– Так точно.
– Даже если представим, что кто-то позволит отвезти Пожарского на проработку, он все равно не скажет того, чего не знает.
Остапчук вмешался в административные прения:
– Мне бы для повышения образования. Как этот Яковлев объясняет, почему Колька убил? Должны же быть какие-то причины, чтобы средь бела дня там, где каждая собака в лицо знает, на виду у всех…
– У него все готово, – «утешила» Катерина. – Есть два пацана, один, судимый за кражи, на другом тоже пробы негде ставить. Заранее сговорились отобрать сумку, кассирша воспротивилась, ну и ткнули. Марков перетрусил, бросился бежать, Пожарский за ним, припрятал сумку, а подельника скинул на металлолом – и концы в воду.
– Если бы не прокурор и не социалистическая законность, может, и прошло бы, – кивнул Сорокин. – Смотри, Иван Саныч, не ты один любитель под фонарем искать.
– Когда я такое начну вещать, сразу на Канатчикову звоните, – сказал в ответ Остапчук.
Катерина быстро перевела разговор на другую тему:
– Погодите. Я, Николай Николаевич, на всякий случай подключилась…
– Это к чему и куда? – насторожился капитан.
– На всякий случай, – повторила она, – просто созванивались с Борисом Ефимовичем Симаком, ну и к слову пришлось…
– Что пришлось к слову?
– Ну результаты вскрытия трупа Маркова пришли.
Остапчук крякнул, но ничего не сказал, Сорокин же покачал головой, и Катерина принялась оправдываться:
– Николай Николаевич, Яковлев все-таки муровский, свой. Он там, а мы здесь, случись что, вы не успеете на электричке, а ему только к руководству сбегать…
– Сергеевна!
– А что, права Сергеевна, – внезапно вступился за Катю Саныч, – а то он так и повадится за раскрываемостью к нам в район гонять.
Сорокин поднял руку, и Остапчук смолк.
– Катерина, сама все выложишь или клещами из тебя тянуть?
– Сама, сама. Вскрытие показало глубокие, необратимые изменения вследствие застарелого нарушения обмена веществ.
– И что это значит?
– Это значит, что у него был диабет.
– И что? Поясни ход мысли.
– Вам лучше переговорить с Борисом Ефимовичем, – предложила Катерина, – но бесспорно то, что диабет в запущенной стадии обязательно проявляется в поведении. Вопрос: почему этого никто не замечал?
– Да нет, замечали, – покачал головой Остапчук, – только трактовали неверно. Списывали на дурной характер, а оно вот что.
– Тогда второй вопрос, – продолжила Введенская, – почему медики ни в ДПР, ни в больнице не разглядели заболевания?
– Это вопросы для размышления или риторические, в воздух? – нетерпеливо спросил капитан. – Какие версии?
– Я пока не решаюсь…
– Так решайся! Ать-два на рабочее место! Поразмышляй и приходи, когда поймешь. Мне одного достаточно, который сам думать не умеет.
– Есть, – кивнула Введенская и ушла.
– А где этот, который не умеет? – поинтересовался Остапчук.
– Я его отослал в дэпээр, и он давно уже должен был вернуться. А вот где он по дороге завис – неизвестно.
Сержант черненько пошутил:
– Может, его там уже кокнули и сокрыли до времени. Нездоровое место эта «Родина», ты вспомни…
– Молчи Христа ради! – взмолился Сорокин.
– Молчу. Я, товарищ капитан, вот что вспомнил. И теперь понимаю, к чему Сергеевна… зараза, конечно, но не дура.
– Давай покороче!
– Если покороче, то у кума жена захворала этим сахарным. Хотя она и так была ведьма сварливая, а тут вообще нельзя было угадать, что она в данный момент отколет. Придешь к ним – она все на стол мечет, горилки выставит, гуся и еще сама посидит, а потом – фр-р-р и посуду об стену. Непредсказуемая женщина!
– Интересный рассказ. И чем он может объяснить мотивы убийства и грабежа?
Иван Саныч задумался, но тут в коридоре послышались шаги и разговоры. Кто-то пришел, и это был не Акимов.
Глава 8
Разозленная и обиженная, Катерина вернулась в свой кабинет, оборудованный у входа в отделение. Это «собачье» место выделили под детскую комнату милиции не просто так, а по настоянию вредного Сорокина. Потаенные резоны были неведомы, но по официальной версии, которую капитан озвучил вслух, детская комната оборудована именно тут «как фильтр в больнице». И объяснил:
– Очень много будет суеты и громкости, а нам этого не надо. Так пусть уж твои детки у тебя и оседают.
– И мамаши тем более, – добавил сержант Остапчук, – будешь у нас как пограничник с собакой. Или просто собака, без пограничника.
Все-таки, как показала практика, правильно решили. Удачно получилось, в особенности если приходили на проработку ребята, у которых имелись родственники. В хорошем настроении в милицию приходят редко, а мамы-бабушки-тетки – вообще никогда. Кто-то с криком, кто-то с плачем, кто с угрозами или мольбами (и никогда – с благодарностями).
Раньше эта скандальная публика беспрепятственно проникала в остапчуковско-акимовскую обитель, «угощалась» там парой стаканов крови, потом на шум подтягивался Сорокин. При нем громкость убавляли, склока прерывалась, но работа расстраивалась. Или же начинали ругаться уже милиционеры, потому что и у них нервы.
В итоге вопросы, которые в спокойном состоянии решались за четверть часа, или разбирались по два-три часа, или не решались вообще.
Теперь Сергеевна выполняла вратарско-секретарские задачи, перехватывая и направляя в нужную дверь заблудших. И все, кто сомневался, в тот ли ему «кабинетик», вваливались в результате в ее кабинетик. Приходилось все бросать и выслушивать сбивчивые рассказы.
Зато Сергеевна на работе больше не ночевала, вовремя приходила домой и вообще стало жить куда спокойнее. Слишком спокойно, иной раз это утомляло, и оставалось время на обиды.
Катерина как раз ставила чайник, когда услыхала, как вошли посетители, – она натренированным ухом сразу определила, что трое. Они остановились на пороге, скрипя доской, которая как раз в пяти шагах от двери.
Наверное, изучают фанерку на стене, подумала Катерина и чуть покраснела. Сверху спустили предписание оформить боевой листок, прозрачно намекнув на внезапные проверки – то есть делайте прямо сейчас, а то можете получить по сусалам уже завтра.
А кто делать будет? Остапчук немедленно включил свой малороссийский акцент, Сорокин зажал уши и поручил все Акимову как обладателю наиболее разборчивого почерка. А Палыч так утомил своим нытьем, жалобами на жизнь и бытовыми взятками, что Катерина сдалась и согласилась написать заметки.
– Только переписывать сами будете, – подчеркнула она.
– Все что угодно, главное, хоть что-нибудь напиши, – пообещал Акимов.
Вот такие они, сослуживцы! Каждый готов насолить, а как припечет – Сергеевна, друг, выручай!
Тот вечер Сергеевна провела творчески. Когда завершила труды и вышла, все пальцы были в чернилах, на носу клякса, и золовка Наталья, безошибочно узнав коллегу по цеху – творца, пригласила к себе:
– Внимаю тебе, Катюша. Что принес с собой вал вдохновения?
– Желаешь выслушать или почитать тебе?
Введенская-старшая попросила почитать и принялась дорабатывать свои эскизы, одновременно внимая любимой невестке.
Вот эти образчики творчества с небольшими купюрами:
«Герой нашего времени: вернул козу и веру в человечество. На нашей окраине, где жизнь тиха и размеренна, а новости разносятся быстрее ветра, произошло событие, которое навсегда вписало имя лейтенанта Акимова в народную молву. Наш героический участковый ломал голову над раскрытием преступления века, но его ждала задача сложнее: найти пропавшую козу бабушки М. Бабушка М., известная своими пирогами и любовью к животным, была в отчаянии. «Кормилица моя, поилица», – тоненько выводила она, ломая трудовые руки. Вооружившись фонарем, лестницей и невероятным терпением, наш герой отправился на поиски. После долгих минут осмотра двора, сарая и даже ближайшего огорода сержант услышал странное блеяние. Подняв глаза, он увидел козу, которая, словно настоящий царь горы, гордо стояла на крыше сарая, наслаждаясь видом на окрестности. …Наш герой с помощью пары бутербродов сумел уговорить беглянку спуститься вниз. Бабушка М. составила благодарственное письмо начальнику отделения, гениальному товарищу Н. Н. Сорокину, и пообещала напечь героическому лейтенанту Акимову самый большой туесок пирогов в истории».
Где-то на середине повествования Наталья отложила свою работу, сплела пальцы, расширила русалочьи глаза – не поймешь, ужасаясь или восхищаясь. Катерина решила принять ее жесты за одобрение и отважилась огласить второе свое произведение. На этот раз про ядовитого Саныча.
«Душеспасительный сержант Остапчук. На нашей окраине, где каждый знает каждого, а новости разносятся быстрее, чем запах свежеиспеченного хлеба, произошла история, которая заставила всех заговорить о редком педагогическом таланте сержанта Остапчука, нашего славного ветерана. Получив задание приструнить подпольное производство самогона, он решил, что это не должна быть обычная операция, а надо преподать урок человечности и мудрости! К сожалению, сама самогонщица, товарищ Л., женщина с руками, испачканными мукой, и душой, полной сомнений, воспротивилась: «Сажайте! Мне нужно семью кормить!» Тогда сержант Остапчук понял, что надо действовать по-иному, и занял боевой пост у входа в подъезд самогонщицы. Первым в сети попался рабочий фабрики В. с пустым взглядом. «Жизнь – тлен», – буркнул он. Однако сержант Остапчук сказал: «Да ты, В., как тот самогон – крепкий, но пока неочищенный. Начинай образовываться, займись физкультурой! Самогон не выход, а способ закопать талант! В. ушел и занялся спортивным ориентированием (до сих пор ищем). Пришел дед У., который много лет лечил свои проблемы бутылкой. Сержант Остапчук, глядя ему в глаза, сказал: «Знаешь ли ты, У., что твои внуки мечтают, чтобы ты научил их играть в городки так, как умеешь только ты? А все эти дела портят глаз. Смотри, внуки вырастут, а ты их и не заметишь». Дед У. засопел, почесал затылок и ушел, пообещав «подумать». Наконец, солдатской вдове, тете А., искавшей утешения в рюмке, сержант Остапчук, играя мужественными желваками, сказал так: «Жизнь – как самогонный аппарат. Иногда горько, иногда крепко, но всегда есть шанс перегнать все в радость. Ты еще найдешь свое счастье, вот увидишь!» Тетя А. расплакалась, улыбаясь сквозь слезы…»