роено. Завершив разговор, он пристраивал на рычаг телефонную трубку. Положил ее, поднял глаза — пустые, без малейшего выражения, запавшие, в черных кругах — и молча вышел. То есть ни здрасте, ни до свидания, нахально, без тени смущения и даже глядя сквозь наставника.
В другое время можно было поддаться соблазну и навтыкать ему от души. Но сейчас, во-первых, настроение было хорошее, во-вторых, надо отыскать эти чертовы плакаты. О каждом болване думать — многовато чести болванам.
Колька принялся шуровать в поисках, и мысли в голове текли снисходительные и спокойно-беззлобные: «Ну и что? Чувствует себя человек как дома — уже хорошо, дома-то своего нет, вот и не соображает… Что тут воровать? А телефон… ну что телефон? Может, любимой девушке звонил, договаривался о встрече» — по поводу последнего пункта вообще не Кольке кого-то судить. Сам не раз так делал, используя служебное средство связи в личных целях.
Да куда они задевали эти проклятые плакаты?
Он все шарил и шарил по всем углам, стараясь все-таки шуршать потише, чтобы не пропустить Макаровну. Порылся в одном шкафу — ничего, во втором — есть, но не то, что надо, в третьем много всего, и все ненужное. По наитию заглянул за занавески — и вот они, отыскались наконец. И кто их только туда запрятал? Вот скобари! Как получили, так и берегли для дорогих гостей, совсем новехонькие, краска чуть не мажется.
Колька развернул один плакат, второй. Полюбовался на образцово-показательных, потому и ненастоящих токарей — это которые читают инструкции, заправляют гимнастерки в брюки, не болтают и во время работы думают лишь о работе. Глянул на часы — и насторожился. А что происходит, товарищи? Почему в коридоре по-прежнему тихо? Ни шагов, ни разговоров. Даже если ползком, кассирша давно должна была добраться до рабочего места.
Отставив пока плакаты, Колька вышел в коридор, постучался в бухгалтерию, подергал дверь — не ответили.
«Совсем плоха тетка, еле ползает. Или получка богатая и сумка тяжелая. Пойти помочь?» — решив так, Колька отправился во двор.
Он вышел из дверей, и перед ним открылась такая дичайшая картина, что он моментом оглупел и сразу не смог понять, что делать. А прежде услышал вскрик и звук, как если бы свалилось что-то мягкое. Потом увидел, как по утоптанной земле ползет кассирша Татьяна Макаровна, тихо стонет и сучит необутой ногой по земле, нащупывая слетевшую опорку.
Рядом никого не было, лишь уже за воротами спокойно, ничуть не торопясь, уходил дефективный Марков.
Позднее вспоминая обо всем, Колька ужасался: как он мог так себя вести, с его-то мозгами, с его опытом? Тупо озираясь по сторонам, он зачем-то плюхнулся на землю метров за пять до лежащей женщины, пополз к ней, как под обстрелом. Она уже затихла, лежа на боку, и Кольке бросились в глаза зеленые кольца ножниц: одно продолговатое, другое круглое, оба с облупленной краской, отполированные многими пальцами. Эти ножницы валялись в учительской, постоянно лезли под руки, когда были не нужны, и бесследно терялись, когда в них была необходимость прямо сейчас.
Зачем Колька вцепился в них, зачем дернул — может, потому что это было не просто не нужно, но и смертельно опасно? Ножницы с хлюпаньем вышли из раны, кассирша громко вскрикнула и обмякла… Он ухватил ее за руку, и та провисла как тряпичная. Пальцами принялся стягивать края глубокой раны, весь перемазался в крови, а они расходились, и казалось, что чем больше старался, тем больше расходились. Он бросил это дело и зачем-то потащил с шеи женщины платок — хотел, видимо, перевязать, но этого газового платочка не хватило бы и палец перебинтовать, а голова женщины повернулась так неловко, что она начала задыхаться, хлюпая горлом…
В общем, было сделано много ненужных, опасных вещей и, что куда важнее, потеряно немало ценных мгновений.
Лишь в тот момент, когда тело на глазах стало оседать, как бы тая, Колька, наконец, поступил верно, то есть заорал во всю глотку:
— На помощь! Врача!
В помещении затопали, забегали, послышались тревожные вопросы. Первым из подъезда выскочил неугомонный Белов, потом кто-то из ребят, мелькнула и пропала Асеева, вскоре появился белый халат — спешила медсестра. А Колька кинулся в погоню за Марковым, который, с его длиннющими ногами, ушел довольно далеко. Кольке казалось, что он несется со всех ног, а Марков не приближался ни на йоту. Шагал ровно, размеренно и нес на плече — это Пожарский увидел совершенно отчетливо — толстенькую сумку кассирши!
— Стой! Стой, гад! — выкрикнул Колька и тут же понял, что зря это сделал.
Марков встряхнулся, глянул через плечо и… дал деру.
Очень быстро он бежал. Или время для них шло по-разному? Колька видел с отчаянием, что расстояние между ними не сокращается, а, наоборот, все больше увеличивается.
Оставалось надеяться на свою выносливость и на то, что Марков не знает местности. Надо было просто бежать за ним, не выпуская из виду. И если он живой человек, то все равно выдохнется.
Они неслись по пустым кварталам, где домов не было, одни остовы, развалины да гнилые дровяные сараи. Марков несся без тени усталости, но было видно, что он как бы понятия не имел, куда податься — то в одну сторону бросится, то в другую, напарываясь то на тупики, то на внезапные стены, на другие препятствия. Если он так будет соваться, то ухнет в выгребную яму, и тогда в одиночку его оттуда не вытащить, факт.
Или же он все-таки искал что-то?
Тем временем дистанция между ними сокращалась. Пару раз, срезав путь, Колька его чуть не сцапал, но Марков, легконогий и в казенных новеньких ботинках, снова оторвался.
Кстати, о ботинках. Чертова подошва все же отлетела. Некоторое время Колька пробежал, волоча за собой и подметку, и портянку, потом запрыгал на одной ноге, сдернул тряпку и только потом сообразил, что собирается бежать босым по земле, из которой черт знает что может торчать. Не было времени ни соображать, ни пугаться за свое здоровье, ведь деньги вот-вот пропадут пропадом. А «дефективный» мелькал меж деревьев и был так тощ, что терялся за стволами, и Колька боялся упустить его из виду.
«Ничего, не уйдет. Некуда ему скрыться, не зная дороги» — и это было справедливо, ведь впереди уже заканчивалась полоса леса и начинались железнодорожные пути, отводы, где формировали грузовые составы. Там полно народу, Кольке стоит только крикнуть — сразу люди сбегутся и помогут поймать беглеца… Он уже предвкушал, как поддаст ему раз-другой.
Тут поднялся ветер, в небе грохотнуло, правда, еще далеко, как бы разминаясь. Марков тем временем сгоряча взлетел вверх по гравию, по крутому откосу, но тотчас взревел паровоз — и «дефективный» шарахнулся в сторону, заметался. Но соображал он очень быстро и бросился туда, где над путями уже были перекинуты конструкции будущего мостового крана. Прыгнул, ни секунды не колеблясь, ловко, по-кошачьи цепляясь за металлические скобы, проворно полез вверх.
Колька, пусть и разгоряченный погоней, ужаснулся — куда же он, дурак? Гроза же на подходе! И отчаянно завопил:
— Слезай! Дурак, слезай!
Но все бесполезно. Марков упрямо и ловко карабкался все выше, причем очень ловко, будто земля не тянула его к себе. Колька понял: если парень сейчас доберется до верха и перебежит пути, то не факт, что кто-то успеет встретить его на той стороне, кричи не кричи. И по земле за ним не поспеть — чертовы поезда идут плотно, без просвета, и это не пассажирские, которые можно пробежать насквозь по тамбурам, все грузовые.
Он, наконец, решился, плюнул на все и полез следом.
Тут загрохотало еще громче и ближе, сразу хлынул ливень.
Все, голой пятке кранты. Она, вся сбитая, стертая, истыканная невесть чем, теперь еще и скользила на мокрой конструкции, а следом за ней начали скользить и ладони. И когда это происходило одновременно, сердце ухало, казалось, что он уже срывается, вот-вот слетит вниз или на покатые мокрые крыши вагонов, чтобы тут же скатиться под колеса… Было страшно до чертиков, но Марков лез и лез, и Колька не мог отстать, просто старался не смотреть вниз. А на земле уже сбегался народ, все кричали и матерились. «Дефективный» добрался до моста, перекинутого над путями, пробежал по нему довольно далеко — и тут вдруг опомнился, замер, завертел головой и намертво вцепился в балку.
Обеими руками! — подумал Колька и тут же похолодел: «Сумки-то нет. Нет сумки. Когда он ее скинул, где?!»
От отчаяния и злости сил прибавилось, он сделал рывок и оказался на том же мосту. Теперь до Маркова было недалеко, а тот судорожно цеплялся за железяки.
Колька трусил не меньше, ведь если сейчас молния шандарахнет в мост — ему уже будет ни до чего — ни до денег, ни до Маркова. Да что там, его самого не будет. И все-таки, стиснув зубы, Колька неумолимо приближался.
Ливень все усиливался, на верхотуре свистел сильнейший ветер. Он хлестал по глазам, а конструкции вибрировали, ходили ходуном. Руки от этой дрожи слабели…
Вдруг Марков застыл на полпути на ту сторону. Он был похож на проснувшегося лунатика, который опомнился на крыше и не понимает, что здесь делает и куда теперь идти.
Колька громко свистнул. Парень вздрогнул, обернулся, тотчас потерял равновесие и намертво обхватил балку.
— Давай руку! — позвал Пожарский.
— Зачем? — спросил Марков.
— Не дури! Гроза ведь. Вниз надо, — Колька говорил и постепенно, по полшага, подбирался, протягивая руку.
Снизу заорали в голос:
— Спускайтесь!
— Уши оборвать!
— Сгорите!
Из тучи полыхнуло так ослепительно, что Колька зажмурился. Но стоило открыть глаза, как разразился такой гром над головой, что на секунду показалось: мост сложился и они сейчас оба слетят в тартарары. До Маркова уже было рукой подать, и можно было ухватить его за рубаху, которая как раз выпросталась из брюк и болталась, как тряпка на швабре. Но Колька боялся делать резкие движения. Он просто продолжал тянуться и звать.
— Ну, не дури! Давай руку!
Однако «дефективный» не спешил. Видно было, что он окончательно пришел в себя, потому что отцепил одну конечность от балки и теперь тер ладонью лицо.