.
— Да ладно, — буркнул парнишка, — а что случилось-то у стариков?
— В общем-то, ничего, — успокоил Сорокин, — то есть ничего страшного.
— Это хорошо. Но я все равно присматривать буду, — пообещал Санька, — жалко их, добрые люди.
— Ты верно рассудил. За такими еще внимательнее присматривать надо.
Попрощались и разошлись.
…По окончании летучки, которую Сорокин устроил по возвращении, с тем чтобы сообщить странное и потому пренеприятное известие, имела место диковинная пантомима.
Остапчук сопел и постукивал толстыми пальцами по столешнице, Сергеевна упрямо смотрела в угол, Акимов тоже набычился, и Николай Николаевич призвал всех к порядку:
— Может, хватит скрипеть мозгами в одиночку? Думать — дело полезное, но я вас сюда собрал не только для этого. Покумекать надо сообща. Вам слово, Иван Саныч.
— Да что сказать-то… Мишутка — оно, конечно, свидетельство, — промямлил Остапчук, — только вот сам по себе характер… Я вот к тещеньке ездил на другой конец и кое-что от знакомого участкового слышал.
— И что именно?
— То, что только у него на районе было два таких эпизода.
— Тоже шкатулки-мишки пропадали? — уточнила Сергеевна.
— Не совсем. Несколько другие фактики: похищено ценное, но пропажу обнаружили не сразу, как следствие — хозяева не уверены, пропало ли, может, просто продали на толкучке и забыли. Так что если какие следы и были, то за давностью «пальцев» не отыщешь.
— А что за люди жаловались? — спросила Введенская.
— Ну люди, как все мы.
— Я имею в виду, было у них что брать, они зажиточные?
— А то как же…
— Хорошо, — кивнул Сорокин. — Теперь товарищ Введенская.
— Я потом, — ответила Катерина, — в порядке старшинства.
— Товарищ Акимов?
— Лебедева гомеопатией страдает, — брякнул Сергей.
— Лебедева, это которая? — спросил капитан. — Медичка из ДПР?
— Да, — подтвердил Акимов, — а если Приходько говорит, что она приходит только тогда, когда старика нет, ну женщины любят всякое такое…
— Попрошу не обобщать, — предостерегла Катерина, правда, с улыбкой.
— Лебедева тут ни при чем, гомеопатия — дело не подсудное. Сейчас многие, и даже наверху, ею интересуются, — заметил капитан, — но в любом случае…
Тут зазвонил телефон, и Сорокин поднял трубку:
— Да? А, Виктор Михайлович, здравия желаю. Конечно, всегда рад. Через час? Хорошо, ставлю чайник.
Дав отбой, Николай Николаевич сказал, что все свободны, и напомнил:
— В общем, держите ухо востро. Особое внимание — на малолеток. Одним словом, все как всегда.
Остапчук и Акимов вышли, но лейтенант Введенская мало того что замешкалась, так еще закрыла за ними дверь и вернулась к столу.
— Тебе чего? — спросил капитан. — Что-то забыла?
— Нет. Не то что забыла, просто… ну хотела кое-чем поделиться, но так, чтобы не слышали. Можно?
— Тебе запретишь, — хмыкнул Сорокин.
— Тогда вот что, — начала Катерина достаточно бодро, но тут же смешалась и молча выложила на стол несколько листков.
— Это что? — спросил капитан, просматривая бумаги. — Галина Ивановна Лебедева… Лебедев Василий Владимирович, профессор Педиатрического института… Это все к чему?
— Это справки о смерти. Я подключилась… ну неважно. В общем, вот справки о смерти Лебедевых — Галины Ивановны и Василия Владимировича, выписки из загса, справки с Преображенского кладбища, то есть «Памяти жертв девятого января». Двадцать первый ряд, могила десять тысяч четыреста пятьдесят шесть.
— Ничего не понял. Можно по-человечески?
— Галина Ивановна Лебедева скончалась в сорок втором году, тогда же, когда и ее муж, — стала объяснять Катерина.
— Очень интересно, — признал Сорокин, — а ты не подключалась, не уточняла, сколько Лебедевых в Ленинграде?
Введенская, если и обиделась, то виду не показала, а спокойно продолжила:
— Собственно, поэтому я и хотела доложить наедине. Бумаги я вам оставляю.
— Добро! Иди трудись, — ответил капитан, снимая трубку.
Глава 3
Как-то после уроков Ольга, призвав на помощь Свету Приходько и Настю Иванову, проводила ежемесячную инвентаризацию.
Теперь темнеет рано, за окном моросит дождь, светят мокрые фонари, а тут, в библиотеке, прохладно, просторно, пахнет книгами и свежевымытыми полами.
И как же хорошо в этих таинственных ущельях между высокими полками, на которых такое изобилие разнообразных книг. Светка, обладавшая самой четкой дикцией в районе, бережно снимая с полки том за томом, громко и отчетливо проговаривала номер книги, фамилию автора и название, Ольга делала пометки в формулярах, а Настя своим красивым почерком выписывала талончик и аккуратно ставила его к другим таким же. Непосвященному это занятие могло показаться нудным и скучным, а тому, кто привык зреть в корень, было очевидно, что это необходимая работа. Не все в нашем мире благополучно, зато на этом отрезке жизни можно навести идеальный порядок. Вот зайдет читатель — и куда проще ему будет погрузиться совершенно в другой мир, где время течет медленнее, в воздухе витают загадочные ароматы старых страниц, а пространство раздвигается, становится бесконечным, где на полках, корешок к корешку, расположены двери в другие миры.
Светка замешкалась, освежая горло водой из заранее приготовленного стакана, и Ольга на мгновение размечталась. Она, конечно, активный, неравнодушный человек и все такое, но как-то от беготни и треволнений начинает уставать. Работа в библиотеке дает полное и бесценное право просто сидеть наедине со своими мыслями, думать о чем-то по-настоящему важном, вечном, спокойно читать. Вечерами, если не надо было в очередной раз куда-то идти и срочно чем-то заниматься, Ольга часто тайком оставалась в своем тихом, уютном царстве, где каждый уголок знаком и не сулит никаких сюрпризов…
— Оля, послушай, а где про Чапаева? — спросила Светка, перебирая книги на полке.
— Там должна быть. — Ольга поднялась и подошла к ней.
«Чапаев» — это одна из самых любимых Светкиных книг. Да и издание редкое, с каким-то росчерком на форзаце, который начинался с буквы, смутно похожей на «ф». Это породило легенду о том, что на ней автограф самого Фурманова. Правда это или нет — неважно, но книга хорошая, и Ольга всегда следила, чтобы она возвращалась на место.
— Может, не туда поставили? — на этот раз уже Настя, подтащив табуретку, полезла на верхнюю полку, принялась там копошиться, но скоро спустилась вниз с пустыми руками и, нахмурившись, сказала:
— Нету ее там.
— Хорошо смотрела? — уточнила Светка.
— Дважды!
Теперь Ольга подтащила деревянную лестницу, обшарила все верхние полки, а девчата проверяли по средним и нижним. «Чапаев» пропал. Светка влезла в картотеку и сообщила:
— Тут ничего нет. А должна быть здесь. Не мог же ее кто-то стащить. Оля, ты не помнишь, кто ею интересовался? Может, взяли, а мы забыли записать, а?
— Да нет, вряд ли, — промямлила Ольга, собирая расползающиеся мысли, — хотя…
— Оля, это я, — пропищала Настя. — Помнишь, недели две назад ты отлучалась и оставила меня дежурить?
— Да.
— Ну вот.
— Что «вот»? — нервничая, спросила Светка. — Кому ты ее выдала и не записала?
Настя, выкатив повлажневшие глаза, принялась каяться:
— Я… я, кажется, не хотела! Пришли ребята из этого… детского дома! Там был такой мальчик хороший. Сказал, что ему очень нужно ее прочитать, потому что он хочет стать военным. Так просил!
— Это такой рыжий, косой, курносый и щербатый, — Светка не спрашивала, она утверждала. Насте оставалось лишь кивнуть. Приходько резко отвернулась от нее и сказала Ольге:
— Накрылась книга. Этот рыжий книгу и у меня клянчил — я не дала, а эта… а! Если две недели назад, то его уже отослали к черту на кулички, и «Чапаева» вместе с ним. Шляпа!
— Возможно, книга осталась там, в «Родине», — пискнула Настя, — я завтра схожу и спрошу.