Тут Наталья не выдержала:
– Катюша, тебя закопают заживо!
– Наташа, никто и не заметит, – возразила Катерина. – Кто будет читать эти глупости на доске, а мне хоть какая-то отдушина.
– Раз так, то и ничего, – успокоила Введенская-старшая и осторожно спросила:
– Что же, и на Сорокина у тебя пасквиль есть?
– Есть, – призналась Катя и неуверенно спросила: – А что, не сто́ит?
– Нет, почему же… давай уж жги глаголом до конца.
И Катерина снова начала: «Дело о пропавших кроликах». Эту детективную историю не имеет смысла приводить, потому что именно в день ее создания Сорокин кое-чем особо насолил своей подчиненной, и получилась хлесткая, едкая история, которую она ни за что бы не рискнула зачитать командованию в глаза.
Наталья же, услышав эту историю, деликатно заметила, что она бы на месте невестки никогда бы не решилась предстать пред светлые очи коллег, которые это прочитают.
– Согласна, – признала Катерина и добавила: – Никто никогда ничего не прочитает.
Вообще не понятно, как получилось так, что все эти корреспонденции оказались в «стенгазете». То ли Акимов абсолютно доверял Катерине, то ли не имел желания вчитываться в то, что переписывал, то ли – и это скорее всего – перепоручил все Ольге, а та решила, что так и надо. В общем, вопросов не возникло никаких.
После того как стенгазета разместилась на фанерном щите, претензий тоже никто не предъявлял. Сорокин публицистикой не интересовался, Остапчук предпочитал беречь глаза. Комиссия из главка вроде бы тоже изучала щиты со стенгазетой, но не прозвучало совершенно никаких претензий или критики. К тому же щит висел не на самом освещенном месте.
Катерина лелеяла надежду потихоньку снять и уничтожить свои творения, но не успела. Притаившись в кабинете, она слышала, что пришел кто-то чужой и остановился, похоже, именно там, где висел щит.
«Неужели еще какое-то руководство?» – ужасаясь, она выглянула в коридор и перевела дух. Нет, это всего лишь был какой-то незнакомый гражданин, к тому же с двумя детишками.
«Не командование и ко мне», – предположила Катерина, привела в порядок прическу, одернула кофточку, вышла и солидно спросила:
– Вы ко мне, товарищ?
Гражданин, не отвлекаясь от изучения одной из заметок, спросил:
– Почему так? – причем буква «ч» у него цокала, как подкова по замерзшей земле.
Катерина немного удивилась, но дружелюбно пояснила:
– Потому что вы с детьми, а я – инспектор детской комнаты милиции.
– Что ж. Резонно, – сказал мужчина, снял фуражку и склонил голову.
Он не только говорил, он и выглядел необычно. Роста среднего, нос короткий, худой, даже как будто высохший, и очень белесый – волосы и брови такие светлые, что непонятно, есть ли они вообще.
Посетитель молчал, что-то обдумывая, а Катерина решила не торопить его и рассматривала пока детей.
Они явно не его или, может, от разных жен. Мальчишка лет десяти, рыжеватый, голова коротко острижена. Ощущается в нем солдатская косточка – ботинки сияют, рубашка перешита из гимнастерки, широченные шаровары стянуты ремнем с пряжкой-звездой, и под ремнем – ни складки, за плечами – солдатский «сидор». Девочка лет шести, славная, русоволосая, косички заплетены красиво, личико смышленое, но видно, что себе на уме. Одета опрятно, в руках узелок, в котором, надо думать, все ее добро.
В общем, не похожи ни между собой, ни на своего сопровождающего. Катерина выдвинула предположение:
– Понимаю, вы из ДПР? Новый эвакуатор?
– Из ДПР, – признался посетитель. И вечность спустя добавил: – Нет.
«Контуженый, наверное», – Катерина набралась терпения и задала следующий вопрос:
– Если вы не ко мне, то к кому тогда?
– Мне нужен начальник отделения, товарищ капитан Сорокин.
– Тогда вам дальше по коридору, вторая дверь справа.
– Хорошо.
«Наверное, ребятам там делать нечего», – решила Сергеевна и взяла за руку девочку:
– Идите, я с ребятами посижу.
– Зачем? – помедлив, спросил мужчина.
– Чтобы они не помешали вашему взрослому разговору. Мы пока чаю с булкой попьем.
Видя, что товарищ снова собрался задуматься, теперь уже и мальчишка взялся за Катеринину руку:
– Пойдемте, гражданка. Куда тут у вас?
И они оба, освободившись от продолжавшего сдерживать их спутника, пошли с Катериной в ее кабинет.
С тех пор как в отделении завелась комната милиции, ни разу ее стены не видели таких спокойных и приличных посетителей.
Мальчишка, достав из «сидора» склянку одеколона, вытер руки и заставил девочку сделать то же самое. Спрятав средство дезинфекции, извлек кулек, из него – ровно три куска рафинада и оделил всех. Катерина попыталась отказаться, сказав, что не любит сладкий чай, но мальчишка не принимал возражений:
– А вы все равно возьмите. Домашних угостите или детишек, – сказал он. – Они у вас есть?
– Есть, есть.
– Вот и передадите.
Познакомились. Мальчик назвался Иваном Макаровичем, а девочку представил как Варвару. Та ни слова не говорила, только улыбалась.
Подоспел кипяток, Катерина заварила чай, нарезала батон, достала мед, подаренный как-то Остапчуком. Было видно, что ребята не голодные, просто перекусывают, хотя досыта питаются не так давно, так как выедают все, не оставляя ни крошки.
– Откуда вы, ребята? – спросила она.
– Я из Рогачева, под Москвой, Варвара из-под Клина.
– Вы к нам надолго?
– Это как начальство решит.
– Вы же не брат с сестрой?
– Не-а, просто ходим вместе.
– Давно?
– Да, почитай, года три как. Когда немца выбили, мы сначала подались к моим, а там один бородатый сказал – твои, мол, в Крым поехали. Мы – туда.
– Нашли?
– Не-а, их еще в сорок первом расстреляли, а этот бородатый всем лапшу на уши вешал, утешал якобы, – объяснил Иван Макарович просто как факт, без тени слезы. – Ну зато погрелись, в море покупались. И тепло, и ягоды прям на деревьях растут, и во, Варька перхать перестала.
Та, улыбнувшись, кивнула.
– А чего ж вернулись в Москву?
– Так здесь прокормиться все равно проще.
Иван Макарович, освоившись, рассказывал об их житье-бытье, ночевках в воронках, поездках под вагонами и прочих приключениях, а Варя все пила и пила чай, цедя его сквозь сахар. Когда кусок закончился, она просто протянула руку. Иван Макарович снова заставил ее протереть одеколоном и лишь после этого выдал еще.
– А почему ты, Варя, ничего не расскажешь? – спросила Катерина, подливая ей кипятку.
Та улыбнулась и ничего не сказала.
– Вы не обращайте внимания, – посоветовал Иван Макарович. – Кто ее знает? Может, не хочет, может, незачем. Молчит и молчит, очень удобно.
Погоняли еще чайку где-то с полчаса, пока не послышались голоса в коридоре.
– Наверное, закончили, – предположил Иван Макарович, собирая крошки со стола и переправляя их в рот. – Спасибочки за угощение и за компанию. А что, Екатерина Сергеевна, нельзя ли так устроить, чтобы нас с Варькой в один детдом отправили?
– Документов у вас никаких нет?
– Не-а, ничего.
– Даже не знаю, Иван Макарович, – призналась она, – если вы не родня, то нет такого порядка, чтобы в одно учреждение.
Мальчишка смирился легко:
– Ну нет так нет.
А Варя изо всех сил вцепилась в его руку.
Глава 9
В кабинет к Сорокину вошел весьма белесый товарищ и представился:
– Эйхе Виктор Робертович.
Николай Николаевич, запнувшись, уточнил:
– Тот самый?
Гость успокоил:
– Нет, и даже не с одного хутора, – успокоил его гость. – Я новый заведующий детским приемником-распределителем.
Сорокин представился, представил Остапчука и предложил присесть.
Эйхе, поблагодарив, разместился на стуле. Повисло молчание. Сорокин рассчитывал на то, что посетитель скажет, наконец, зачем пожаловал, но тот продолжал молчать. Николай Николаевич понял, что придется заговорить самому.
– Вы не встретились с нашим сотрудником? Я его к вам направил как раз для разговора. Разминулись?
Эйхе обстоятельно доложил:
– Я был в отъезде, наладил связи с производствами на периферии, потом в управлении, забрал двух воспитанников. Мы только что с поезда.
– А дети-то где? – спросил Остапчук, у которого от этого неторопливого повествования сводило пальцы. И на всякий случай уточнил: – Воспитанники – это же дети?
– Все верно, – подтвердил Эйхе, – дети в кабинете, который около двери.
– Это хорошо, – одобрил Сорокин.
Помолчали. Потом капитан спросил:
– Вы уже знаете о случившемся?
– Да, я узнал о несчастье.
Нормальный человек понял бы, что от него ожидают продолжения. Но не таков был товарищ Эйхе, и потому Сорокин уже с некоторым раздражением сам повел разговор:
– Поскольку речь идет то ли о саботаже, то ли о преступной халатности, ваш визит очень кстати.
– Простите, чьем саботаже? И чьей преступной халатности? – вежливо спросил Эйхе.
– Получается, что кого-то из ваших сотрудников. Кто подписывал документы о направлении мальчика?
– Я. Как заведующий.
– Ребенок был направлен из вашего учреждения в ремесленное училище, не в психиатрическое отделение, не в колонию.
– Все верно.
– То есть вы были уверены, что он вполне нормален.
– Он был нормален. Что ясно следует из сопроводительных медицинских документов.
– Значит, ваши медики недостаточно компетентны или неопытны…
– Возможно.
– Ну а можно услышать лично ваше мнение?
– Я готов.
– Что за человек был этот Юрий Марков?
– А что говорят в ремесленном училище?
– Следует признать, что ни сообщения педагогов, ни соучеников дела не проясняют.
– Почему так?
– По преимуществу все отзывались о Юре нейтрально-положительно. Но все-таки он совершил разбойное нападение, которое однажды уже пытался совершить.
– И убийство, – добавил Остапчук.
– Мне представлены иные данные, – вежливо возразил Эйхе.