– А еще лучше, – в тон отозвался я, – когда каждый занимается своим делом.
Секундная пауза, сдержанный наклон головы в ответ. Маэва закрыла блокнот, будто он ей чем-то мешал, и перевела цепкий взгляд на окно. Там было пасмурно, ветер трепал вывешенный на верхушке забора флаг.
– Колвен взялся за ту школу, – сообщила она как ни в чем не бывало. То ли мне, то ли окну. – Проведут пару лекций на неделе, присмотрятся к ученикам. Если среди них завелись недавно инициированные – их не пропустят.
Хорошо. Судя по тому, что рассказала Хлоя, вариант с одноклассником правдоподобен. Натан с Артуром много врагов в школе успели нажить, кого-то совсем достали. Этот кто-то вместе с даром получил бы и возможность отомстить – напугать от души, раз их все боялись. Заодно ясно, почему Натану досталось больше, как главному в тандеме. Это если убийство непреднамеренное. А если нет…
– Расскажи про Шанталь Берг.
Маэва оторвалась от окна. В обычно спокойном, годами отрепетированном взгляде мелькнуло беспокойство. Хватило, чтобы понять – проблема была, и запомнилась.
– Феликс, – произнесла она утомленно, – ну, зачем опять? Пора уже оставить в покое все, что связано с…
– Она мать умершего мальчика.
– Адам умер?…
– Нет, старший.
– Вот как… Послушай, никакого отношения та история к вашему расследованию не имеет. – Маэва убрала блокнот в ящик стола и помедлила, явно подбирая слова. Все считают, что стоит только упомянуть Елену, как у меня сразу срыв, агрессия и неадекватные реакции. Год с того случая прошел, никак забыть не могут. – Елена долго занималась с Адамом, прогресса не было. Она решила, причина в брате, что тот младшего тайком от родителей изощренно доводит. Вывод озвучила его матери. Получился конфликт со всеми вытекающими последствиями. Я запретила Елене лезть в это, и извинилась перед Шанталь.
– Ты?
– Дорман попросил уладить вопрос, я уладила.
Уладила… Адам остался один на один со своим братцем, который превратился в полного отморозка. Зато никаких конфликтов.
Вдох, выдох, кивок – он же на прощание. За дверью вжималась в диван Хлоя, лампочки на потолке светили раздражающе ярко. Извилистый коридор, два поворота, узкая комната с круглым диваном, стопкой пепельниц на столе и окном во всю стену. После первой сигареты стало легче, но четвертая была лишней. Впрочем, думалось с ней лучше. Спокойнее.
Несмотря на более чем мирный и уступчивый характер, Елена могла быть и другой. Иногда, в качестве исключения. Такое уже случалось, на моей памяти – дважды.
Пара встреч в библиотеке, несколько – на факультете, и ее курсовую я изучил от и до. Приезжать в Лозанну по идее стало незачем, но поездки реже не стали. Елена говорила очень тихо, постоянно краснела, и на людях смущалась даже за руку держаться. Словно была вообще не отсюда, и ее случайно машиной времени занесло. Мягкие жесты, улыбки и свитера. Совсем несладкие яблоки, которые она грызла, когда волновалась, а волновалась часто. Увлечение чтением каких угодно букв, в том числе с вывесок, афиш и объявлений, делало ее осведомленной обо всех мероприятиях в округе. Парки, театры, музеи – Елене хотелось побывать везде, но непременно со мной, потому что «иначе неинтересно». В клубы тоже ходили, но реже, поскольку все неизменно заканчивалось одинаково – она пряталась где-нибудь в укромном углу, или подбивала уйти, дыша мне в ухо и сокрушаясь, что мешает «веселиться».
Через год Елена приехала в Женеву на каникулы, с намерением обойти местные парки и познакомить меня с папой, который «всегда страшно занят, и живет как раз здесь». Встреча в ресторане обещала быть скучной формальностью. Вышло иначе. Оказалось, что с папой мы… знакомы. Леон Дорман сидел напротив, терзая вилкой стейк, и от былого одобрения, с которым он на меня смотрел на совещаниях, не осталось и следа. Елена удивлялась: «Надо же, как тесен мир – вы вместе работаете». Тесен. Мне и в голову не могло прийти, что она имеет какое-то отношение к Дорману, даже фамилия не настораживала – не настолько редкая. А о фонде мы не говорили, к слову не пришлось. Потом, в офисе, недовольный папа вежливо намекнул, что девушек вокруг много, а дочь у него одна. Нечего ей делать рядом с эсперами и личностями с ними связанными, включая сотрудников Совета, и знать о чем-либо. Следующий разговор был менее вежливым, последний – за гранью деловой этики.
Под конец каникул, глубокой ночью, примчалась Елена. С дорожной сумкой и изгрызенным до хвостика яблоком. Заявила, что временно бросает университет и идет работать, а сейчас переночевать бы где-нибудь. Пока я выспрашивал, что стряслось, у нее зазвонил телефон. Пытавшийся разыскать Елену Дорман огреб категоричных ответов, что впредь не надо платить за ее квартиру и учебу, поэтому и навязывать, с кем встречаться, тоже не надо. Но шокировало не это, а тон и подобранные ею выражения. Елена, которая боялась и слово резкое произнести или голос повысить, уступая всем, лишь бы не ссориться, разошлась так, что трубка улетела в стену.
Проснулся и выполз Ланс, в пижаме и гневе. Правила-то в доме было всего два – от работы его не отвлекать и по ночам не шуметь. Узнав, кто пожаловал, и в чем дело, он озадаченно потер очки. Два раза сказал: «М-да», и больше ничего. В отличие от меня, ему всегда было известно, как выглядит дочь Дормана… Решили с ней найти вместе квартиру в Лозанне, ездить туда я уже привык. А университет бросать лишнее, у меня-то работа есть. Елена успокаивалась долго, отвлекаясь лишь на подсунутый чай и попытки высмотреть, что же в моей комнате моего. Кажется, ожидала увидеть какую-нибудь любимую кружку, альбом с фотографиями, пришпиленную к монитору записку, смятую квитанцию в углу и прочую личную ерунду, а не стол, заваленный учебниками по иностранным языкам, вплоть до самых экзотических.
А утром явился Дорман, который авторитарность куда-то припрятал, благополучно помирился с Еленой и увез домой. Она вернулась в Лозанну, и все стало как раньше – относительно, теперь на совещаниях ее отец в мою сторону не смотрел вовсе.
Второй раз был после переезда в новый дом. Навалилась череда командировок, за месяц ни свободного дня. Елена часто звонила, рассказывала о затеянной перепланировке сада и о том, что соседская дочка-старшеклассница Аманда повадилась перелезать между прутьями общего забора и сидеть в нашем дворе с книжкой. Думали, что-нибудь эдакое тайком читает, оказалось – уроки учит. Пару раз ее застукала, помогла с домашним заданием, подружились. Аманда продолжила просачиваться во двор, охотно возилась за компанию в саду, но просила ее родителям ничего не говорить. Елена поначалу грешила на подростковый возраст и недопонимание в семье, потом поведение гостьи стало настораживать. Та обучалась дома, с ровесниками не общалась, куталась в закрытый свитер при любой погоде, могла ни с того ни сего расплакаться и практически не ела. Разговоры о девочке вдруг прекратились, будто забор сделали глухим. Я и не спрашивал. В конце месяца вернулся, а дома впервые никто не встречает, на крыльце не караулит, на шее не виснет. Пустой холл и тишина. Доездился – мелькнула мысль. Из гостиной донеслись голоса – Елены и незнакомый женский, срывающийся на визг. Женщина кричала, что дети многое выдумывают, особенно психически нездоровые, ее муж бы подобного никогда не сделал, а у некоторых нет никакого права вмешиваться в чужую жизнь и выдвигать дикие обвинения. Социальных работников натравливать, репутацию портить. Елена ледяным, совсем не своим тоном отвечала, что репутация – меньшая из их проблем, и дело обязательно дойдет до суда, где и поговорят о правах. В гостиной что-то упало, женщина уже не кричала – шипела, что лучше кому-то забрать заявление, иначе пожалеет. Можно сказать, с соседкой я познакомился – выставил за ворота.
Выяснилось, что недавно Аманда призналась, почему убегает из дома. История была мерзкой, даже для Елены после стольких лет работы в фонде. Обратилась куда только можно и девочку уговорила всем открыть правду. Поверили не все – ребенок с детства «со странностями», родители люди уважаемые, влиятельные, и пользоваться этим не стеснялись. Расследование было напряженным, пассажи от соседей – порой угрожающими. Елена оказалась непреклонна, дошла до высших инстанций. В итоге удалось доказать, что девочка вменяемая, чего не скажешь об ее отце. Отправился далеко и надолго, мать лишили родительских прав, а Аманда уехала жить к бабушке. Связь они поддерживали все следующие годы, вплоть до…
И вот теперь Адам. Талант у нее был находить такие случаи.
Комнату заполнял дым, окурок жег пальцы. Улетел в пепельницу к горстке остальных. Перебор. По всем пунктам. Шаг к окну, осторожный вдох. В кармане ожил телефон.
– Монти с чего-то психанул, – сбивающимся голосом сообщил его куратор. – Забрался на крышу своего дома, грозится спрыгнуть.
Фредерик Монти – почетный работник автосалона, по понятным причинам способный впарить любую колымагу по баснословной цене. Дар средний, наглость выше терпимого. С виду безобидный толстяк, в том возрасте, когда от матери пора бы съехать. Безобидность его обманчивая – одно предупреждение уже есть, за чрезмерное, и к тому же кривое влияние на клиента, который вместо навязываемой покупки половину салона разнес.
– Проблемой меньше станет, – отметил я.
– С ним мать. И перед домом народ собирается.
А это плохо. Пока он будет лететь башкой вниз, кого-нибудь своим суицидальным настроем шарахнет. Или еще чем похуже.
– Скоро буду.
Нужный дом находился в пяти минутах езды, набор для чрезвычайных ситуаций неизменно лежал в машине. Рецепт достался от незабвенного Александра Норда, которому тогда повезло скончаться до нашего приезда. Неизвестно, как он дошел до того, чтобы все эти препараты в правильных дозах смешать, но на эсперах работало безотказно – отключались мгновенно, и безо всякого остаточного действия ментальной силы. Формулу чуть изменили, после нее очухивались быстрее. Шприц был в кармане, перед подъездом волновалась толпа зевак. На крыше четвертого этажа мелькала тучная фигура, буйно размахивая руками. Так он прыгает или пытается взлететь? Обыкновенная истерика с сопутствующим шоу… Люди охали, стоило ему приблизиться к краю, и с облегчением вздыхали, едва он отходил. Полиция, скорая, служба спасения и прочие наверняка в пути.