«А вот и посмотрим», – решил Николай Николаевич, настроившись на ожидание. Оно не особо затянулось: Санька, аккуратно уничтожив все предложенное доброй Марией Ильиничной и наверняка приняв от нее «на корм птичкам», выбрался из калитки. Накрапывал уже довольно прохладный дождик, поэтому Санька, засунув руки в карманы и подняв ворот курточки, перешитой из старой шинельки, с головой ушел в нее и в свои какие-то мысли. Да еще так глубоко, что, когда Николай Николаевич его окликнул, он весь встрепенулся и завертел головой, как мокрый воробей.
– Это я, – то ли успокоил, то ли пригрозил капитан.
– Я ничего, – снова открестился Санька.
– А я знаю. Ты мне лучше про другое скажи: не видел ли ты со своей колокольни кого-нибудь чужого, кто заходил к старикам?
Понятливый Приходько тотчас уточнил:
– Чужой – это кто? Незнакомый?
– Чужой – это чужой. Незнакомый. Ты письмоносицу знаешь?
– Конечно.
– Молочницу?
– Само собой.
– Ну вот они не интересуют. Кто-то, кроме них, приходил еще?
Санька, не раздумывая, доложил:
– Тетка в шляпке.
– Незнакомая?
– Ну-у-у-у… я ее видел, но как зовут – не знаю.
– Кто она, тоже не знаешь?
– Нет.
– Ну тогда хотя бы как выглядит – кроме шляпки.
Санька почесал в затылке и признался:
– Да трудно так-то… ну нарядная такая. Одета как с картинки, пальто у нее такое красивое, с мохнатым воротником, а шляпка пельменем и с сеткой на физио…
– Вуалью.
– Ну да. И ходит как павлин.
Сорокин недобрым словом помянул стариков: «А Луганский, темнила, утверждал, что никого чужого в доме не принимал…», и спросил:
– Часто она тут бывала?
– Ну раза три я ее точно видел. Вот Тимофеич уедет на станцию – она тут как тут к бабе Маше.
– Вот оно что, – протянул Николай Николаевич, вторя своим мыслям и мысленно же прося прощения у Луганского за подозрения. И пошутил:
– Видать, какая-нибудь приятельница, которую муж не терпит.
– Не-а, это эта… как ее… Медичка из приемника для «дефективных».
Вот так-так.
– Спасибо, Санька, помог.
– Да ладно, – буркнул парнишка, – а что случилось-то у стариков?
– В общем-то, ничего, – успокоил Сорокин, – то есть ничего страшного.
– Это хорошо. Но я все равно присматривать буду, – пообещал Санька, – жалко их, добрые люди.
– Ты верно рассудил. За такими еще внимательнее присматривать надо.
Попрощались и разошлись.
…По окончании летучки, которую Сорокин устроил по возвращении, с тем чтобы сообщить странное и потому пренеприятное известие, имела место диковинная пантомима.
Остапчук сопел и постукивал толстыми пальцами по столешнице, Сергеевна упрямо смотрела в угол, Акимов тоже набычился, и Николай Николаевич призвал всех к порядку:
– Может, хватит скрипеть мозгами в одиночку? Думать – дело полезное, но я вас сюда собрал не только для этого. Покумекать надо сообща. Вам слово, Иван Саныч.
– Да что сказать-то… Мишутка – оно, конечно, свидетельство, – промямлил Остапчук, – только вот сам по себе характер… Я вот к тещеньке ездил на другой конец и кое-что от знакомого участкового слышал.
– И что именно?
– То, что только у него на районе было два таких эпизода.
– Тоже шкатулки-мишки пропадали? – уточнила Сергеевна.
– Не совсем. Несколько другие фактики: похищено ценное, но пропажу обнаружили не сразу, как следствие – хозяева не уверены, пропало ли, может, просто продали на толкучке и забыли. Так что если какие следы и были, то за давностью «пальцев» не отыщешь.
– А что за люди жаловались? – спросила Введенская.
– Ну люди, как все мы.
– Я имею в виду, было у них что брать, они зажиточные?
– А то как же…
– Хорошо, – кивнул Сорокин. – Теперь товарищ Введенская.
– Я потом, – ответила Катерина, – в порядке старшинства.
– Товарищ Акимов?
– Лебедева гомеопатией страдает, – брякнул Сергей.
– Лебедева, это которая? – спросил капитан. – Медичка из ДПР?
– Да, – подтвердил Акимов, – а если Приходько говорит, что она приходит только тогда, когда старика нет, ну женщины любят всякое такое…
– Попрошу не обобщать, – предостерегла Катерина, правда, с улыбкой.
– Лебедева тут ни при чем, гомеопатия – дело не подсудное. Сейчас многие, и даже наверху, ею интересуются, – заметил капитан, – но в любом случае…
Тут зазвонил телефон, и Сорокин поднял трубку:
– Да? А, Виктор Михайлович, здравия желаю. Конечно, всегда рад. Через час? Хорошо, ставлю чайник.
Дав отбой, Николай Николаевич сказал, что все свободны, и напомнил:
– В общем, держите ухо востро. Особое внимание – на малолеток. Одним словом, все как всегда.
Остапчук и Акимов вышли, но лейтенант Введенская мало того что замешкалась, так еще закрыла за ними дверь и вернулась к столу.
– Тебе чего? – спросил капитан. – Что-то забыла?
– Нет. Не то что забыла, просто… ну хотела кое-чем поделиться, но так, чтобы не слышали. Можно?
– Тебе запретишь, – хмыкнул Сорокин.
– Тогда вот что, – начала Катерина достаточно бодро, но тут же смешалась и молча выложила на стол несколько листков.
– Это что? – спросил капитан, просматривая бумаги. – Галина Ивановна Лебедева… Лебедев Василий Владимирович, профессор Педиатрического института… Это все к чему?
– Это справки о смерти. Я подключилась… ну неважно. В общем, вот справки о смерти Лебедевых – Галины Ивановны и Василия Владимировича, выписки из загса, справки с Преображенского кладбища, то есть «Памяти жертв девятого января». Двадцать первый ряд, могила десять тысяч четыреста пятьдесят шесть.
– Ничего не понял. Можно по-человечески?
– Галина Ивановна Лебедева скончалась в сорок втором году, тогда же, когда и ее муж, – стала объяснять Катерина.
– Очень интересно, – признал Сорокин, – а ты не подключалась, не уточняла, сколько Лебедевых в Ленинграде?
Введенская, если и обиделась, то виду не показала, а спокойно продолжила:
– Собственно, поэтому я и хотела доложить наедине. Бумаги я вам оставляю.
– Добро! Иди трудись, – ответил капитан, снимая трубку.
Глава 3
Как-то после уроков Ольга, призвав на помощь Свету Приходько и Настю Иванову, проводила ежемесячную инвентаризацию.
Теперь темнеет рано, за окном моросит дождь, светят мокрые фонари, а тут, в библиотеке, прохладно, просторно, пахнет книгами и свежевымытыми полами.
И как же хорошо в этих таинственных ущельях между высокими полками, на которых такое изобилие разнообразных книг. Светка, обладавшая самой четкой дикцией в районе, бережно снимая с полки том за томом, громко и отчетливо проговаривала номер книги, фамилию автора и название, Ольга делала пометки в формулярах, а Настя своим красивым почерком выписывала талончик и аккуратно ставила его к другим таким же. Непосвященному это занятие могло показаться нудным и скучным, а тому, кто привык зреть в корень, было очевидно, что это необходимая работа. Не все в нашем мире благополучно, зато на этом отрезке жизни можно навести идеальный порядок. Вот зайдет читатель – и куда проще ему будет погрузиться совершенно в другой мир, где время течет медленнее, в воздухе витают загадочные ароматы старых страниц, а пространство раздвигается, становится бесконечным, где на полках, корешок к корешку, расположены двери в другие миры.
Светка замешкалась, освежая горло водой из заранее приготовленного стакана, и Ольга на мгновение размечталась. Она, конечно, активный, неравнодушный человек и все такое, но как-то от беготни и треволнений начинает уставать. Работа в библиотеке дает полное и бесценное право просто сидеть наедине со своими мыслями, думать о чем-то по-настоящему важном, вечном, спокойно читать. Вечерами, если не надо было в очередной раз куда-то идти и срочно чем-то заниматься, Ольга часто тайком оставалась в своем тихом, уютном царстве, где каждый уголок знаком и не сулит никаких сюрпризов…
– Оля, послушай, а где про Чапаева? – спросила Светка, перебирая книги на полке.
– Там должна быть. – Ольга поднялась и подошла к ней.
«Чапаев» – это одна из самых любимых Светкиных книг. Да и издание редкое, с каким-то росчерком на форзаце, который начинался с буквы, смутно похожей на «ф». Это породило легенду о том, что на ней автограф самого Фурманова. Правда это или нет – неважно, но книга хорошая, и Ольга всегда следила, чтобы она возвращалась на место.
– Может, не туда поставили? – на этот раз уже Настя, подтащив табуретку, полезла на верхнюю полку, принялась там копошиться, но скоро спустилась вниз с пустыми руками и, нахмурившись, сказала:
– Нету ее там.
– Хорошо смотрела? – уточнила Светка.
– Дважды!
Теперь Ольга подтащила деревянную лестницу, обшарила все верхние полки, а девчата проверяли по средним и нижним. «Чапаев» пропал. Светка влезла в картотеку и сообщила:
– Тут ничего нет. А должна быть здесь. Не мог же ее кто-то стащить. Оля, ты не помнишь, кто ею интересовался? Может, взяли, а мы забыли записать, а?
– Да нет, вряд ли, – промямлила Ольга, собирая расползающиеся мысли, – хотя…
– Оля, это я, – пропищала Настя. – Помнишь, недели две назад ты отлучалась и оставила меня дежурить?
– Да.
– Ну вот.
– Что «вот»? – нервничая, спросила Светка. – Кому ты ее выдала и не записала?
Настя, выкатив повлажневшие глаза, принялась каяться:
– Я… я, кажется, не хотела! Пришли ребята из этого… детского дома! Там был такой мальчик хороший. Сказал, что ему очень нужно ее прочитать, потому что он хочет стать военным. Так просил!
– Это такой рыжий, косой, курносый и щербатый, – Светка не спрашивала, она утверждала. Насте оставалось лишь кивнуть. Приходько резко отвернулась от нее и сказала Ольге:
– Накрылась книга. Этот рыжий книгу и у меня клянчил – я не дала, а эта… а! Если две недели назад, то его уже отослали к черту на кулички, и «Чапаева» вместе с ним. Шляпа!
– Возможно, книга осталась там, в «Родине», – пискнула Настя, – я завтра схожу и спрошу.