Получилось замечательное застолье. Мама то и дело подкладывала Ольге картошку, тушенную с мясом и грибами, настаивая, что обязательно надо набрать пару кило, и одновременно отбирая у Наташки третью булку, так как она уже отрастила щеки, которые не лезут ни в какие ворота. Отец рассказывал о том, как токари из его «ящика» решили проблему с тем, чтобы не лазить за каждым инструментом, и разработали патрон для закрепления нужных инструментов: фрезы, сверла, головки, оправки, цанговый, вспомогательный инструмент. Теперь время на смену инструмента – десять секунд, а не минут. Колька тоже скромно похвастался своими успехами по вытачиванию деталей «на глазок», а Наташка вылезла со своими пятерками. В общем, посидели на славу, возвращались уже затемно. По дороге Колька рассказал Ольге о своих похождениях.
– Ну мальчишку Зубова, наверное, вернули домой, – предположила она и, подумав, добавила: – Это же очень хорошо, он и так месяца полтора у нас сидел.
– Полтора месяца? – переспросил Колька. – А Сергеевна, Введенская то есть, говорила, что они там максимально на две недели, не больше.
– Этого я не могу сказать, но он в библиотеку приходил минимум три раза, а это значит, где-то полтора месяца, – объяснила Оля. – Кстати, очень развитой, порядочный мальчишка. А один раз на ночь глядя прибежал книжку вернуть, которую ему Настька без записи выдала.
– На ночь глядя? Это как?
Ольга сказала сначала «Ой», а потом задумчиво протянула:
– А ка-а-ак это? Один он был… а как вышел? Как вернулся? Как-то очень все это странно.
Колька, само собой, знал, как это могло быть, но раз Настя ничего не сказала своей подруге, то и он не посчитал нужным…
Проводив Ольгу до дома, Колька поднялся на чай – надо же было передать Акимовым от мамы ее коронное яблочное варенье. И тут тоже посидели по-хорошему. Он все мялся, думая, не позвать ли Палыча покурить, вывалить свои подозрения (или домыслы), но так и не решился.
…Милицию вызвала соседка, которая заинтересовалась, чего это у Зубовых дверь открыта.
Теперь тут работала прибывшая с Петровки опергруппа. Надо думать, со времен экспроприации эта квартира не видела столько народу. Большая, уютная, красивая квартира, на потолке лепнина. Возможно, в этом гнезде обитал раньше какой-нибудь старорежимный профессор Императорского Московского технического училища. В кабинете по стенам – бесконечные книжные шкафы, благодарности, наградные листы, копии патентов, огромный письменный стол на толстых львиных ножках. И массивная зеленая лампа. Она должна была бы возвышаться на изумрудном сукне, но сейчас это было уже не мирное средство освещения, а орудие убийства.
Вот на полу очерчен мелом силуэт жертвы. Это жена человека, который сейчас сидит, ошалев от горя, в своем красивом кресле за красивым своим столом.
Пока не приехали медики, искали в домашней аптечке хоть какие-то успокоительные, но, кроме глупых пузырьков с крупинками, так ничего и не нашли. Тогда Волин преподнес универсальный стакан воды.
Муж убитой, профессор МВТУ имени Баумана, профессор Зубов, плотный, видный, но как будто весь сдувшийся, отлепив от лица бескровные пальцы, вцепился в стакан, поднес ко рту, но тут же поставил его обратно:
– Н-не могу. Не лезет.
– Я понимаю вас, – мягко произнес капитан, – но, к сожалению, нам необходимо задать вам несколько вопросов прямо сейчас. Время…
– Время, – повторил профессор и снова потянул руки к лицу, – времени нет… какая теперь разница?
Легко ступая, вошел следователь, вполголоса поздоровался, приглашающе кивнул Волину. Тот вышел к нему, и они прошли на кухню.
– Докладывайте, Виктор Михайлович.
– В час тридцать профессор пришел домой пообедать – с лекций у вечерников. Обнаружил труп супруги, Зубовой Валерии Борисовны, и своего сына от первого брака, Зубова Василия, в невменяемом состоянии. На полу лежала кабинетная лампа на бронзовой основе, характер повреждений черепа потерпевшей дает основания полагать, что неоднократные удары были нанесены именно этой лампой…
– Сам Зубов где?
– В кабинете.
– Я имею в виду Василия.
– Отвезли в Русаковскую больницу.
– Почему туда, в детскую больницу?
– Это ребенок. Ему одиннадцать.
Прокурорский, крякнув, пробормотал:
– Однако… Ничего себе дитя. На учете стоял?
– Стоял. Регулярно сбегал из дома, был направлен из приемника-распределителя для воссоединения с отцом.
– Воссоединился… Как же он попал в квартиру, где никого не было?
– Просто вошел.
– Ключи откуда?
– Ключи тут все оставляют у дежурного.
– Как у них тут все благостно… – Прокурорский огляделся и добавил: – А ведь обстановочка богатая. Пострадавшая – это что же, мать?
– Мачеха.
– Понятно. Закончили с осмотром?
– Нет. Разрешите продолжать?
Следователь разрешил, а сам принялся опрашивать Зубова.
Волин вернулся к осмотру, который уже окончил. Все уже записано, запротоколировано, но стоит еще раз пройтись – может, что-то с первого раза, впопыхах, упущено. Даже если сто раз все понятно – на сто первый осмотр обязательно выяснится, что понятно далеко не все.
Хотя что тут может быть понятно? С чего пацан одиннадцатилетний, Васютка, как, по-деревенски причитая, называл его отец-профессор, озверел до того, что размозжил голову мачехе? Что могла она ему сделать такого страшного?
Уже было известно, что мальчишка бродяжничал, подворовывал, но не убивал же. Профессор просил особо записать: с детства Васютка даже глазунью просил себе не делать, чтобы глазки не выкалывать, такой был добрый. Даже если оставить эту необъяснимую озверелость… Волин вспомнил, как эксперт, все зафиксировав, попробовала поднять лампу и удивилась – тяжелая. Массивная лампа, подставка – гранит. А ведь надо размахнуться, ударить, и не раз. Не каждый взрослый способен с одного удара тяжелым предметом нанести такие удары. Как это удалось мальчишке, и не сказать что очень сильному, он был щуплый и ручки тонкие?
И самое странное (и страшное): когда его уже паковали для отправки, он вдруг перестал выть и самым спокойным, вежливым образом попросил у всех прощения за беспокойство и сам протянул руки под смирительную рубаху.
Волин, запретив себе строить версии на песке, просто еще раз исследовал помещение – и тут, что и требовалось доказать, взгляд его упал на предмет, который все время был на виду, а заметил его капитан только сейчас. И больше никто не заметил.
Красивый, хотя и хорошо побитый жизнью, плюшевый медведь. Плотненький, бурый, с бархатистой шубкой и симпатичной, но «всамделишной» медвежьей мордочкой. Точь-в-точь такой, какого капитан Волин видел на фото юного Луганского, брат-близнец мишки, похищенного с дачи генерала наряду с подарком арестованного маршала Худякова.
«Сереженькин мишутка. Не факт, – напомнил себе Виктор Михайлович, – да, не факт. Но версия».
И все-таки, завершив мероприятия, при первой же возможности он позвонил по надоевшему уже номеру:
– Николай Николаевич, здравия желаю. Благодарствуйте, в меру плохо. Тут у нас очередное ЧП с малолетками. Да. Вот что я вас попрошу сделать прямо сейчас…
Глава 8
Мастер Ваня Белов закончил вводный инструктаж, самолично проверил, чтобы у всех уши были спрятаны под берет и рукава застегнуты. Пришло время практических занятий, а для Кольки самая горячая пора. Все требования по точности обработки и безошибочному чтению чертежей – это будет потом, а сейчас надо зорко следить, чтобы число пальцев в начале урока равнялось этому же числу в конце.
И не только пальцев. Белов давал задание выточить тридцатимиллиметровый валс допуском по семимиллиметровому квалитету точности, предварительно тщательно выставить резец по уровню и закрепить в трехкулачковом самоцентрирующемся патроне…
Три десятка лопоухих хмурились, изображая полное понимание, по команде приступали к работе, и все вроде бы копошились вполне старательно, помогая друг другу. Колька прошелся по рядам, поправил одного, другого, но в целом остался доволен. Запустили механизмы, поднялся ровный гул, мощный, красивый, который каждый раз действовал на Кольку как крепкий чай – бодряще-радостно.
И вдруг – бах! Деталь, как снаряд из пушки, вылетела из патрона, врезалась в стену, в двух ладонях от двери, в которую некоторое время уже робко, но настойчиво стучали. По свежей оштукатуренной стене прошла глубокая трещина, а деталь, помедлив, лязгнула об пол.
Колька, подойдя к станку, из которого вылетел этот «снаряд», извлек из-за него за шиворот учащегося Березина и как следует встряхнул:
– Я тебе что сказал? Пять раз сказал: выставить резец по уровню, проверить затяжку патрона ключом. Сказал?
– Сказали, – пролепетал тот.
– Я предупредил, что деталь длинная, тонкая, что ее повести может?
– Я думал, патрон держит крепче…
– Патрон держит крепко, только если его затянуть. У тебя ключ для красоты?
Подоспел «миротворец» Белов:
– Николай Игоревич, прошу вас. А вы, Березин, в самом деле должны были проверить затяжку патрона перед тем, как начать работу, как вы этого не понимаете…
– Простите, что помешала… – Оказалось, что человек, которого счастливо миновал Антохин «снаряд», это Оля Гладкова. Убедившись, что больше не стреляют, она самовольно проникла в помещение. Видимо, дело было срочное и неотложное, если время еще к обеду, а она тут, вся взъерошенная, глаза на лбу.
– Простите, Иван Осипович, очень нужен Николай – буквально на несколько минут.
Белов, сразу покраснев, позволил.
Колька вышел в коридор и спросил:
– Что случилось? Дома что-то?
Ольга, ожесточенно растирая лоб, сказала:
– Ты помнишь, я говорила, что у нас в школе новый учитель физики, Сахаров. Который интересные пособия ребятам делает.
– Нет.
– Ну как же, мы еще к родителям ехали, я тебе всю дорогу о нем рассказывала! Умный такой, он еще учится в аспирантуре, в Бауманке…
– Да пес с ним, – нетерпеливо оборвал Колька, – что дальше-то?