Вадим сделал паузу и обвел нас довольным взглядом, наслаждаясь произведенным эффектом. Я лихорадочно пыталась сообразить, к чему он клонит, но боялась поверить. Не собирается же он Володину инсульт «организовывать»? Или собирается? Чем же он тогда отличается от тех, кто убил Анну и Карину? Собственные догадки пугали больше рассказов о чудесах карательной фармакологии.
— Но самое интересное не это. Нам сейчас гораздо интереснее другие препараты. Которые не во всех случаях приводят к летальному исходу, а только при определенных условиях. Ты ведь слышал про детектор лжи? Конечно слышал, кто бы сомневался! Там ведь как определяют, врет человек или говорит правду? По учащенному пульсу, повышенному потоотделению. Волнуется, короче, человек, когда врать пытается. И от волнения меняются у него в организме некоторые показатели. Пока все понятно? Хорошо. Я уже подошел к самому главному. Придумали умные дядьки такое лекарство, которое очень чутко реагирует на изменение этих самых параметров в организме. Я тебя сейчас не буду грузить про биохимию крови и всякое такое — тебе, я вижу, сейчас не до этого. Если говорить проще, это лекарство абсолютно безвредно для организма, пока организм ведет себя нормально. Но если в нем меняются вот эти самые параметры, про которые мы говорили вскользь, то лекарство это начинает с организмом активно взаимодействовать. И тогда случается тот самый искусственно вызванный инсульт с летальным исходом. Понял механизм? Пока человек говорит правду, лекарство ему не вредит, как только соврет — ему каюк. Кровоизлияние в мозг, судороги, понос, смерть. Ну, про понос — это я погорячился. Таких случаев пока не наблюдалось. А все остальное в силе. Слышал что-нибудь про «сыворотку правды»? Вот это она и есть. Все рассказы про то, что человек говорить начинает под воздействием этой сыворотки, просто красивый миф. Это я тебе как фармацевт фармацевту говорю. Человек просто жить хочет, вот и боится врать. А самое плохое знаешь что? То, что безвредна эта самая «сыворотка» для организма не навсегда, а только в течение получаса. В среднем. У некоторых даже меньше. Потом надо противоядие вколоть, иначе все равно инсульт случится. Так что, у клиента есть полчаса максимум, чтобы заговорить. Причем, правду рассказать. А если он молчать вздумает или врать, конец один. Ну, ты помнишь про судороги, да?
Володин с ужасом смотрел на улыбающегося Вадима и даже не кивал уже, как поначалу. Моргал только часто-часто.
— Я к чему это все рассказываю? — сказал Вадим, поднимаясь. — К тому, что сейчас ты, голуба, испробуешь действие этого чуда-препарата на себе. Нам даже труп прятать не надо будет, если что. Это же не механическая асфиксия, как у несчастной девчонки, это нормальный такой инсульт. Сейчас даже у молодых встречается. А у тебя работа нервная, ты в группе риска как раз. Товарищ капитан, подготовьте клиента к процедуре, — обратился он к Димычу.
Димыч, внимательно слушавший эту импровизированную лекцию, согласно кивнул и подошел к белому, как мел, Володину.
— Руку приготовь, чтобы не дергался, — деловито продолжил Вадим. — А то иглу может сломать.
Вадим порылся в чемоданчике, пошуршал упаковками и извлек на свет божий шприц каких-то невероятных размеров. Выглядело это чудо медицинской техники просто угрожающе. Насвистывая, он набрал в этот чудо-шприц содержимое двух здоровенных ампул, взял в свободную руку жгут и медленно пошел на Володина.
Тот забился в крепких Захаровских руках и заверещал по-заячьи.
Я никогда не слышала, как верещат зайцы, зато читала в какой-то книжке. В детстве это, помню, произвело на меня сильное впечатление. Подумалось, что на грани, переступить которую страшно любому живому существу, даже те, кто верещать не умеют, все равно делают это. Уж как получится. Жить-то охота. Даже несчастные зайцы, потерявшие надежду на спасение, верещат. Что же говорить про Володина…
— Вы что, охренели? — шепотом спросила я.
— На месте сиди! — рявкнул на меня Димыч, не поворачивая головы.
Со своего места мне было плохо видно, что там у них происходит. Только две спины да дергающиеся ноги, которыми Володин скреб палубу. Ничего другого он сделать не мог — вырваться из Димкиных лап никому еще не удавалось.
Этот кошмар продолжался минуты две. Может, и больше, но мне от страха казалось, что целую вечность. Наконец, Димыч с Вадимом расступились.
— Можешь его, отвязать, кстати. Теперь это уже не имеет значения.
— А не убежит?
— Куда? Противоядие-то у меня. Далеко он убежит за полчаса?
Димыч отвязал странно обмякшего Володина и сел на второе кресло.
— Ты спрашивай давай, не тяни, — поторопил его Вадим. — Пока клиент наш не окочурился.
Вадим сел рядом с видом человека, сделавшего большое дело. Закурил и подмигнул мне заговорщицки. Я не стала отвечать. Даже смотреть в его сторону не стала. Так вдруг противны мне стали они оба. Справились со связанным человеком. Что ему теперь делать? Жить-то любому хочется, в этом Вадим прав. Сейчас он наговорит им всего, что они хотят услышать. А вдруг, это правда не он? Получается, Володин сейчас себя оговорит, Димыч его посадит, и разойдутся все со спокойной душой. А убийца настоящий уйдет. И Володин будет за чужое преступление срок мотать? Сволочи они оба! Как все раскрылось-то неожиданно.
Я уже собиралась сказать все это им обоим, когда вспомнила важную деталь.
Ведь Вадим говорил, что не только молчать «клиенту» опасно, но и врать. Получается, оговаривать себя Володину тоже не выгодно. Да что там, смертельно опасно. Если он начнет говорить то, что хотят услышать Димыч с Вадимом, но что правдой не является, ему все равно конец.
Может, не так уж плох этот способ? Но Андрюшу все равно жалко. Не хотела бы я оказаться на его месте.
Володин вдруг заплакал. Неумело, суетливо, быстро-быстро размазывая по щекам слезы.
— Чего вам надо от меня? — крикнул он срывающимся голосом.
— Правду. Карину кто убил?
— Это не я. Я не убивал никого, честное слово.
— Это мы уже слышали. Ты не убивал, просто рядом постоял, да?
— Да, — сказал Володин неуверенно.
— Про изменение биохимических параметров еще разок позволю себе напомнить, — подал голос Вадим. — Если реакция пойдет, никакое противоядие уже не поможет. Соврешь один раз, и все. Ситуация выйдет из-под контроля.
Он поднялся и взял Володина за запястье.
— Ну, вот, пульс уже учащенный. Неужели просто постоял рядом?
— Ну… я за руки ее держал. Мне Леха велел. А то она дергаться стала, руками махать.
— Просто за руки подержал, значит, — уточнил Димыч мрачно. — А так не убивал никого. Только подержал, чтобы этому ублюдку удобнее душить было. Немку тоже за руки держал? Или она не дергалась?
— Нет, она сонная была. Ей Леха снотворного дал, она почти спала.
— Не сопротивлялась, значит. Выходит, здесь вообще чистенький. Даже не держал, только смотрел, на подхвате был. Труп куда дели?
— За борт, — Володин мотнул назад головой.
— Кровь на палубе ее была?
— Ее. Леха сначала хотел труп разрезать, чтобы легче было выбрасывать, а то она здоровая, тяжелая…
Володин говорил торопясь, глотая слова, время от времени глубоко вдыхая, будто убеждаясь, что дышать еще может, ведь говорит правду, значит выживет, вон и дышать пока получается.
Плакать он перестал. Теперь по лицу его катился пот, а не слезы. Он снова покраснел. И говорил быстро-быстро, торопился, чтобы уложиться в отведенные полчаса, или сколько там ему осталось. Торопливо рассказывал, как они пытались расчленить убитую Анну, потому что дотащить до борта грузное тело у них не получалось даже вдвоем. Как искал он топор, а тот, что был на пожарном щите, оказался совсем тупым, и Леха орал на него, что сам он тупой, как этот топор. А ножом расчленить не получалось. И тогда они дотащили немецкую бабку до борта волоком, подняли в три приема и переваливали за борт. И кровью все угваздали, а Леха его заставил все отмывать, сам не захотел руки марать. Сказал, что самую тяжелую работу уже сделал, а от него требуется ерунда, раз ни на что большее он не способен.
Я смотрела на него, суетящегося, выговаривающего себе жизнь, и старалась не думать, что все, рассказанное им, правда. Не может быть, чтобы вот этот самый Андрюша, который ежедневно изводил нас мелкими придирками, бегал по палубе в поисках топора, а потом злился, что топор тупой, что не получается разрубить на куски труп. Но ведь труп — это то, что совсем недавно было живым человеком. Думающим, все чувствующим, теплым. Ведь это же Анна. Крепкая, громогласная, дующая пиво, хохочущая над шутками Марты. Совсем недавно еще живая Анна. Богачка Анна. А они ее — топором. Волоком до борта. Еще недавно живую и теплую. И никакого сожаления, даже сейчас. Только досада, что не получилось сразу выбросить труп, пришлось повозиться.
Да наш ли это Володин? Я пялилась на него уже в открытую, не стесняясь. Ведь второй месяц работаем бок о бок, злимся друг на друга, раздражаемся, даже ругаемся иногда. Но подумать, что Володин может кого-то душить и расчленять, да еще потом об этом небрежно рассказывать — это не могло даже в голову прийти. Неужели мы его не разглядели? Или он раньше таким не был? А когда стал? Сколько вообще нужно времени человеку, чтобы убить в себе все человеческое?
А Карина, получается, что-то разглядела в Володине? Или ничего не разглядела, просто увидела или услышала случайно что-то?
Словно услышав мои мысли, Димыч спросил:
— Девчонку за что убили?
— Да она Леху видела, когда он с Михалной по-русски разговаривал. Начала болтать везде. Потом к Михалне давай лезть с разговорами, вот Леха и сказал, что надо от нее избавляться, пока никому рассказать не успела. Она догадалась, по ходу.
— А кто такой Леха? — спросила я Димыча. — Алекс, что ли?
— Да. Он Алексей Иванович Маутер. Это пока здесь жил. А в Германии стал Алексом.
— Марту за что убить хотели? — подал голос Вадим. — Тоже догадалась?