атере неподалеку от острова Баклан.
Клянусь тебе, Игорь, что больно перенес я утрату своего друга! Мы так сроднились с ним за годы службы, что и не рассказать тебе. Да что поделаешь — война, гибли десятки, сотни людей. Меня, правда, несколько раз ранило, но, как видишь, живой остался. А когда закончилась война и я поехал домой, то навестил твою мать и все-все про Андрея ей рассказал. Да, насчет звания. Твой отец был капитан-лейтенант. Это точно, Игорь. И погиб он геройски. В этом я готов голову свою дать на отсечение. Человек он был храбрый, даже отчаянный. Оно, видно, и должно быть так: еще Суворов писал, что побеждают те, кто себя не щадит. Он себя не щадил.
Просьба к тебе, Игорь. В сентябре у меня отпуск, я бы желал приехать к тебе в гости. Страшно хочу повидать, каким кораблем ты командуешь, поговорить с тобой по душам. Может, написать в политотдел бригады, чтобы разрешили приехать или как? Черкни пару слов. Я, конечно, не герой и не претендую на какое-то особое уважение. Нет, я не герой. Я — ветеран. В прошлом году ездил в Сочи отдыхать. И что ты думаешь? Когда рано утром просыпалось море, словно молодел, так оно мне в душу вошло, так сердце бередит, что хоть бросай все и — на родной мне Северный флот. Ну а как ты живешь? К людям у тебя есть подход, и дело свое пограничное до тонкостей знаешь (я читал о тебе очерк в «Красной Звезде»). Так жду от тебя весточки, добро? Кланяйся от меня брату Павлу».
В тот же день Марков ответил ветерану.
«Я буду рад, если вы побываете на моем корабле, — писал он. — К вам у меня особая симпатия — вы знали моего отца. Повидаете и Павла, он служит тут на одной заставе. Вы спрашиваете, как я живу. На морской границе всякое случается. Иногда и на долю экипажа «Алмаза» выпадают тяжелые и опасные галсы. Но что поделаешь? Для нас превыше всего — дело. Тут уж выбирать не приходится…»
Позже Марков получил еще одно письмо от ветерана. Прочел — и на душе стало тоскливо. Строки письма врезались в память и даже теперь волновали его.
«Игорь, дорогой мой человек, — писал ветеран. — Занедужил я. Открылась моя фронтовая рана, видно, надолго приковало к постели. Осколок у меня в легком, вот оно что. Предстоит операция, но как пройдет и чем кончится, сказать не могу. А тут еще сердечко стало шалить…»
В тот день, когда Марков получил письмо от ветерана, дул стылый ветер, море штормило. Он вышел на палубу, ветер бил в лицо, но холода Игорь не ощущал — мысленно он был в селе, где жил ветеран. «Что-то не пишет, небось прикован к постели», — подумал сейчас Марков.
На мостик поднялся капитан-лейтенант Лысенков Он доложил, что на завтра принят прогноз погоды. Ожидается шторм в пять — семь баллов.
Марков промолчал. Когда корабль развернулся и взял мористее, он подал голос. Да, нелегко будет нести дозор у острова. Видимо, плохая погода насторожила и комбрига, потому что «Алмаз» еще не прибыл в заданный район, а он уже вызывал на связь.
— Что-нибудь важное? — насторожился Лысенков.
— Посоветовал близко к острову не подходить, глубины там местами малые. — Капитан 3-го ранга уточнил у вахтенного офицера курс корабля, потом обернулся к помощнику. — Одно мне не ясно, будет ли там судно?
Еще перед выходом в дозор Марков рассказал Лысенкову о своем разговоре с командиром бригады, тот ясно дал понять, что по некоторым сведениям в районе острова Баклан в эту ночь должно появиться судно. Это будут «рыбаки» — или шхуна. «Если говорить прямо, — голос комбрига был напряженным, — то сюда придут «рыбаки», которым рыба не нужна, они попытаются заняться другим делом…» Комбриг Громов не сообщил Маркову, каким они будут заниматься делом, акцентируя его внимание на задержании и осмотре судна. «Только если нарушит. Вы поняли меня?» — переспросил комбриг. Марков заверил его, что в дозоре будет весьма осмотрительным.
Волны глухо бьют и бьют в борта корабля, бросают его из стороны в сторону. Палуба зыбко пляшет под ногами у Маркова, но он стоит не двигаясь, словно врос в корабль. Местами туман поредел, сквозь него проглядывало солнце — холодный шар, повисший над морем.
Марков взглянул на шкафут и у трапа увидел замполита. Вчера вечером, когда он возвращался на корабль, замполит на причале беседовал с девушкой. Она была невысокого роста, с худощавым лицом. Марков, проходя мимо, поздоровался с ней и бросил замполиту: «Я жду вас в каюте». Не успел Марков расчесать волосы перед зеркалом, как пришел замполит.
— Садись, — Марков кивнул на стул рядом с собой. — Я только от комбрига. На рассвете уходим в дозор. Что-то тревожно у острова Баклан. Надо после ужина собрать партийный актив и довести до него поставленную задачу. Как, готовы?
— Я всех предупредил, ждали только вас. Мне тоже есть что сказать коммунистам. Начальник политотдела просил обратить особое внимание на вопросы бдительности…
«По натуре замполит горячий, но башка у него соображает дай бог, — подумал командир о Румянцеве. — Как это он вчера сказал? У каждого из нас и в мирные дни может быть поединок с врагом. И надо иметь силы выиграть его».
Капитан-лейтенант Румянцев, сутулясь, поднялся на ходовой мостик. Лицо у него смуглое, нос прямой, с горбинкой, глаза черные, над ними топорщились мохнатые брови.
— Ну, как тут? — спросил он, глядя на командира. — Ветер как шило — колючий. Далеко еще до острова?
— Миль десять… — Марков посмотрел ему в лицо. — Скажи, что за фея к тебе вчера приходила? Очень милая девушка. Глаза круглые, черные, как вода в омуте. Так кто она?
— Зовут фею Светой. Приходила она к матросу Егорову. Это его невеста. Видно, крепко любит парня, если бросила все в Ленинграде и приехала к нему на Север. Я разрешил матросу сойти на причал. У него от радости глаза сияли. Он любит ее.
— Поживет здесь Света, и надоест ей Север. Кругом вода, карликовые березы, глыбы валунов… Нет, не всякий тут может жить. Жена — другое дело. Муж служит, она дома с детьми.
— А я верю, Игорь Андреевич, в настоящую любовь, — возразил замполит.
— Ну а чего она хотела от тебя?
— Просила помочь устроиться на работу.
— Помог? — Марков смотрел на замполита не мигая.
— Когда? — усмехнулся Румянцев. — Я же не мог сойти с корабля. К тому же вы были на берегу. Все, что пока сделал для нее — позвонил своей жене и попросил помочь Свете. У жены есть такая возможность.
— Служба-то у матроса не ладится? Света, поди, не знает…
— Думаю, ей не надо об этом говорить, — возразил замполит. — Ну а что нам делать с радиогазетой? Она у меня готова.
— Потом, Виктор Савельевич. Скорее бы нам добраться к острову.
Неожиданно в динамике раздался взволнованный голос вахтенного радиометриста. Он докладывал о замеченной надводной цели, сообщил ее пеленг, дистанцию.
«Рыбаки»! — пронеслось в голове Маркова.
Он тут же изменил курс, увеличил скорость хода, поднес к глазам бинокль и сквозь серо-белый туман увидел судно. Оно дрейфовало в наших территориальных водах.
— Вот они, голубчики! — воскликнул капитан 3-го ранга, передавая бинокль замполиту. — Погляди, Виктор Савельевич. Пожалуй, иностранцы умышленно застопорили ход.
Румянцев внимательно всмотрелся в судно. На палубе он увидел троих, один из них был невысокий и полный, в кожанке. Он держал во рту сигару. Наверняка это был капитан. Передав командиру бинокль, замполит не без улыбки заметил:
— Да, конечно, судно дрейфует, видно, что-то с двигателем.
— Наверняка какая-то хитрость, — согласился помощник. — Не беда, я пойду с осмотровой группой и на месте разберусь.
Марков повеселел, с какой-то лихостью отдавал команды:
— Корабль к задержанию!.. Осмотровой группе приготовиться к высадке на иностранное судно!
И вот уже катер спущен на воду. Моряки осмотровой группы — комендоры старшина 2-й статьи Павлов, бывалый матрос Гусев, электрик матрос Зорин и мичман Капица — стояли на корме в полном снаряжении. У мичмана за плечами переносная радиостанция — он шел на судно вместо радиста, который находился в отпуске. Лица у всех серьезные, немного задумчивые, и Марков невольно подумал о том, что моряки, по сути, шли на выполнение боевого задания, ибо для них судно-нарушитель — чужая территория и ты на ней представитель нашей великой страны. Но в своих людей он верил. Правда, несколько дольше обычного задержал взгляд на мичмане. Капица — высокий, худощавый, с голубыми, нежными глазами, что никак не импонировало его суровой натуре.
— Может, вас подменить? — спросил командир.
— Почему? — удивился Капица.
— Ночью ведь вахту стояли…
— Я не устал. Надо же и мне поглядеть на господ капиталистов.
— Добро, идите. Кто на вахте? Егоров? Так, так… Море читает как книгу. Это вы хорошо сказали, мичман, только я сомневаюсь. Ну, ладно, после поговорим…
Марков подошел к помощнику, возглавлявшему осмотровую группу, еще раз напомнил ему про судовые документы, про карту, на которой следует пометить место задержания судна…
— Товарищ командир, я же не новичок! — обиделся Лысенков.
Марков едва не ругнулся, он упрекнул помощника в том, что не время сейчас «проявлять характер», надо сделать дело, а уж потом делить лавры.
— Лавры — это вам, а мне тошно от них, — возразил Лысенков.
— А ты, Сергей Васильевич, ершистый, — добродушно заметил Марков.
Катер отчалил от борта корабля. Лысенков стоял на палубе и, пряча лицо от колючего ветра, размышлял: как поведет себя капитан, неужели станет отрицать факт нарушения советской государственной границы? Ему уже не раз приходилось высаживаться с осмотровой группой на иностранные судна, и всякий раз, несмотря на очевидное нарушение режима рыбной ловли, капитаны не сразу соглашались с этим, одни уверяли его в том, что напутали курс, другие жаловались на тяготы жизни, третьи заверяли его, что они «не против Советов». Однако Лысенков всегда исходил из фактов, поступал объективно. Был случай, когда он решил не конвоировать судно-нарушитель в базу. Капитан судна со слезами на глазах умолял тогда Лысенкова отпустить его, потому что дома отец-старик и жена больны, пятеро детей. Улов он продаст, чтобы рассчитаться с кредиторами. Лысенков связался по радио с командиром, доложил о своем решении. Марков тогда сделал ему замечание, что нельзя, мол, поддаваться эмоциям.