— Даже к семейству? — уточнил капитан Сорокин.
— А оно где?
— В центре, в районе площади Борьбы.
— Нет. Сами пусть приезжают, как соскучатся, — решительно запретил Яковлев.
Между тем Катерина Введенская, используя то самое кумовство, которое горько обличал муровский лейтенант, наведалась к Кольке в то же утро после происшествия и была допущена.
Он, уже «стерильный и обработанный», лежал на койке, глядя в потолок и закинув руки за голову, а Оля Гладкова, неузнаваемая в белом халате, в косынке, читала ему некую увлекательную книжку.
Катерина, попросив ее выйти, детально расспросила о происшедшем, потом решила, что кое-что надо уточнить.
— Ты хорошо знал Маркова?
— Как всех.
— Ссорились?
— Я не баба, чтобы ссориться, — проворчал Колька, — а представитель администрации и воспитатель. А их не воспитывать, их драть надо, потому что в большинстве своем это не ученики, а чурки неотесанные.
— То есть ты утверждаешь, что все слишком плохо?
Колька сначала замямлил — «ну не так чтобы, но все-таки», а потом твердо заявил:
— Плохой набор, Катерина Сергеевна! Плохой! Я не знаю, что вообще из них выйдет и чем там эти, в приемнике, занимаются. Направили к нам таких, что им место лишь в колонии. Вот я уверен, что они где-то да наследили, а им ручки вымыли, носик высморкали и отправили к нам — учите, мол. А оно-то, гнилье, обязательно вылезет. Приемщики-распределяльщики!
— Коля!
— Что Коля? Скидывают на людей разного рода заваль, а люди ни сном ни духом, что за ними глаз да глаз нужен, — а теперь вот, мы же и виноваты.
— Училище никто не обвиняет, — успокоила его Катерина, — как раз педагогический состав, если ты о нем, ни в чем не виноват, этого никто не говорит.
— А кто виноват? — требовательно спросил он.
— Тут небольшая сложность… но мы к этому еще вернемся. Итак, ты говоришь, что из дэпээр в училище отправили негодный народ, которому место лишь на каторге.
— Так и говорю.
— Но ведь при приеме оформляются и изучаются медицинские документы, характеристики…
— Да что вы, Катерина Сергеевна, как маленькая! Написать-то что угодно можно!
— Но все-таки, Коля, если человеку, однажды оступившемуся, не давать никакого шанса, что же получится?
— Тогда предупреждать надо, что человек с особенностями. А то воспитывайте, мол, а потом вот такие вещи происходят.
— Случайность…
— Не было никакой случайности, к этому все шло, — решительно заявил Колька. — Этот самый Марков ни дисциплины, вообще ничего не признавал, цедил сквозь губу, вечно ходил, задрав нос.
— Ну это обычное дело в подростковом возрасте, — вставила Катерина.
— А еще потом «крысятничает» у товарищей, на людей кидается. И до кучи вот эта история. Хотите сказать, все случайность?
— Я предположила, что не исключена случайность, основываясь на отсутствии сигналов из училища. Если имели место такие вопиющие нарушения правопорядка, то почему не сообщали в органы? — тут же парировала Введенская.
— Ну… я не знаю, — смутился Колька, — может, не сочли нужным.
— В таком случае обвинять других в собственных недочетах нехорошо.
— Мои-то в чем недочеты?!
— Ну как же, Коля, ты же сам говоришь, что представитель администрации, мог бы сообщить о происшедшем… или запрещали?
Кто знает, умеет ли эта Сергеевна в шашки-шахматы играть, но обставила только что прямо ювелирно. И все основываясь исключительно на собственных словах.
Колька отступил на вторую линию обороны:
— Нет. Никто не запрещал, но было воспринято как рабочий момент.
— Итак, оставим пока, кто виноват, и сосредоточимся на том, что ты сам можешь сказать о Юрии.
— А кто это? — не подумав, спросил Колька.
— Марков.
Ну и ну! Он, так называемый преподаватель, да и вся администрация, понятия не имели, как зовут Маркова!
— Он был… ну, такой… То ничего-ничего, а то вдруг взбрыкнет как молодой мерин. Что по нему — делал тотчас и без звука, что не по нраву — не делал вовсе. И ладно бы, как все, спорил бы, возражал, а то просто саботировал. А начнешь ему выговаривать, может, и примется убираться, а чаще всего просто встанет, ногу вперед, глаза белые и как глухой.
— Это как раз дело обычное, — напомнила Сергеевна, — а вот ты упомянул два происшествия, что «крысятничает» и кидается на людей. Расскажи подробнее.
Колька почесал затылок: в самом деле, чего сейчас-то замалчивать. К тому же у него самого были серьезные сомнения, виноват ли Марков в происшествии — уж больно мутным оно было.
— Дело было так. С утра пораньше заведующая приходит в столовку, а там на плите… спит Марков, рядом два пустых лотка и вокруг корки. Сожрал весь хлеб.
— Так оголодал? — переспросила Катерина, покачав головой. — В дэпээр ведь хорошие пайки. И странно даже не то, что он столько съел, а то, что заснул на столе, запершись изнутри. Он ведь как-то вошел, почему тогда сразу не вышел обратно?
— Откуда я знаю, — проворчал Колька, которому тоже эта странность не давала покоя, — может, с замком не сладил …
— Ну или кто-то подпер дверь снаружи, — предположила Сергеевна.
— И кто мог это сделать?
— Ну я не знаю, например, тот, кто крал себе казенный хлеб, а тут неожиданно непрошеный свидетель появился, вот его и заперли в столовой, чтобы не думал настучать. Версия?
— Д-да…
Если предположить, что она верна, то темная, которую устроили Маркову соседи по палате, уже совсем в другом свете предстает. И куда понятнее его поведение у директора, когда Ильич пытался выяснить, что вообще произошло. Вот это нежелание отвечать, нос кверху совершенно по-иному уже оценивается. Стучать даже на мерзавцев — западло.
— А пацаны ему еще и темную устроили, крысе такой… Ладно, давай дальше. Что с дракой?
— Налетел на одного парня, Леху Прохорова…
— Ни с того ни с сего?
И снова Колька запнулся. Драку он видел, но очень удивился. Прохоров, пусть и атаманствовал, был парень нормальный, справедливый, с чего Марков на него налетел? Становилось как-то противно. Горько от самого себя становилось, от своей кичливости и якобы правоты. Ведь все он это видел и мог совершенно спокойно докопаться до сути, а если бы докопался, то, может, и не было ничего этого… — Многих травят, но это не повод людей убивать, к тому же тех, кто ни разу не обидел.
— Ведь пора бы уже понять, — вздохнула Катерина, — и ты, и я, мы видим только то, что на поверхности, а нам надо до сути докопаться. Ладно, не все сразу. Главное я уловила: ты сам личной неприязни к нему не испытывал, ссор и споров не по делу у вас не было.
— Да я-то тут при чем…
— Ты очень даже при чем. А теперь вернемся к тому моменту, когда ты увидел погибшую.
— Умерла, значит…
— Да, но сейчас не об этом.
— И об этом тоже! Кто-то же должен ответить.
Кончилось терпение у Катерины, и она напрямую рубанула:
— Если сейчас же не перестанешь валять дурака, то отвечать будешь ты.
— Это почему я-то?! — аж подскочил с койки Николай.
— На орудии убийства твои пальцы.
— Что, только мои?! Эти ножницы пол-учительской лапали! И Марков тоже!
— Ты Маркова оставь, — посоветовала Катерина, — нет Маркова, с него взять нечего. А ты вот живой и невредимый.
— Это что, моя вина?!
— …готовый кандидат на отсидку, — завершила она. — Коля, очнись! Ты не других обличай, а про себя подумай. Судимый, застуканный на месте преступления, на мосту — и это все видели. Некоторые утверждают, что это ты Маркова толкал. Понимаешь теперь?
Теперь он понял, да еще как.
— Все клевета и подлое вранье!
— Да я-то знаю. И все мы знаем, — заверила Сергеевна, — но хотя все мы считаем, что ты на это не способен, есть объективный момент, от которого отвертеться не получится.
— Да не трогал я его!
— Ты выдернул из раны ножницы. Вот как раз это видели все.
— И что же?!
— А то, что это спровоцировало усиленное кровотечение, — мягко объяснила она, — так что, даже если отмести всю клевету… а я знаю, что это клевета, будь уверен, причинение смерти по неосторожности пришить очень даже можно.
— Но ведь я не хотел…
— Так потому-то «по неосторожности», а не «умышленно». Ты разве не знал, что так делать нельзя?
— Да вроде бы… знал.
— А то, что нельзя хвататься за орудие убийства, знал?
— Да…
Катерина вздохнула:
— Я, Коля, пытаюсь донести до тебя мысль, что тебе бы сейчас молчать в тряпочку и молиться. Очень плохи твои дела. И думать тебе надо не о несправедливости жизни, а о том, что Юры Маркова нет, а ты есть и очень удобен для того, чтобы сделать тебя крайним. И твое «героическое» прошлое никто не забыл, и условный срок, и судимость. Ну и главное: товарищ лейтенант Яковлев любит подгонять решение под ответ.
— И что же мне делать?
— Быть искренним, послушным и очень осторожным.
— Но я вам все рассказал.
— И это очень хорошо.
— А вы не выяснили, куда он звонил, Юрка? Ну из учительской.
— Он и не звонил.
— Не может быть, я же видел, как он повесил трубку.
— Он, судя по данным с телефонного узла, ответил на звонок, который был сделан с уличного телефона.
— То есть кто-то позвонил в учительскую и случайно попал на Юрку?
— Возможно. И, между прочим, часто у вас так бывает, что учащиеся заходят в учительскую тогда, когда там никого нет?
— Нечасто.
— А часто ли пользуются телефонами в учительской?
— Вообще это запрещено.
— Припомни: когда он выходил из учительской, в руках у него ножниц не было?
— Да не разглядел я.
— И вы не разговаривали?
— Я спросил, что он там делал.
— А он?
— Ну он просто прошел мимо.
Катерина не поверила:
— Ты что же, ничего ему не сказал, не выговорил?
— Да я сам не понимаю почему, — признался Колька, — он такой спокойный был.
Введенская заинтересовалась:
— Спокойный, говоришь? Как же так, вломился в учительскую, говорил по казенному телефону — и ни капли тревоги, ни слова в объяснение?