— Вы показывали это очень явно. Удивляюсь, как он вообще не приказал стрелять, увидев наше отсутствие.
— Но, дорогой мой, он на самом деле несносен. Этот всегда гладко выбритый подбородок, это ежедневное переодевание к ужину — абсолютная неспособность приспосабливаться к обстановке.
— Риггс вполне нормален, — спокойно ответил Керанс. — Он жил так, как привык. — Теперь, когда Риггс уходил, Керанс понял, как много держалось на жизнерадостности и выдержке полковника. Без него моральное состояние отряда упало бы очень быстро. Это напоминало Керансу, что теперь ему самому придется заботиться о расположении духа своего маленького трио. Очевидно, лидером придется быть ему: Бодкин слишком стар, а Беатриса занята собой.
Керанс взглянул на часы с термометром, прикрепленные к запястью. Уже три тридцать, но температура все еще около ста десяти градусов, солнце, как кулак, бьет по коже. Он с Беатрисой присоединился к Бодкину и вместе с ним прошел в гостиную.
Резюмируя итоги совещания, прерванного прилетом вертолета, Керанс сказал:
— В резервуаре на крыше у вас около тысячи галлонов топлива для кондиционера, Беа, этого достаточно на три месяца, или, скажем, на два, так как мы ожидаем, что температура повысится, и поэтому я рекомендую вам закрыть остальные помещения и жить здесь. Эта комната находится с северной стороны дворика, а надстройка на крыше защитит вас от ливней, которые начнутся вскоре. Десять к одному, что они сломают ставни и воздушные завесы в спальне. Как насчет еды, Алан? Насколько хватит запасов в холодильнике?
Бодкин повернул к нему лицо, искаженное гримасой отвращения.
— Если не считать деликатесов, типа змеиных языков, там находится, главным образом, первоклассное пиво. Если вы действительно захотите напиться этими запасами, их хватит на шесть, месяцев. Но я предпочитаю игуан.
— Несомненно, игуаны предпочтут вас. Ну что ж, дела не так плохи. Алан сможет пожить на станции, пока уровень воды не поднимется, а я по-прежнему буду находиться в отеле Риц, что еще?
Беатриса встала и направилась к бару.
— Да, дорогой, хватит. Кончайте. Вы начали говорить, как Риггс. Военные манеры вам не идут.
Керанс шутливо отдал ей честь и отправился в противоположный конец комнаты, к пейзажу Эрнста, а Бодкин в это время глядел через окно на джунгли. Все более и более эти два пейзажа становились неотличимы друг от друга, а в мозгу у каждого все ярче вырисовывался и третий — из ночного кошмара. Они никогда не обсуждали свои сны — этот призрачный общий мир, в котором они двигались, как привидения с картины Дельво.
Беатриса уселась на диван спиной к нему, и Керанс вдруг отчетливо осознал, что нынешнее единство их маленькой группы продержится недолго. Беатриса была права: военные манеры ему не шли, он был слишком пассивной и погруженной в себя личностью. Более важно, однако, что они вступали в новую жизнь, где прежние привязанности и обязательства не имели никакого смысла. Узы между ними с каждым днем будут слабеть, и первое свидетельство этого — решение жить порознь. Хотя Керанс нуждался в Беатрисе, тем не менее ее характер помешал бы ему ощущать свою полную свободу. Каждый отныне побрел по джунглям времени своим путем. Хотя они и будут видеться время от времени в лагунах или на испытательной станции, настоящие встречи возможны теперь лишь во сне.
7. Карнавал аллигаторов
Разорванная страшным шумом, разлетелась тишина раннего утра, и за окнами отеля послышался тяжелый рев двигателя. С усилием Керанс извлек свое вялое тело из постели, спотыкаясь о груду книг, разбросанных по полу. Он успел отбросить проволочную дверь балкона и увидел большой белый гидроплан, прежде чем тот сел, с большой скоростью заскользив посредине лагуны. Две его плоскости, рассекая воду, оставляли длинные полосы пены. Когда тяжелая волна ударила в стену отеля, сбрасывая колонии водяных пауков и обеспокоив летучих мышей, гнездящихся в гниющих обломках, Керанс заметил в кабине гидроплана высокого широкоплечего человека, одетого в белый шлем и короткую куртку. Пилот наклонился над приборным щитом.
Он вел гидроплан с небрежным щегольством, включив две мощные турбины в тот момент, когда машина, казалось, ударит в берег — летательный аппарат отвернул в сторону в брызгах, пене и радуге. Человек продолжал вести его с небрежным видом, он напоминал возницу, управляющего движением горячей тройки.
Прячась за зарослями тростника, которые покрывали весь балкон, — многочисленные попытки уничтожить эти заросли ни к чему не привели, — Керанс, незамеченный, наблюдал за пришельцем. Когда самолет делал очередной поворот, Керанс увидел тонкий профиль, яркие глаза и белые губы этого человека, торжествовавшего победу.
На миг на его поясе блеснули серебряные круги патронташа, и когда он достиг дальнего конца лагуны, послышалась серия выстрелов. Сигнальные ракеты, как маленькие парашюты, выстроились в ряд в воздухе.
Взревев турбинами, гидроплан вновь свернул и скрылся в проходе, ведущем в следующую лагуну, срезая по пути зеленую листву. Керанс ухватился за балконные перила и смотрел, как постепенно успокаивается взволнованная вода, хотя деревья на берегу все еще продолжали гнуться и трепетать под ударами воздушной струи. Тонкая полоса красной дымки потянулась на север, постепенно исчезая по мере того, как затихал шум моторов гидроплана. Внезапный шум, появление незнакомца в белом костюме привели Керанса в замешательство, грубо выведя его из обычного состояния усталости и апатии.
В течение шести недель, что прошли после ухода Риггса, он жил один в своих комнатах под крышей отеля, все более и более погружаясь в безмолвную жизнь джунглей. Продолжающееся повышение температуры — термометр на балконе в поддень показывал сто тридцать градусов — и уменьшение влажности делали невозможным покинуть отель после десяти утра: от лагуны веяло жаром до четырех часов вечера, а к этому времени он обычно так уставал, что с трудом добирался до постели.
Весь день он сидел за окнами отеля, слушая из своей полутьмы, как потрескивает расширяющаяся от жары проволочная сетка. Большинство окружающих зданий лагуны уже исчезло, скрывшись в разрастающейся растительности; огромные клубки мха и заросли тростника закрыли белые прямоугольники фасадов, затенив гнезда игуан в окнах.
За лагунами бесконечные скопления ила начали превращаться в темную полосу берега, чернея, как огромная груда породы у заброшенной шахты. Свет бил по мозгу Керанса, увлекая его в глубины подсознания, где реальность времени и пространства переставала существовать. Руководимый своими снами, он проникал все дальше и дальше в прошлое; каждый раз лагуна представала во сне в ином изображении, и каждый ландшафт, как говорил доктор Бодкин, представлял другую геологическую эпоху. Иногда круг воды был стоячим и очень темным, а берег иногда становился глинистым и блестел, как спина гигантского ящера. Но потом берега вновь начинали маняще блестеть, небо казалось нежно голубым и прозрачным, а пустота длинных песчаных мелей абсолютной и полной, наполняя его утонченной и мягкой болью.
Он стремился к этим спускам в далекое прошлое, так как мир вокруг него становился все более чуждым и невыносимым.
Иногда он делал небрежные записи в своем дневнике о новых растительных формах; на протяжении первых недель он пару раз навещал доктора Бодкина и Беатрису Далл, но оба они были совершенно погружены в постоянную мечтательность и задумчивость. Блуждая без цели по узким протокам в поисках мира детства, Бодкин — Керанс видел, как он сидит на корме своей лодки и рассеянно смотрит на окружающие здания, — смотрел сквозь Керанса и никак не откликался на его зов.
Что же касается Беатрисы, то, несмотря на ее внешнюю отчужденность, Роберт знал, что между ними оставался не выраженный словами, подразумеваемый союз, основанный на предчувствиях об уготованной им символической роли в будущем.
Множество сигнальных разрывов появилось над лагуной, где находилась испытательная станция и дом Беатрисы, и Керанс прикрыл глаза, защищаясь от яркого света, залившего небо. Через несколько секунд за илистыми отмелями к югу показались ответные сигнальные разрывы, и послышались глухие раскаты, вскоре смолкнувшие.
Итак, незнакомец, прилетевший на гидроплане, явился не один. При мысли о неизбежном вторжении Керанс взял себя в руки. Расстояние между сериями ответных разрывов было слишком велико и свидетельствовало о наличии нескольких групп; а также о том, что гидроплан был всего лишь разведчиком.
Плотно прикрыв за собой проволочную дверь, Керанс прошел в комнату, сняв со спинки стула куртку. Вопреки своим привычкам, он прошел в ванную и остановился перед зеркалом, критически осматривая недельную щетину. Волосы его стали белыми и отливали перламутром, и это вместе с бронзовым загаром и холодными глазами придавало ему внешность бродяги, живущего на тихоокеанских островах ловлей жемчуга и случайными заработками. Из разбитого дистиллятора, установленного на крыше, натекло полное ведро мутной воды, и он, зачерпнув немного этой жижи, сполоснул лицо, что также нарушало его установившиеся привычки.
При помощи багра разогнав несколько игуан, устроившихся на причале, он спустил на воду катамаран и медленно тронулся вперед. Мимо проплывали заросли, по поверхности воды скользили жуки и водяные пауки. Было несколько минут восьмого, температура держалась около восьмидесяти градусов, то есть было еще сравнительно прохладно и приятно, а воздух чист от москитов, которых позже выгонит из гнезд жара.
Когда он плыл по протоку длиной в сто ярдов, ведущему в южную лагуну, над его головой вспыхнуло еще множество сигнальных ракет: слышалось гудение гидроплана, носившегося туда и сюда по лагунам, и в нем иногда на мгновение мелькала фигура человека в белом, склонившегося над приборами. Керанс вошел в лагуну и поплыл спокойно среди свисающих листьев папоротника, следя за водяными змеями, сброшенными со своих мест набегающей волной.