След памяти(сборник)
Джеймс БоллардЗатонувший мир
1. На берегу в отеле Риц
Скоро станет слишком жарко. Гладя с балкона отеля утром в начале девятого, Керанс следил за солнечным диском, поднимавшимся сквозь густую рощу хвощей над крышей заброшенного универмага к востоку от лагуны. Даже сквозь толщу оливково-зеленых листьев солнечные лучи били безжалостно: пришлось надеть тяжелые темные очки. Солнечный диск больше не выглядел очерченной сферой, он превратился в широкий растянутый эллипс, двигавшийся по восточной части горизонта, как огромный огненный мяч, и его отражение превратило мертвую свинцовую поверхность лагуны в сверкающее медное поле. К полудню, менее чем через четверть часа, вода будет казаться горячей.
Обычно Керанс вставал в пять и сразу же отправлялся на биологическую экспериментальную станцию, где работал четыре-пять часов, до тех пор пока жара не становилась непереносимой, однако сегодня ему очень не хотелось покидать прохладные помещения отеля. Он провел несколько часов до завтрака в одиночестве, написав шестистраничное вступление в свой дневник, умышленно откладывая уход, пока полковник Риггс не проедет мимо отеля на своем патрульном катере: тогда будет уже слишком поздно идти на станцию. Полковник был всегда готов поддержать часовую беседу, особенно подогретый несколькими порциями аперитива, и когда он покинет отель, размышляя о предстоящем ленче на базе, будет уже не менее одиннадцати часов.
Однако сегодня почему-то Риггс задерживался. По-видимому, он поехал по соседним лагунам, а может быть, ждал Керанса на экспериментальной станции. Вначале Керанс решил, что можно попробовать связаться с Риггсом по радиопередатчику, настроенному на волну их отряда, но потом вспомнил, что батареи давно сели, а сам передатчик погребен под грудой книг.
Наклонившись над перилами балкона — стоячая вода десятью этажами ниже отражала его худые угловатые плечи и вытянутый профиль, — Керанс следил за одним из бесчисленных тепловых вихрей, мчавшихся через рощу хвощей, окаймлявшую берег лагуны. Задержанные окружающими зданиями и огражденные от смешивания слоев, воздушные массы внезапно разогревались и устремлялись вверх, создавая участок пониженного давления. За несколько секунд облака пара, висящие над поверхностью воды, рассеивались, и разражался миниатюрный торнадо, ломавший шестидесятифутовые деревья, как спички. Затем, так же внезапно, порыв ветра прекращался, и огромные колоннообразные стволы падали друг на друга в воду, как вялые аллигаторы.
Керанс говорил себе, что разумнее было бы остаться в отеле: вихри возникали все чаще, по мере того как росла температура; но он знал, что главной причиной его нежелания выходить было признание того, что снаружи делать особенно нечего. Биологическое картографирование превратилось в бесцельную игру; на линиях, нанесенных двадцать лет назад, неожиданно обнаруживалась совершенно новая флора; и его мучило подозрение, что никто в Кемп Берд, в Северной Гренландии, не побеспокоится даже зарегистрировать его донесение, не то что прочитать его.
Действительно, однажды старый доктор Бодкин, помощник Керанса по станции, включил в сообщение рассказ одного из сержантов полковника Риггса. Тот был свидетелем появления большого ящера со спинным плавником, напоминавшим парус; эта рептилия, плававшая в одной из лагун, в точности походила на пеликозавра — ископаемое пресмыкающееся из ранних пенсильванских отложений. Если бы его информацию по достоинству оценили — а она возвещала о возвращении эры гигантских рептилий, — то сюда немедленно устремилась бы армия экологов в сопровождении армейских отрядов с тактическим атомным оружием и приказом не допускать распространения ящеров дальше чем на двадцать миль. Но кроме обычного подтверждения, что сообщение получено, ничего не последовало. Возможно, специалисты в Кемп Берд слишком устали даже для того, чтобы рассмеяться.
В конце месяца Риггс и его небольшой отряд завершит обследование города (Керанс спрашивал себя, какого именно: Парижа или Лондона?) и отправится на север, буксируя за собой экспериментальную станцию. Керансу трудно было представить себе, что придется покинуть эти помещения под крышей отеля, где он провел последние шесть месяцев. Репутация Рица, как признался Керанс, была вполне заслуженной: ванная комната, например, с ее черным мраморным бассейном, позолоченными кранами и зеркалами напоминала алтарь большого собора. Керансу нравилось думать, что он стал последним постояльцем отеля; он понимал, что завершается определенный этап его жизни — одиссея по затопленным городам юга скоро закончится возвращением в Кемп Берд с его жестокой дисциплиной, и это будет прощанием с долгой и блестящей историей гостиницы.
Его прикомандировали к отряду Риггса в день отъезда, и он принял это назначение с удовольствием: хотелось сменить свой темный закуток среди лабораторных столов экспериментальной станции на простор высоких комнат отеля. Ему нравилась роскошная парчовая обивка стен, нравились бронзовые стилизованные статуи в нишах коридоров — он воспринял их, как естественное обрамление своего нового образа жизни; он смаковал утонченную атмосферу меланхолии, теперь уже фактически исчезнувшей. Слишком много других зданий вокруг лагуны затянуло илом, и теперь только Риц стоял в гордом одиночестве на западном берегу, и его великолепие не портили даже ростки синей плесени на коврах в коридорах, хранивших достоинство девятнадцатого столетия.
Богато украшенные и великолепно оборудованные помещения предназначались для известного миланского банкира. Воздушные барьеры, охранявшие от жары, все еще хорошо функционировали, несмотря на то, что нижние шесть этажей отеля скрылись под водой, а стены начали трескаться — двухсотпятидесятиамперная установка кондиционера работала безостановочно. Хотя помещение пустовало уже десять лет, на каминах и позолоченных столиках собралось сравнительно немного пыли, а три фотограции на покрытом крокодиловой кожей письменном столе — сам банкир, его лоснящаяся упитанная семья и, наконец, еще более лоснящееся сорокаэтажное здание конторы — вполне различались. К счастью для Керанса, его предшественник покинул отель в спешке, оставив буфеты и гардеробы набитыми сокровищами: одеждой, украшенными слоновой костью теннисными ракетками, а в коктейль-баре хранились достаточные запасы виски и бренди.
Гигантский комар-анофелес, похожий на летающего дракона, басовито прожужжал рядом с его лицом и скрылся за выступом здания в том месте, где находился на причале катамаран Керанса. Солнце все еще не вышло из-за деревьев на восточном берегу водоема, но утренняя жара уже выгоняла огромных отвратительных насекомых из их убежищ на покрытых мхом стенах отеля.
Керанс вынужден был укрыться за проволочной сеткой. В свете раннего утра странная траурная красота местности поражала: мрачные зелено-черные листья хвощей, пришельцев из триасовой эпохи, и полузатонувшие белые каркасы зданий, наследие двадцатого столетия, все еще отражались вместе в темном зеркале воды — два мира, по-видимому, встретившиеся в какой-то точке времени. Эта фантастическая зеркальная картина моментально пропадала, как только гигантский водяной паук разбивал маслянистую поверхность воды в ста футах внизу.
В отдалении, где-то за затонувшим остовом большого строения в готическом стиле в полумиле к югу, взревел мотор и поднял небольшую волну. Керанс ушел с балкона, закрыл за собой проволочную дверь и пошел в ванную побриться. Водопровод давно не действовал, но Керанс расчистил плавательный бассейн на крыше и провел оттуда трубу через балкон.
Хотя Керансу было уже около сорока, и борода его побелела от радиоактивного фтора, содержащегося в воде, черные волосы и сплошной загар желтовато-коричневого цвета делали его на десять лет моложе. Хроническое отсутствие аппетита и новые разновидности малярии, иссушившие кожу на скулах, придали его лицу аскетическое выражение. Бреясь, он критически осматривал свое лицо, ощупывая пальцами натянутую кожу, массируя мышцы, — черты его лица и мускулатура постепенно менялись, как бы проявляя скрывавшегося в нем другого человека. Несмотря на этот критический самоанализ, он чувствовал себя более спокойно и уравновешенно, чем раньше, а холодные голубые глаза смотрели на него из зеркала с ироническим отчуждением. Полуосознанное погружение в обычный мир с его ритуалами, и обычаями прошло. Если он теперь и держался в стороне от Риггса и его людей, это обусловливалось скорее стремлением к комфорту, чем мизантропией.
Выйдя из ванны, он выбрал из груды одежды, оставленной банкиром, кремовую шелковую рубашку и брюки с ярлыком Цюриха. Все помещение представляло собой стеклянный ящик внутри другого ящика, кирпичного. Плотно затворив за собой двойные двери, он спустился по лестнице.
Керанс вышел к площадке, где напротив катамарана причалил катер полковника Риггса — переоборудованная наземная машина. Риггс, аккуратный, щегольски одетый человек, стоял на носу, поставив ногу в сапоге на борт катера, осматривал берега бухты и свисающие в воду джунгли, как африканский первопроходец древних времен.
— Доброе утро, Роберт, — приветствовал он Керанса, спрыгивая на качающуюся платформу — пятидесятигаллоновый буй, привязанный к деревянной раме. — Рад видеть вас здесь. Есть работа, в которой вы могли бы мне помочь. Сможете на день отлучиться со станции?
Керанс помог ему перебраться на бетонный балкон — выступавший над водой остаток седьмого этажа отеля.
— Конечно, полковник. Вы же знаете, я всегда готов вам помочь.
Фактически экспериментальная станция полностью подчинялась Риггсу, и поэтому Керанс не имел права отказаться, но отношения между ними были лишены чиновной официальности. Они работали вместе уже в течение трех лет, все то время, пока станция и ее военный эскорт медленно двигались на север по европейским лагунам, и постепенно Риггс предоставил Керансу и Бодкину возможность заниматься своим делом, не вмешиваясь, слишком занятый нанесением на карту движущихся отмелей и гаваней и эвакуацией последних жителей. В последнем случае он часто нуждался в помощи Керанса, так как большинство людей, еще оставшихся в затонувших городах, оказывались либо психопатами, либо больными, страдающими от длительного недоедания и радиации.