— Теперь ты, — сухо сказал Глеб Тянитолкаю, который, ни на кого не глядя, резкими, нервными движениями заталкивал в рюкзак кое-как скомканный спальный мешок.
— Чего? — агрессивно осведомился Тянитолкай, не прерывая своего занятия.
— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! — негромко, но очень властно прикрикнул Сиверов.
— Чего-о? — врастяжку повторил Тянитолкай, лениво распрямляясь во весь свой немалый рост и глядя на сидящего в прежней позе Сиверова сверху вниз. — Ты! Ты кто такой, чтобы тут распоряжаться? Думаешь, начальница на тебя глаз положила, так ты теперь король?!
— Заткнись и слушай. Для начала отвечу, кто я такой. Мне поручено вас охранять — вас, банду полоумных лунатиков, которые сами ищут смерти. И я тебя предупреждаю в последний раз: еще одна такая выходка, и ты схлопочешь пулю между глаз.
Некоторое время они свирепо пялились друг на друга, как два африканских буйвола перед тем, как сшибиться лбами. Со стороны это выглядело, должно быть, забавно, но Глебу было не до шуток: сверля Тянитолкая нарочито яростным взглядом, он думал, как быть, если этот ученый идиот прямо сейчас поднимет с земли рюкзак, повернется спиной и спокойненько зашагает прочь. Стрелять?
«Буду стрелять, — решил Глеб. — Под ноги, как тогда, в ангаре. А если не поможет? Ну, тогда придется догнать и набить дураку морду».
Он вдруг почувствовал, что ему уже давно мучительно хочется от души набить кому-нибудь морду; он был бы только рад, если бы Тянитолкай дал ему повод хорошенько почесать кулаки.
Очевидно, он не сумел до конца справиться со своим лицом, и Тянитолкай догадался, о чем он думает. На его небритой физиономии медленно проступило обычное для нее угрюмо-равнодушное выражение, он выпустил лямку рюкзака и вполне миролюбиво проворчал:
— Да ладно. Было бы из-за чего шум поднимать. Куда ж вы, в самом деле, без меня-то?
— Действительно, — сказала Евгения Игоревна и подошла к нему вплотную. — Ты прав, Глеб Петрович, нам нужно держаться вместе. Потерпи, осталось совсем чуть-чуть. Это необходимо, неужели ты не понимаешь?
— Да понимаю, понимаю, — со вздохом сказал Тянитолкай.
— Ну и превосходно, — уже совсем другим, сухим и деловитым тоном сказала Горобец. — А это тебе за «глаз положила»!
С этими словами она неожиданно для всех влепила Тянитолкаю короткую, но очень увесистую пощечину. Треск прокатился по всему берегу, голова Тянитолкая тяжело мотнулась от удара, он качнулся и инстинктивно схватился рукой за ушибленную щеку. Проделано это было просто мастерски, и Глеб мысленно поаплодировал Евгении Игоревне, тем более что Тянитолкай давно напрашивался на что-нибудь в подобном роде.
— Не надо ссориться, друзья мои! — жалобно проблеял от костра доктор Возчиков.
— Твои друзья в овраге падаль доедают! — прорычал в ответ Тянитолкай. На щеке у него багровел отчетливый отпечаток ладони. — Тоже мне, друг выискался!
— Зря вы так, Глеб Петрович, — тихо сказал Возчиков, и в его голосе Сиверову почудилась хорошо замаскированная угроза.
— Чего зря? — окрысился Тянитолкай, тоже угадавший скрытый в словах Возчикова подтекст. — Сожрать меня хочешь? Смотри, зубы не обломай, доктор наук…
— Зря, — еще тише повторил Возчиков. Очки его блестели на солнце, но на какой-то миг Глебу почудилось, что это не очки, а глаза Олега Ивановича светятся нехорошим желтым огнем.
— Довольно, — сказала Горобец, брезгливо вытирая ладонь о штанину. — Хватит болтать. Пора, наконец, двигаться. Далеко это? — повернулась она к Возчикову.
— Пустяки, — ответил тот, — километров двадцать.
— Ни хрена себе, пустячок, — проворчал Тянитолкай, с видимым усилием вскидывая на плечи рюкзак. На его слова никто не обратил внимания.
— Не забудьте залить костер, — сказала Горобец.
— Берегите лес от пожара, — добавил Глеб, выливая на угли остатки чая из котелка. В костре громко зашипело, в воздух взметнулось облако золы и пара. Запахло заваркой.
— Что? — переспросила Горобец, непонимающе глядя на Глеба. Мысли ее явно витали где-то далеко — километрах в двадцати отсюда, как подозревал Сиверов.
— Я говорю, берегите природу, мать вашу, — пояснил он. Горобец нахмурилась, закусила губу, словно пытаясь разгадать загадку, которой в словах Глеба не было и в помине, не разгадала, резко отвернулась и коротко скомандовала, обращаясь к Возчикову:
— Ведите.
На этот раз порядок движения установила лично Евгения Игоревна. Глеб не стал спорить, тем более что спорить было, по большому счету, не с чем: то, каким образом Горобец выстроила колонну, его вполне устраивало. Конечно, ему, как разведчику и телохранителю, полагалось бы идти впереди, а не в самом хвосте, куда определила его строгая и неприступная начальница; а с другой стороны, в последнее время Глеб как-то незаметно для себя сменил амплуа, превратившись из разведчика в надсмотрщика, и в этой новой роли ему было гораздо удобнее идти сзади, откуда он мог без труда наблюдать за своими спутниками.
Прямо перед ним походкой бывалого лесовика косолапо и неутомимо вышагивал доктор Возчиков — не пленник и даже не подозреваемый, но и не полноправный член коллектива, а так, не до конца проясненный субъект с сомнительной биографией, за которым требуется глаз да глаз. Разило от доктора по-прежнему и даже еще сильнее, поскольку теперь Глеб двигался в шлейфе оставляемого им запаха. Оружия Возчикову по вполне понятным причинам не дали, да он и не просил: по его собственным словам, за прошлое лето он настрелялся на три жизни вперед.
Впереди доктора шла Евгения Игоревна с карабином поперек груди. Кобура с парабеллумом теперь висела у нее не на животе, а сзади, на бедре, — надо полагать, один раз продемонстрировав свое искусство в обращении с пистолетом, Горобец решила больше им не пользоваться во избежание дальнейшего подрыва авторитета. Глебу было бы очень любопытно взглянуть, как она управляется с карабином, но, с другой стороны, он дорого бы дал, чтобы никогда этого не видеть.
Возглавлял колонну угрюмый Тянитолкай, которого явно мучили предчувствия самого дурного свойства. Из-за этих предчувствий двигались они еле-еле, поскольку тезка Сиверова чуть ли не на карачках полз, силясь разглядеть в траве предательский блеск протянутой поперек тропы медной проволоки. Поначалу снедаемая лихорадочным нетерпением Горобец пыталась его подгонять и подгоняла до тех пор, пока Тянитолкай не вышел из себя и не предложил ей самой встать впереди и самой же в свое удовольствие сколько угодно разряжать в себя самострелы, если уж ей так неймется. Прозвучало это довольно грубо и нелицеприятно, но возразить было нечего, и Горобец надолго умолкла, хотя ее чересчур прямая спина выражала явное недовольство черепашьей скоростью движения.
Время шло, а притаившийся в дебрях тайги людоед все никак не давал о себе знать. От нечего делать и в целях уяснения обстановки Глеб затеял разговор со своим подконвойным, для начала из чистого любопытства поинтересовавшись, из чьих именно костей сошедший с нарезки Андрей Николаевич Горобец изготавливал наконечники для своих стрел — уж не из человеческих ли?
Возчиков с охотой поддержал разговор — видно, и впрямь стосковался по нормальному общению, если можно назвать нормальным общением обсуждение качеств оружия, изготовленного из частей человеческого скелета.
— Нет-нет, что вы! — воскликнул Олег Иванович в ответ на вопрос Сиверова. Он замедлил шаг, приотстал от Горобец и пошел более или менее рядом с Глебом, чуть впереди и справа. — Правда, он пытался пару раз, но результаты его разочаровали. То ли дело рог! Лосиный или, к примеру, олений… Клыки крупных хищников тоже хороши, но они, как вы знаете, не так уж велики и заметно искривлены, так что от них тоже пришлось отказаться. Зато рог — это да! Из него можно смастерить что угодно.
Евгения Игоревна оглянулась на них через плечо, недовольно нахмурилась, но промолчала. Глеб показал ей колечко, сложенное из большого и указательного пальцев, сигнализируя, что все в порядке и ситуация под контролем. Горобец сердито дернула плечом и отвернулась — она явно была не в духе, и Глеб не мог ее за это винить. Слова, которых она больше всего боялась, прозвучали из уст единственного живого свидетеля, и теперь, что бы она ни говорила, чего бы ни хотела, все они охотились не за каким-то абстрактным маньяком, а за ее мужем, с которым она прожила много лет. Как прожила — дело десятое, семейное, касающееся только их двоих. Каким бы ни был брак, заканчиваться подобным образом он не должен. Это жестоко и бесчеловечно, и выдержать такое испытание по силам далеко не каждому мужчине.
— Скажите, — обратился к Глебу изнывающий от жажды общения Возчиков, — а вам что же, и в боевых действиях доводилось участвовать?
— А вам не доводилось? — не слишком вежливо огрызнулся Глеб, выведенный из глубокой задумчивости неприятно заискивающим голосом Олега Ивановича.
— Ну, зачем вы так, — огорчился тот. — Да, конечно, я оказался недостаточно силен морально и физически, чтобы в одиночку противостоять девяти закаленным, рвущимся убивать мужчинам. У меня не хватило духу даже вовремя убежать, потому что я боялся заблудиться в тайге. Я ведь уже сказал, что готов понести наказание по всей строгости закона! Зачем же меня все время шпынять, попрекая тем, в чем я, в сущности, и не виноват? Какие там боевые действия! Я что, похож на военного?
«На глиста ты похож очкастого, а не на военного, — подумал Глеб. — Нет, все-таки все эти доктора наук и лауреаты международных премий хороши в своих кабинетах или за кафедрой в набитой почтительно внимающими студентами аудитории. А в полевых условиях они не выдерживают, ломаются. Был, наверное, хороший, всеми уважаемый человек, специалист мирового уровня и даже, наверное, светило науки. А посмотрите-ка, во что превратился! Грязный, вшивый, запуганный, льстиво хихикающий слизняк, да к тому же еще и отмеченный неизгладимой печатью людоедства. Ее, печать эту, теперь никаким мылом не смоешь. Даже те, кто никогда ничего не узнает о событиях прошедшей зимы, наверное, будут его сторониться, чувствуя что-то нехорошее, гря