— Когда я досчитаю до трех, ты почувствуешь, как твоя рука становится легкой как перышко и начнет подниматься. Раз… два… три…
Он приподнял руку, потом, по такой же команде, вторую…
Лебедева снова завела разговор о родителях, и Санька стал «признаваться», вываливая то, что успели придумать с Колькой… Мол, папаша интендант, снабженец, спекулянт, наживающийся на своем посту, натащил вещей — ставить негде.
Он боялся подсматривать, но по голосу слышал, что она довольна. Санька уже по третьему разу исполнял «Конармейскую», и, наконец, Лебедева закруглилась:
— Сейчас я досчитаю до пяти, и ты постепенно вернешься. Ты не будешь ничего помнить, но будешь спокоен и послушен. Раз… два… три… четыре… пять.
Санька открыл глаза, потянулся, изображая пробуждение, сел на кушетке и принялся одеваться, делая вид, что ничего не помнит. Голова немного кружилась, ноги были немного ватными, но это ерунда, главное — ясно, что она тут творит.
А Лебедева, строя из себя добрую тетю доктора, ласково сообщила:
— Ну а теперь иди на ужин — и спать.
— А где тут питаются? — спросил Санька.
— Пойдем, я тебя провожу.
Она провела его обратно в главный корпус, бывший кинотеатр, спустились в полуподвал — там оказалась кухня. Лебедева, наконец, ушла, стало куда спокойнее, а тетка Чох налила с горкой щей, отрезала огромный кусок хлеба, потом выдала макароны с тушенкой. Такая хорошая женщина — молчит и наваливает! А то после той говорливой медички и так голова трещала.
Вроде и не голодный был, а наелся от пуза. Ну а что? Имеет право. Если уж совсем по-честному, разведка-то удалась. Теперь понятно, что баба промышляет не только безобидными травками, а над людьми издевается, а еще, небось, заставляет делать то, что хочет. Санька вспомнил, как голова сама собой кивала, и поёжился.
— Замерз? — спросила добрая повариха. — Скажу Юре, чтобы еще одеяло тебе положил.
Явился Божко, выслушал поручение, ушел и вернулся с одеялом. Пригласил с собой.
Санька примечал: если его устроят тут, очень будет хорошо. Ну мало ли что — по крайней мере, эта повариха точно придет на помощь. Но они отправились обратно в другой корпус. Божко зашел первым, включил свет:
— Располагайся.
Большая комната на восемь коек, матрасы были лишь на одной, у окна. Санька спросил, «дав петуха»:
— А что, больше нет никого?
— Нет, — прошелестел этот упырь, — ты тут по-королевски. Если тебе до ветру надо, то сходи сейчас.
— А что так?
— На ночь дверь запирается.
— Порядочки, — проворчал Санька, но, конечно, воспользовался. Закрытых дверей он не боялся, решеток-то на окнах не было.
Ушел, наконец, этот Божко. И дверь, подлец, запер. Жалко было портить хорошее белье, поэтому Санька не стал застилать кровать, а просто разложил матрас и завалился сверху. Когда все в коридоре стихло — хотя громко и не было, некому было шуметь, — он потихоньку встал, чтобы не скрипеть, взобрался на подоконник. Ага, шпингалетов нет — ну это как раз не беда, форточка вон какая, царская. Тощий Санька просочился через нее бесшумно, как кошка, и спрыгнул на траву. Притаился, огляделся — все тихо, ни одно окно не горит, фонари есть только по ту сторону, с фасада, освещают дорожки и подъезд.
Пригнувшись, он побежал к гаражу.
Внутри было темно, но через прорехи в старом железе пробивался свет. Стояла какая-то туша, прикрытая брезентом, — надо понимать, трактор. Пара верстаков, ящики с инструментами, пара канистр, ворох каких-то ветошек. Железный шкаф тут только один.
Но он был заперт на висячий замок. Санька подергал его, поискал глазами ключ, потом пошел шарить в ящике с инструментом в поисках ломика, и вдруг сзади тихий тараканий голос прошелестел:
— Что-то потерял?
Санька застыл с поднятыми руками.
— Ну не надо так-то, — с легкой укоризной сказал Божко, — можешь и повернуться.
Эвакуатор стоял, уставив на Саньку смешной такой, крошечный пистолетик, точь-в-точь зажигалка, расспрашивал тихо, даже участливо:
— И что же это все значит? Куда ты собрался?
Приходько, уже опомнившись и взяв себя в руки, изобразил угрюмость, забормотал:
— Ну че сразу? Отмылся, пожрал, переоделся, ну и покедова.
— Через шкаф?
— Да, тут ход есть. Еще от старой «Родины» остался.
Божко искренне огорчился:
— Ну во-о-от, не учреждение, а прямо-таки проходной двор. То есть ты, значит, прям так-таки вор и беспризорник?
— Ну.
— А мне вот сдается, что ты шпион, — мягко произнес Божко, — не раз видел, как ты с голубятни глазенапы свои запускал куда не следует, а теперь вот, наглый такой, вперся с ногами в чужие дела. Разве можно так? — Он вздохнул и добавил: — Ну да ладно, раз ты такой честный… молоток положи. Аккуратно!
Санька подчинился.
— Теперь подойди сюда, только без резких движений. Ключ в правом кармане.
Он сделал, как велено, а в голове почему-то вертелась мысль: «Он что, настоящий? Малюкашка какая», — хотя и коту ясно, что как раз у такого-то душегуба пистолет вполне рабочий. Да еще такой маленький, что и думать нечего, чтобы его выбить — не выбьется, плотно лежит в ладони. Несмотря на всю свою психованность, щуплый Санька понимал, что в рукопашной он не сдюжит, к тому же дуло смотрело прямо в живот, а проверять, как это оно, когда пуля влетает в кишки, не было никакого желания.
Поэтому Санька просто тянул время, изображая непонимание. Он осторожно подошел, нащупал в кармане пиджака ключ, вынул и спросил:
— Теперь что?
— Как что? Отпирай замок.
Санька принялся орудовать ключом, изо всех сил прислушиваясь: вдруг Колька там, под крышкой? Тогда гроб обоим. Как же его предупредить… плохи дела. Отпер, наконец, шкаф, а крышка тоже была заперта.
— А тут тоже замок, — сообщил Санька, изображая удивление.
— Ключ там, за сварным ребром висит, — подсказал Божко. — Отворяй, отворяй, не всю же ночь тут стоять.
Санька, глубоко вздохнув, отпер крышку, поднимая ее нарочито осторожно, так, чтобы успеть захлопнуть. Но там никого не было. Тихо, пусто, сырость из подземелья пробрала до костей.
А Божко уже подошел вплотную, закрывая собой «вход» в шкаф.
— Ну что? — заботливо спросил он. — Молиться будешь? Или покурить хочешь?
— Зачем? — изображая непонимание, спросил Санька. — Дяденька, вы чего?
«Можно прыгнуть солдатиком, — соображал он, — а если высоко? Обломаешь ноги или хребет, поползешь на пузе, будет стрелять да ржать… нет уж, лучше постою».
И стоял, слезно приговаривая:
— Дяденька, да вы что? Да зачем же? Я ж ничего вам не сделал…
— Так для того это все и делается, чтобы ничего и потом не сделал, — заботливо объяснил Божко.
— Но ведь… я пришел! Меня записали! Попадет вам! — как бы захлебываясь, говорил Санька, мучительно оттягивая время, все еще на что-то надеясь.
— За меня не беспокойся. Заведующему я что-нибудь объясню…
— А не надо ничего объяснять, — сказали в стороне. Божко вздрогнул, но пистолет не опустил.
Санька, сидя в своем будущем «гробу», видеть ничего не мог, но из-под брезента, под которым скрывалась махина трактора, выбрался, весь в пыли, Эйхе. И у него в руке был пистолет, только вполне приметный вальтер.
— Я выстрелю, — зачем-то предупредил Божко.
— Стреляй, мне-то что, — ответил заведующий, — это ж тебе плюс пять-десять выйдет.
Санька уже решился прыгнуть в черное жерло, а там будь что будет: «Не дамся, — билось в голове, — не дамся…»
Он ждал, чтобы Божко хоть бы на мгновение отвел глаза. И дождался. Но прыгнуть не успел.
Раздался выстрел, Божко, внезапно тонко взвыв, согнулся пополам, зажимая руку, повалился на пол и принялся кататься.
Из шкафа Сашка видел, как заведующий подошел к нему и с внезапной силой нанес лежащему удар по затылку. Тот обмяк и затих.
Потом Эйхе повернулся к шкафу и позвал:
— Выходи, моль белая. Пороть не стану, — и протянул руку.
Санька вышел и увидел, что из-под брезента, как из палатки, торчат два бледных рыла — Пельмень и Анчутка.
— Ну в бога душу… — выдавил Анчутка.
Пельмень просто выругался.
— Не надо, — приказал Эйхе, — чего это вы так все переполошились, совершенно не понимаю. Это я соображаю медленно, а стреляю быстро.
Тут откуда-то с улицы послышались вопли.
— А это кто там? — спросил заведующий.
— Это Колька, наверное, Пожарский, — предположил Санька, промакивая рукавом испарину со лба.
— Прорывается с боями? — хмыкнул Эйхе. — Ну, так идите, успокойте. Рубцов! Товарищу Чох скажи, чтобы пропустила. Пусть в милицию позвонит.
— Есть! — Пельменя, который обычно сразу посылал любое руководство, требующее немедленных действий, как ветром сдуло.
Эйхе, обернув платком, сдернул с вялой руки Божко пистолетик, осмотрел, хмыкнул. И убрал к себе в карман…
Глава 10
Виктор Волин позвонил по внутреннему телефону, вызвал на допрос задержанную Лебедеву. Она была перехвачена уже на «Трех вокзалах» с чемоданом и доставлена на Петровку.
В кабинет она вошла со спокойным, доброжелательным выражением лица, по которому читалось, что она все понимает, что арест — досадное недоразумение, что скоро все выяснится и она готова все понять, все простить и так далее. Войдя, она с милой нерешительностью встала у стола.
Волин, чуть приподнявшись в кресле, пригласил:
— Прошу садиться.
— Благодарю, — кивнула она и неторопливо опустилась на стул, точно в вольтеровское кресло.
Это был их первый допрос. На предыдущем допросе, у другого сотрудника, Лебедева вела себя спокойно, уверенно и прямо говорила о том, что за эту ошибку «ответят кому следует».
Волин спросил самым нейтральным тоном:
— Ваша фамилия, имя, отчество?
— Лебедева Галина Ивановна. Я уже представлялась вашим коллегам.
— Вы из Ленинграда? — никак не отреагировав, продолжал капитан.
— Да. И об этом я тоже сообщала.
— Кем вам приходится Лебедев Василий Владимирович, профессор Педиатрического института?