Судя по карте, совсем неподалеку проходила асфальтированная автострада, транссибирская М-134, — но туда не стоило соваться, чтобы не напороться на случайный патруль. Следовало преодолеть как можно большее расстояние по глухим местам, и Мазур выжимал из мотоцикла все, на что тот был способен. Помаленьку кончался бензин — он пару раз, почти не замедляя хода, левой рукой снимал крышку и убеждался, что горючка убывает с нехорошей быстротой. Вскоре уровень бензина опустился ниже высокой трубки заборника— и кранты, хоть и останется литров несколько, в карбюратор уже не попадет…
Пришлось рискнуть и выехать на сто тридцать четвертую ради спрямления пути. Сделав по ней километров пятнадцать, Мазур вновь свернул на проселок. Он уже дважды слышал за лесом прорывавшееся сквозь стук мотоциклетного мотора мощное громыханье поездов.
Финита. Гип-гип ура. Проселочная дорога вела к железнодорожной колее. Двойной рядок рельсов, полное отсутствие линии электропередачи, невысокие, черно-белые полосатые столбики — она, Транссибирская. Дорога шла параллельно рельсам, метрах в десяти от них, справа — тайга, слева — поля.
Мотор пару раз подозрительно чихал, и Мазур, наконец, решился перейти в пехоту — благо увидел возле путей то, что искал. Он поехал медленнее, высмотрел подходящий просвет меж деревьев, повернул туда и, подпрыгивая на корнях, ехал, пока дороги для мотоцикла не стало никакой, переднее колесо замерло меж двух близко стоящих сосен.
— Приехали, — объявил он, выключая мотор. — Объявляю перекур, а также, ежели кто писать хочет…
— Не хочу, — сказала Джен. — Душа стремится на поезд…
— Аналогично. — Он сунул в рот сигарету и протянул ей. — Ты вроде бы бросала, но что-то вновь начала, я смотрю.
— С тобой начнешь…
— А что? По-моему, я тебя вполне грамотно вытаскиваю.
— Вот только законы нарушаешь при этом с великолепной непринужденностью, — усмехнулась Джен.
— Эк, как в тебе законопослушание засело…
— Рефлекс, — сказала она, чуть ли не виновато пожимая плечами. — Что поделаешь. Мы, конечно, не ангелы, случалось всякое, но я представила, как средь бела дня и при нескольких свидетелях вырубаю шерифа где-нибудь в Массачусетсе — мурашки по коже… Выгнали бы, как пить дать.
— Подопрет — трех шерифов вырубишь, — проворчал Мазур. — Ладно, я тебя могу обрадовать. Ничего особенно жуткого мы делать отныне не будем — кроме маленькой диверсии на железной дороге. Не надо падать в обморок, мисс Деспард, миледи. Я же сказал — маленькой. Скорее уж хулиганство, чем диверсия. Ведь если я поезд под откос пущу, нам в него уже не сесть… Покурила? Бери свою сумочку и пошли.
Закинул на плечо свою — автомат и все прочее были завернуты надежно, железо не брякнуло. Они вышли на дорогу, и Мазур уверенно свернул в обратную сторону. Несколько минут шагали вдоль рельсов, наконец показался семафор — двухцветный, стоявший меж колеями, над самой землей, по соседству с каким-то серым металлическим ящиком. Красный не горел, светился зеленый.
Мазур уже собрался было приступить к диверсии, но по ту сторону путей показался верховой на невысокой, мышиного цвета лошадке. Пришлось вновь достать сигареты и сделать вид, что всецело поглощен прикуриванием.
Всадник неторопливо проехал мимо, покосился с любопытством, но в разговор вступать не стал.
— Ковбой? — с любопытством спросила Джен.
— Ага, — сказал Мазур, подметив висящий у седла кнут. — Русский ковбой. Пастух, проще говоря. Кольта у него нет — так и ваши настоящие ковбои их давненько уже не таскают… — Взглянул на ее напряженное лицо, подыскал в памяти подходящие архаические термины из английского и усмехнулся: — Хочешь исторический анекдот на тему верховой езды? В семьсот семнадцатом наш знаменитый император Петр Первый издал указ: «Офицерам полков пехотных верхом на лошадях в расположение конных частей являться запрет кладу, ибо они своей гнусной посадкой, как собака на заборе сидя, возбуждают смех в нижних чинах кавалерии, служащий к ущербу офицерской чести». Я тебе подлинный приказ цитирую…
Она бледно улыбнулась:
— А про вас что-нибудь подобное было? Про моряков, я имею в виду?
— Ого! — сказал Мазур. — «Всем чинам экипажей флотских, от матросов до адмиралов, в странах иноземных бывая, до смерти не упиваться, дабы не позорить честь флотскую и государство Российское». Понимал император флотскую психологию, слов нет… — Посмотрел вслед всаднику, казавшемуся уже игрушечным. Начнем, пожалуй…
Встал на колени, склонился, приложил ухо к прохладному рельсу. Не почувствовал ни малейшего содрогания — поезда поблизости не имелось. Выпрямился, задрав свитер, достал пистолет и, не колеблясь, метров с десяти дважды выстрелил по линиям семафора.
Взлетело стеклянное крошево, зеленый огонек погас. Подобрав гильзы, Мазур подтолкнул Джен:
— Пошли, живенько!
И быстрым шагом направился навстречу ожидавшемуся поезду, в ту сторону, откуда они примчались.
— Правда, не будет аварии? — спросила Джен.
— Какая там авария, — отмахнулся он. — Встречного состава не будет, иначе не горел бы зеленый, да и движение тут подчиняется тем же законам, что и на шоссе, правостороннее, это колея для тех, что идут на восток…
— Но могут вызвать полицию…
— Мне, конечно, грустно с тобой делиться печальными секретами, — сказал Мазур. — Но с прискорбием должен объяснить, что не будет ни особенного шума, ни удивления. У нас сейчас на железных дорогах хулиганят вовсю — семафоры бьют, камнями окна выбивают, кладут на рельсы всякую дрянь. Времена такие, смутные и зыбкие, порядок подрасшатался… А потому никто и не станет особенно удивляться. Спишут на проделки окрестных тинейджеров, свяжутся со станцией по радио и преспокойно поедут дальше. Семафор для того и поставлен, чтобы его можно было заметить издалека, затормозят как миленькие…
Отойдя метров на триста от места, где он столь бесцеремонно нахулиганил, Мазур свернул в лес. Отыскав подходящую колоду, они присели под деревом, метрах в пятнадцати от опушки. Справа раздался перестук колес — это шел состав с той стороны, куда они стремились. За деревьями мелькнули зеленые пассажирские вагоны, состав пролетел, не снижая скорости.
Неизвестно, сколько придется ждать. Чтобы не терять времени, Мазур начал в темпе просвещать Джен — подробно рассказывал, что из себя представляют российские поезда, и как себя следует вести, чтобы не возбуждать подозрений. Начал с общих вагонов — еще неясно, куда предстоит попасть, может, придется трястись на жестких скамьях…
Джен прилежно слушала, и глаза помаленьку круглели. В самом деле, для благополучного западного человека сие диковато. Но Мазур не чувствовал ни обиды за державу, ни позывов ущемленной гордости — некогда было.
Оказалось, торопился напрасно — успел все растолковать подробно и вдумчиво, а поезда все не было. Минут сорок они решительно не знали, куда себя девать, то перебрасывались пустяковыми фразами, то пытались развлечь друг друга анекдотами. Смешно, но Мазур и впрямь самую чуточку ощущал себя партизаном, устроившим диверсию на оккупированной территории…
Как водится, далекий шум поезда послышался в самый неожиданный момент. Меж стволов Мазур видел кусочек рельсового пути — показалось могучее рыло тепловоза, багажно-почтовый вагон… А что, если при нынешнем бардаке он попросту пролетит мимо, наплевав на отсутствие семафора? Сегодня всего можно ожидать…
Нет, сработало — послышался адский визг и скрежет, состав затормозил, уйдя из поля зрения. Джен вскочила, Мазур поднялся следом, потянулся и сказал:
— Ну, работай на совесть…
Им пришлось пройти лесом, параллельно дороге, метров двести — Мазур не вполне верно выбрал место. Так, вон те вагоны — общие, вон те — плацкарт… Двери открыты, железные приступочки опущены, чуть ли не у каждого вагона толпится табунок любопытных пассажиров, мужик в железнодорожном кителе, без фуражки, промчался в сторону тепловоза, за ним поспешает молодой милицейский сержант, придерживая длинную дубинку на боку…
Они как ни в чем не бывало вышли из леса и не спеша двинулись вдоль вагонов к голове поезда. Все было проделано столь буднично и непринужденно, что никто не обратил на них внимания, — все-таки не отличались ни одеждой, ни количеством конечностей, самые обыкновенные люди, кому в голову придет…
Мазур охотнее всего забрался бы в купейный, где гораздо проще укрыться от любопытных глаз. Но до купейных они добраться не успели — железнодорожник в сопровождении милиционера понесся назад, чуть ли не галопом, махая рукой на стоявших у лесенок.
— По вагонам, по вагонам! Сейчас поедем!
Скорее всего, с графиком что-то было не в порядке, и сзади нагонял попутный. Милиционер тоже махал рукой, и пассажиры живенько полезли в вагоны. Мазур с Джен преспокойно поднялись следом, как свои люди. Он прямиком направился в вагон, готовый к сложностям, и сложности начались практически моментально. Дорогу ему бдительно загородила проводница, дебелая деваха в мятой форменной рубашке:
— Эй, а ты куда это? Что-то я тебя не припомню…
Клыками она не щелкала — лаяла, в общем, по обязанности. В тамбуре, кроме них, никого уже не было. Изобразив самую обаятельную и примирительную улыбку, Мазур сказал:
— Да понимаешь, мы с женой в общем ехали, и больше нет никакой возможности. Жена на третьем месяце, а там такой контингент… Эта, светленькая, сказала, у вас места есть. Неужто не договоримся?
Проводница обозрела его с ног до головы — трезвого и одетого не так уж плохо — хмыкнула:
— Что ж ты жену на третьем месяце в общий потащил?
— Не было билетов, — осторожно сказал Мазур. — А в Иркутск нужно позарез. Я так и думал, потом освободится что-нибудь…
— Освободится… — проворчала она. — А ревизоры?
— А моя горячая, от чистого сердца, благодарность? — сказал Мазур. — Мы хоть и не кавказцы, однако насчет благодарности не хуже понимаем… Сколько там нужно мужских достоинств?
— Чего-о?
— А вот, — сказал Мазур, демонстрируя сотенную купюру. — У этого обормота на телеге все мужское достоинство наружу, потому так и прозвали