как мешок, ноги волоклись по полу. Михась прикрывал по всем правилам. На счастье, в гараже так никто и не показался, пока Мазур, вновь без тени галантности, забрасывал белокурую на заднее сиденье, а Михась распахивал ворота. Когда «Волга» вылетела на улицу, Мазур ощутил ни с чем не сравнимое, пьяняще-дикое чувство свободы.
Без команды Михась погнал прочь — но не зарываясь, соблюдая все правила.
— Где это мы? — поинтересовался Мазур.
— А черт его знает, Кирилл, мне-то откуда знать? Ты же тутошний.
— Я тут бываю раз в сто лет… Ладно, гони куда попало, лишь бы подальше.
— Базу вызвать?
— А чем нам поможет база… — скривился Мазур. — Ты гони, гони, где-нибудь да определимся… — Глянул на ближайшую табличку с названием улицы. — Ага, где это у нас Байкальская? Правый берег, это-то я помню… Держи на ост.
Еще через четыре квартала Мазур почувствовал себя увереннее, стал показывать дорогу, то и дело кидая косые взгляды на зашевелившуюся белокурую. Ага! Ремень у него был старого доброго фасона — с обычной пряжкой. Быстренько его сдернув, Мазур сделал мертвую петлю и захлестнул ею запястья пленницы. Она открыла глаза, попыталась дернуться. Мазур бесцеремонно надавил ладонью, опрокинув живой трофей на сиденье:
— Лежи тихо, подруга. А то больно сделаю, твоими же пассатижами… так, теперь направо, дуй к сопкам, там нас ни одна собака не потревожит…
Места пошли насквозь глухие. Справа высокая сопка, аккуратно стесанная с одного бока на приличную высоту, чтобы сделать место для дороги, уводившей в сосновый бор. Асфальт вскоре кончился, потянулась разбитая колея. Бор редел, по обеим обочинам все чаще попадался индустриальный мусор — ржавые кабины здоровенных грузовиков, ржавые бочки, груды вовсе уж непонятного металлического хлама, лысые покрышки. Впереди замаячили серые строения.
— Нервничаешь, сучка? — ласково спросил Мазур, пощекотав пленницу за бочок указательным пальцем. — И правильно делаешь…
В глазах у нее стоял откровенный страх, но все же изо всех сил пыталась взять себя в руки. Недобро пообещала:
— Вы ответите. Я сотрудник… — и прикусила язычок.
— Сотрудница, — поправил Мазур. — Русский язык знать надо. Или ты у нас из мужика переделанная и еще не привыкла?
— Сволочь…
Он без церемоний остановил ее оглушительной пощечиной, подумал и отвесил еще одну — чтобы разбить губу, чтобы кровушка на светлую куртку живописно закапала. Она и закапала, конечно.
— Так чего ты там сотрудница? — спросил Мазур.
Она промолчала, с ненавистью зыркая исподлобья.
— Э-э, ты это брось, — сказал Мазур, поворачивая ее голову правее. — Ты нам машину не пачкай, капай на себя… Где трудишься, говорю?
Молчание. Правда, он особенно и не настаивал — не видел особой нужды. Их магазинчик, служивший крышей, все равно засвечен, нетрудно будет взять в разработку соответствующим службам, даже если все они оттуда моментально смоются, ниточка останется для умелых рук подходящая, распутать смогут…
Переваливаясь на ухабах, машина подъехала к тем самым серым строениям, служившим идеальной декорацией для съемок очередного фильма о битве за Берлин: пустые оконные проемы, груды кирпича и комья серого бетона, полуобвалившиеся и ржавые металлические леса. Мазур, наконец, узнал место — не далее как вчера случайно узрел по телевизору, в одной из местных программ. Недостроенный керамзитовый завод — его сгоряча, поддаваясь общей лихорадке, прихватизировали, но тут же оказалось, что достраивать не на что, да и незачем, откровенно говоря. Так что российского Форда из нового хозяина не получилось, и он бросил недостроенные владения на произвол судьбы — продать все равно было некому, не находилось такого идиота.
Стояла покойная тишина, ничего живого вокруг не наблюдалось. Лунная поверхность. Мазур нетерпеливо вертел головой, то и дело поглядывая на съежившуюся пленницу, которой явно становилось все неуютнее.
— Ну, так чья ты там сотрудница? — спросил он лениво.
— Вам головы оторвут…
— Притормози, — сказал Мазур, углядев кое-что, как нельзя лучше подходившее для декорации к допросу. — Вот что, красивая. Вдумчиво беседовать с тобой некогда, ты мне быстренько скажешь одно: где мои пассажиры? И милиционершу из себя не строй, худо будет…
Она молчала, вздернув подбородок, но глаза бегали, а грудь часто вздымалась, и предательские капли пота вереницей поползли по вискам. Успела взвесить свои шансы и понять, что нет ни одного.
— Ну? — спросил Мазур.
Молчание.
— Зоя Космодемьянская, значит, — сказал Мазур, нехорошо скалясь. — Гоп-стоп, Зоя, кому давала стоя… Ну вот что. У меня нет времени аккуратненько выдергивать тебе ноготки твоими же пассатижами или баловаться с прикуривателем. Результаты будут, но не скоро. Посему слушай. Во-первых, те, кого вы сцапали, мне, в общем-то, не друзья и даже не родственники, поскольку родня — бывшая… Во-вторых, у меня еще есть время вернуться в ваш магазинчик и вдумчиво поработать там. Они еще очухаться не успели, языки будут… А ты посмотри-ка вон туда… Бак видишь?
И показал на ржавую цистерну емкостью тонн в двадцать, громоздившуюся неподалеку. Ухмыльнулся. Она поняла, ее прямо-таки передернуло.
— Сообразила? — спросил Мазур. — Мучить тебя не будем — скинем в бак и укатим навсегда. Тебя тут в жизни искать не догадаются. Если не закроем люк, протянешь недельки две — при полнейшем отсутствии шансов на спасение, оттуда ж не вылезешь, а стука ни одна собака не услышит, кто в эти места заходит? Ну, а если крышку закроем, проживешь ровно столько, пока весь кислород не употребишь. Цистерна, конечно, ржавая, но не настолько, чтобы ты ее головой пробила… Да, а руки, само собой, я тебе развязывать не буду — ну зачем тебе там развязанные руки, какая разница? Вон лесенка, взобраться можно…
Распахнул дверцу, ухватил белокурую за ворот и головой вперед выдернул из машины, как редиску с грядки. Подхватил на лету и поволок к цистерне. С каждым шагом цистерна нависала над ними, повеяло удушливым запахом солярки.
— Тебе везет, — сказал Мазур. — На дне, похоже, жижа осталась, так что задохнешься и вовсе быстро…
Она отчаянно барахталась. Мазур усмирил ее одним легким тычком в нужное место, с помощью подоспевшего Михася поволок, обмякшую, наверх по узенькой железной лестнице. Лестничка скрипела, слегка шаталась, но не обрушилась. Они взобрались на крохотную железную площадку. Мазур с натугой отвалил крышку и побыстрее отпрянул — изнутри шибануло такой угарной волной, что желудок чуть не выскочил через горло. На дне и в самом деле должна оставаться солярка.
Пленницу повалили животом на горловину люка, так, чтобы голова свесилась внутрь. Она моментально пришла в себя, изо всех сил задергалась — впустую, конечно, потом ее шумно стошнило вниз и она захлебнулась воющим криком. С ухмылочкой Мазур определил, что кончились и игра, и упорство — все, хрустнула девочка, как сухое печенье…
Поднял ее, повалил на площадку, присел над ней на корточки:
— Ну, сука! Некогда тебя обхаживать по всем правилам! Где они? Или скину к херам!
Всмотрелся, рывком поднял на колени, а сам торопливо отодвинулся — ее снова стало тошнить. Процесс пошел. Дождавшись его конца, не давая опомниться, Мазур налег вновь:
— Ну, где они, блядь такая?
— Сво…
Мазур залепил ей пощечину:
— Сама ты сволочь! Ну?
— Да нет… — прошептала она, делая отчаянные гримасы. — Это про улицу… Свободная, сорок пять, квартира четырнадцать…
— Еще одна ваша хаза?
— А-га…
— Сколько там ваших козлов?
— Т-три… или четыре…
— Все, — Мазур рывком вздернул ее на ноги.
— Вали вниз. Сейчас быстренько поедем в гости, и смотри у меня, начнешь дергаться — словишь первую пулю, это я тебе гарантирую…
…Перед тем как покинуть развалины завода, пленницу немного привели в порядок — пожертвовав собственными носовыми платками и тряпками из багажника, кое-как обтерли физиономию и одежду от блевотины и ржавчины. Но все равно вид у нее был несколько предосудительный — разгульная особа, пару суток безвылазно пробухавшая в каком-нибудь сарае, где извозилась до полной потери товарного вида. Ручаться можно, именно так и подумали две бабки, торчавшие на лавочке у подъезда, когда Мазур, двигаясь вдоль стеночки, вел свою пленницу к двери. Он якобы нежно и заботливо обхватил ее левой рукой, прижимая к себе, чтобы не выкинула какой-нибудь номер, а накинутая ей на плечи ее же собственная куртка никак не давала увидеть, что руки схвачены ремнем за спиной. Если особенно не приглядываться, ничего и не заметишь — небрезгливый мужик подцепил где-то более-менее приглядную бичиху и волокет домой для немедленного употребления. Чтобы закрепить эту версию, Мазур громко сказал, работая на бабулек:
— Ниче, Маня, щас опохмелишься, жизнь вернется…
И побыстрее затолкнул ее в подъезд. Следом скользнул Михась. Удалось еще услышать, как осуждающе заохала одна из бабуль:
— От они, от они, нынешние! Девка-то как с помойки…
Дальше он не слышал — на цыпочках взбежал на второй этаж, постоял, навострив уши, возле двери четырнадцатой квартиры. Дверь была солидная, обитая коричневым дерматином, под которым угадывалась прокладка толщиной с хороший матрац, а может, она и вообще была железная, хорошо замаскированная, со внутренними петлями. Что-то фактура косяка скорее смахивает на металл…
Тишина, ни звука изнутри не доносится. А вот глазка нет, что только на руку… Насчет количества комнат — две — и планировки Мазур успел расспросить пленницу на обратном пути. Если только она не врала…
— Давай, — кивнул он, уперев дуло пистолета в ту самую ямку пониже макушки. — И смотри у меня…
Она, покорившись с ненавистью, подняла руку, нажала кнопку звонка — дзинь-дзинь, дзинь, дззззз… Михась мгновенно, едва отняла палец, завел ей руки за спину и вновь затянул ремень.
— Кто? — послышалось изнутри.
— Я, Ксана, — громко ответила она.
Томительно долго тянулось мгновение. Решающее. Наконец замок негромко щелкнул, дверь стала распахиваться — самым нормальным образом, без лишней спешки и без медлительности. Мгновенно отметив, что все вроде бы в порядке, Мазур оттолкнулся от стены и бросился в ширившийся проем. Попотчевал рукояткой пистолета чью-то рожу, так и не успевшую стать ни испуганной, ни удивленной, добавил коленом, ребром ладони свободной руки — уже на ходу, отработанным броском врываясь в комнату. Заорал: