– Тебя не было, – подтвердил Паша на ухо худшие опасения, – только что не было, и опять исчезаешь.
Нет уж, никакого опять!.. Он тут, это важно, это поможет. Влитая им накануне энергия пульсировала во мне, согревая и придавая сил. Знаю, что делать. Смогу! Я уткнулась ему в грудь, сделала еще вдох и собралась с мыслями. Сумела уцепиться за обрывки воспоминаний, первые попавшиеся.
…распахнутая занавеска, цветы на подоконнике. Фиалки, герань, трогательно маленькие розочки. Царапучие, больше трогать не буду, ни за что. Бабушка склоняется над горшками с пластиковой бутылкой, вода льется из горлышка рывками, но аккуратно, по чуть-чуть. Она всегда поливает их так. Бережно, с любовью, и нежности столько, что кажется – протяни руку и почувствуешь. Я не сдерживаюсь. Протягиваю, касаюсь чего-то теплого в воздухе, ласкового, не воображаемого…
…стекло холодное, почти ледяное. Налипшие снежинки, вереница морозных узоров. Если долго и внимательно изучать – непременно увидишь укрывшиеся от первого взгляда линии, извилистые переплетения. На новых пластиковых окнах такого не бывает. Не буду их ставить, сколько бы ни нахваливали. И ремонт в ее квартире делать не буду. Останется как есть, вне времени, вечным и неизменным. Любимым. Отнимаю от окна онемевшие пальцы, задевая на подоконнике вазу. Упущенное мгновение, звон. Десятки хрустальных осколков на полу…
…я виновато улыбаюсь, официантка как ни в чем не бывало сметает на совок останки несчастного бокала. На счастье, будем считать, да? Роза обнимает старшего сына, ловлю всплески ее гордости и сожаления. Он – глава новой фармацевтической компании, и переезжает в Норвегию. Поднимаю новый бокал. На соседний столик ни взгляда больше, нечего рассматривать. Пусть сидит спокойно. С женой, детьми, кем-то еще. Смеются, отмечают. Неважно что. Я его не знала никогда, и не узнала бы, если бы не энергия. Почти моя, родственная. Мама на вопросы о нем не отвечала, значит, и не надо. Делаю глоток со всеми вместе, опускаю глаза в тарелку. Там пусто…
Во рту разлилась горечь, будто я снова того терпкого вина отпила, сознание прояснилось. Лежать, уткнувшись носом в Пашину плечо, было не мягко, но очень удобно. Размеренное дыхание, его пальцы в моих волосах. Так легче. Все легче, особенно бороться с той, чьим именем меня постоянно норовят назвать. Перебирать яркие картинки в памяти, мысленно идти к себе, нащупывая точку баланса. Энергия вокруг дрожала, сгущалась, напоминая какой-то кисель. Уши знакомо заложило, дохнуло пылью и сыростью. Тем, чего в комнате никак быть не могло. Черт!.. Надрывно булькнуло, мир уплыл.
…протираю ладонью каменную плиту. Пыли с облако, а надписи не разобрать. Стерлась, и язык тот утерян. Десять сотен лет – шутка ли. Но слова лишние. Все сказали взмывшие под свод волны, да покалывание на кончиках пальцев. Остатки былой силы – это они, едва ощутимые уже.
– Негусто, – вывожу я, выдерживая обращенный на меня взгляд. Дивная у Криса способность смотреть свысока, будучи ниже всех. – Но она оттуда. Чувствуешь? По легенде…
– Наизусть легенду знаю, – перебивает он устало. Немудрено, тяжко было тащить ко мне переданный трофей от самого моря. – Провал ваша затея. Далековато тот город. Пока доберешься… если доберешься.
И славно, пыл Камы это охладит.
– Там опасно? – интересуюсь, чтобы наверняка.
– Путь опасный. Пустыню лучше не пересекать. Земли перед ней тоже.
Киваю. Есть немного вещей, в которых его стоит слушать. Это одна из немногих.
– Веришь в проклятия? – спрашивает вдруг Крис.
– Их не бывает, – отвечаю убежденно. Странный вопрос, и тон странно взволнованный. – А что, есть повод поверить?
Он пожимает плечами. В воздухе – дрожь. Надо понимать, повод все же есть. Жду.
– С Нири происходит… что-то, – слышу наконец. – Как приехала, с каждым днем за нее тревожнее. Не похожа на себя, порой совсем. Говорит, здесь неправильно все.
– Нири? – с трудом припоминаю. – Это твоя…
– Она сама своя, – поясняет Крис, будто это важно. – Ты ведь видела ее? Скажи, замечала… Тень?…
– От статуи – да, – улыбаюсь, как учили в подобных случаях. – Так бывает. Считаешь, что делаешь кого-то счастливее. А оно наоборот. Ей неуютно тут. Нири не жила в городах, верно? Или привыкнет, или уедет.
– Она меня избегает, – упрямо повторяет он, – словно боится. Она никогда не была такой.
– Сколько вы были порознь? – вздыхаю я. О том, что Яники рядом нет. Та сказала бы складнее. – Когда в последний раз общались близко? Редкие визиты не в счет. Люди меняются. Брось, то она же, просто другая. Я видела ее, все в порядке с ней.
Крис на меня не смотрит больше и не говорит ничего. Тревога его медленно, но неуверенно тает. Кивнув напоследок, он уходит не прощаясь. Проклятие, скажет тоже…
Потемнело, неведомый толчок скинул куда-то вниз. Холодная пропасть раскрыла объятия, на выходе ослепило. Светом люстры, сиянием практически родной энергии. Снова та же комната, до безумия яркая. На глаза наворачивались слезы, в висках стучало пронзительно. Паша накрыл мою руку обеими ладонями, и открытый между нами канал стал не каналом вовсе – тоннелем. Иди и бери, ни помех, ни преград. Только бы хватило сил воспользоваться…
– Сопротивляйся, – услышала настойчивый голос сквозь нарастающий в ушах звон. – Получалось же!
– Пытаюсь, – выдавила я, но собственных слов не услышала.
Накатила чужая, воистину безграничная тоска, обещая новое видение или что похуже. Нет, Эсте, довольно… Сеанс окончен! Я сжала его пальцы, потянулась к обещающей поддержку энергии, перебирая в памяти все яркое и теплое. Ухватилась за самое раннее, чистое. Мое.
…огрызки цветных мелков на асфальте, грани клеточек с циферками внутри. Машка заканчивает выводить последнюю и зовет по очереди прыгать, говорит, я рядом неправильно начертила и скачу. Лошади скачут, а я танцую! Отвечаю: это сцена, а вон зрители, подумаешь, криво вышли. Вырасту, буду выступать по-настоящему. Машка спрашивает где, вот глупая. В Большом театре. Я его видела, и даже была. Два раза с бабушкой, один с мамой. Представления детские, зато балерины большие и как с картинок красивые. К одной я подошла в конце, с цветами, сказала, что тоже так хочу, а она ответила, что если очень стараться, то получится. Конечно, я буду стараться, очень-очень, и однажды…
…солнечный луч на полу, щебет птиц за распахнутым из-за жары окном. Вдох, шаг к станку, поворот. В зеркале блики. Выгнуть спину, идти вдоль. Еще поворот, теперь на кончиках пальцев. Медленный взлет ноги, прыжок. Нет, никуда не годится. А на улице тепло, и до школьных занятий всего две недели осталось. В студии кроме меня никого, ключи выпросила специально. Иду к окну, закрываю с хлопком. Солнце исчезает, прячась за задернутой занавеской. Возвращаюсь к зеркалу. Так, еще раз…
…льющаяся музыка, растущее предвкушение внутри. Туфли прочь. Теперь не держит ничего. Взмах юбкой, вновь пойманный ритм. Он нарастает, захватывает целиком, все меркнет – тревоги, сомнения, мир. Есть только мы двое: я и музыка, остальное лишнее. Вот оно, волшебство! Следом тишина, неприятно резкая. Обидно. Выдыхаю, оборачиваюсь. У стены – Феликс. Чего вернулся-то?… Краснею, кажется. Смущение дурацкое, деваться некуда. Явно давно наблюдающий взгляд, усмешка эта. Откровенная чрезмерно…
…судорожный вдох, бешеный стук сердца. Бесконечно долгий поцелуй, до боли на губах. Успокоить меня хотели, ага! Холод обжигает, самообладания ни капли. Оно было вообще? Жар ладоней по спине, тление щекотных искр на коже. Странно – не чувствовать отклик, не ловить отражения эмоций. Все мое. Накал растет, желание одно, единственное. На грани жажды – утолить, взять, получить…
…салют в небе, громкий, разноцветный. Со двора особняка видно прекрасно. Грохот долетает еще прекраснее. Смотрю сквозь окно своей комнаты, и ничуть не жалею, что он меня разбудил. Не помню, что за праздник, но красиво…
Отпустило рывком. Звон утих, словно и не было его. Ни духоты, ни затягивающей пропасти, ни чужого далекого прошлого. Необыкновенно тихая комната, чуть сбившееся подо мной покрывало, взгляд Пашин напротив. Напряженный. Всполохи недоверия, перерастающие в ядреное замешательство. Ну да… Канал, открытый. Общая энергия, полностью дружелюбный барьер. Значит, видел. То же самое, что и я… Ох…
Внутри похолодело, любые видения вылетели вон вместе с воспоминаниями и даже мыслями. Ужасно, просто нестерпимо захотелось куда-нибудь провалиться. Сквозь землю, например. Да, туда было бы идеально… Паша отвернулся, аккуратно разомкнул мои пальцы, освободив свою ладонь. Поднялся с кровати, снова посмотрел на меня – задумчиво и очень внимательно.
– Ее присутствия не ощущаю, – обронил предельно серьезным тоном, будто прямиком с совещания, – перехватывать контроль больше не должна.
Лучше бы гадость какую сказал, ехидную с перебором… Но нет. Вышел за дверь молча. Оставил после себя горящую на пределе яркости люстру и невидимую грозовую тучу. Весьма противоречивую: не угадаешь, то ли молнией долбанет, то ли ледяной водой окатит. Рассеивалась она медленно.
Наплевав на боль и постельным режим, я встала. Нарезала пару бестолковых кругов по комнате, чувствуя необъяснимую злость. И она нарастала, кровью пульсировала в висках. Нет, ну надо же!.. Он, между прочим, все эти годы в одиночестве не страдал. Жениться на модели собирался, по банкетам с ней ходил. Фотографий на отдельный каталог хватит, до сих пор весь поисковик забит! И ничего, нормально. Имел право, свободен же был. А я, что ли, не была? Мы тогда уже четыре года как расстались, сколько бы Паша меня невестой кому попало ни представлял. О примирении речи не шло. Да что он может мне сказать вообще?!
Я опустилась на кровать. Так ведь и не сказал ничего…
Бок предательски ныл, злость спадала, как откатившая от берега волна. На смену ей приходило паническое непонимание. Какого черта это воспоминание вылезло? Вот с чего?… Хорошо, хоть не в деталях. Да уж! Что я раньше знала о слове «неловко»… И ладно. Объясняться не буду. Если на то пошло, у нас с Пашей и сейчас в отношениях сплошная неясность. Что он сказал тем утром? Закончим со всем этим, там и обсудим, что дальше. Отлично! Война с бессмертными гадами в разгаре, и неизвестно, чем кончится. Обсуждение еще нескоро состоится. Нечего заранее голову забивать.