Аким остался стоять у калитки с телеграммой в руках. В ушах звенело:
«Ваш сын трагически погиб. Выезжайте похороны…»
Острая боль сгорбила Акима. Телеграмма жгла ему пальцы. Он застонал, шагнул к крыльцу и тяжело присел на ступеньки. В его больших карих глазах все померкло, на ресницах повисли слезы. Из-за сарая, крытого камышом, выглянуло ярко-красное солнце, ударило теплыми лучами в лицо, но он даже не шелохнулся, только чуть-чуть сощурил глаза.
С трудом Аким поднялся, толкнул плечом дверь и вошел в комнату. Со стены на него глядел улыбающийся Петр в морской фуражке с крабом и в полосатой тельняшке. В уголке фотокарточки размашистым почерком написано: «Батя, я вдоволь хлебнул соленого…»
— Да, Петька глотнул морской водицы, — чуть шевеля губами, промолвил Аким.
Он подошел к тумбочке, на которой стоял макет рыболовецкого траулера, шершавой ладонью провел по гладкой полированной обшивке. «Вот капитанский мостик, вот штурманская рубка… Точно на таком траулере плавал Петр. А теперь его нет — погиб. Трагически. Эх, Петька, и зачем тебе выпала такая судьба?» Аким до боли закусил губу и до хруста сжал пальцы в кулаке. Задышал тяжело и неровно. Куда и кому нести свое горе? Один остался Аким. И что обидно, сын не очень-то понимал его.
В прошлом году Петр приезжал на отдых в родные края. Аким рад был, не знал, куда его посадить. Попросил сына съездить с ним в колхоз, но Петр наотрез отказался.
— Устал я в дороге…
А вечером куда-то ушел. Вернулся домой поздно. С речки дул свежий ветерок, щербатая луна светила тускло и холодно.
— Загулял ты, однако… — сказал Аким, подняв на сына строгие глаза.
— Скучал? — усмехнулся Петр, отпивая большими глотками парное молоко.
— Где был? — Аким сел на диван.
— На ферме у Зои…
Аким долго молчал, потом доверчиво спросил:
— Любишь ее?
— А что?
— Чистая она, Зоя, как родник.
— И сам еще не знаю, — хмыкнул Петр. — Может, женюсь, а может, и нет.
Аким царапнул его колючим взглядом.
— Ты это брось, Петька, — голос его захлебнулся. — Я не позволю… Марфа и так горя хватила в жизни. — Помолчав, строго добавил: — Если любишь — женись. А марать мое имя не позволю!
Петр сказал с наигранной улыбкой:
— Чего гневом кипишь, батя? Не стану я свою честь пятнать. Это уж факт.
Уезжал Петр утром. Взял чемодан, попрощался с отцом. На углу соседней улицы его ждала Зоя. Увидев Акима, тут же спряталась за кустом сирени.
— У нас с ней по-хорошему, батя, — перехватил его взгляд Петр. — Приеду к Новому году — и сыграем свадьбу. Мне надо деньжат еще на свадьбу заработать. Ну, батя, будь здоров.
«Вот и заработал. И Зоя осиротела…»
Во дворе залаял Серко. Аким вышел на крыльцо. Из сарая шмыгнула кошка, и Серко вновь зарычал. Аким присел на приступок. Петр будто живой стоял перед его глазами, и не было сил избавиться от этого видения. Ему бы собираться в дорогу, спешить в Синегорск на похороны, а он сидел неподвижно, пока не пришла Марфа. Она тронула его за плечо.
— Ты что, Аким? Плачешь?.. Ты же моряк!.. Чего сидишь? Где твой чемодан? Надо же похоронить сынка, — Марфа заглянула ему в глаза. — Что, небось сердечко прижало?
— Терпимо… — Аким нахмурил брови. Он встал, ткнул кулаком себя в грудь. — Марфуша, во мне все перегорело. Теперь я окреп…
Они вошли в комнату. Марфа уселась на диван, что стоял у двери. Над диваном на стене в рамках висели семейные фотокарточки. Вот он, Аким Рубцов, в морской форме, на лице улыбка, рядом с ним Настя. А вот Аким заснят на берегу моря с Петькой. Сыну тогда было пять лет, Петька в бескозырке с черными ленточками…
Марфа долго глядела на фотокарточки, хотя не раз их видела, потом вдруг сказала:
— Хорошо, что Зоя не стала женой Петьки. Правда, Аким? А то бы овдовела и дети остались бы без отца.
Дрогнули брови у Акима, Марфа сердцем почуяла: не по душе пришлись ему ее слова.
— Будь твоя дочь его женой, может, и жизнь у Петьки по-другому сложилась.
— Не рви себе душу. Петьку не воскресишь. — Она всхлипнула, поднесла к глазам платок.
— Ты это чего? — удивился Аким.
Марфа призналась, что за сына своего, Васю, переживает. Как он там, на границе? Еще пуля вражья зацепит. А тут еще Ирка, его жена, скулит, тяжело, мол, без мужа, хочет ехать к нему на далекую заставу.
— Пущай едет, — пробасил Аким. — Молодая, в соку, кровь в ней горит… Оно и понятно, тяжко ей тут без Васьки, да и ему там, видать, не сладко. А пуля вражья его не испугает, если что, смело на огонь пойдет. Батько-то его на войне сапером был, с орденами домой вернулся, и сыну не дело в хвосте плестись! Негоже так, Марфа!
Марфа решительно заявила, что невестке ехать на заставу нечего.
Аким покосился на соседку и сердито попрекнул:
— Ты брось эти штучки, Марфа… Скажу твоему Пашке, он уши тебе надерет.
— Не бывать такому, — улыбнулась Марфа. — Он за меня и в огонь и в воду. Я же ему детей нарожала. А это, Аким, счастье… Большая радость в жизни. Что пялишь на меня глаза? — Марфа помолчала, видимо размышляя о чем-то своем, потом, качнув головой, добавила: — Моя Зоя в твоего Петьку влюбилась, а он-то, Петька, поигрался с ней и на море уехал. Мой Васька на такое подлое дело не способен.
Аким пробормотал:
— Будь он живой, Петька, я, может, и всыпал бы ему. Я, знаешь, хоть и моряк, а у меня, как у каждого человека, есть свой постоянный причал. Это, Марфа, в сказках все хорошо кончается. А в жизни, сама знаешь, порой круто бывает. — Аким закрыл коричневый чемоданчик, прихлопнул по нему ладонью. — Ну вот, я и готов. — Он направился на крыльцо, Марфа следом за ним. — Ты, соседушка, не попрекай меня насчет Зои. По правде, лучше бы она родила от Петьки, я бы этого ребенка, будь он мальчик или девочка, до самого последнего дня своей жизни берег бы.
— Может, это было бы для тебя и отрадно, Аким, а я не хотела, чтобы моя дочь незаконного родила. Стыд и позор… Я могла бы и с Павлушкой-то жить так, на честное слово. А не пожелала, говорю, если любишь, давай распишемся… Ну да ладно…
В Синегорск Аким добрался на самолете. Ночь стояла морозная. Небо посинело от холода. Когда взошло солнце, оно все засветилось, ожило, и сразу стало теплее.
«Теперь мне дорога в порт, — подумал Аким. — Наверное, запоздал я, Петьку, может, уже похоронили?»
В порту его встретил капитан «Кита», Петр Кузьмич Капица. Аким успел заметить, что капитан был высок ростом, сутулый, глаза, как и у Петра, большие и слегка задумчивые.
— Вы Аким Петрович?
Аким посмотрел на капитана настороженно, с недоверием, и если бы Петр Кузьмич заглянул бы в эту минуту ему в глаза, то прочел бы в них горький упрек. Он думал, что Капица тоже виновен в гибели сына. Не зря жаловался на капитана Петька. И взгляд какой-то у него равнодушный, холодный, другой бы на его месте стал бы отвлекать Акима Петровича от тяжкого горя, нашел бы для него теплые, душевные слова, а этот глядит молча и думает о чем-то своем. И так Акиму стало обидно, что он едва не сказал: «Ну и черствый же ты, капитан!»
Пока они поднимались на палубу судна, Аким слова не обронил. Ему стало как-то не по себе, казалось, что он обидел капитана, и подумал о том, что терзало его душу. Здесь, на судне, он еще острее ощутил тяжесть своей утраты. Они вошли в каюту. Петр Кузьмич помог гостю снять пальто, усадил в мягкое кресло.
— Мне о вас Петр много рассказывал. Вы же ходили на кораблях?
— Оно самое… — Аким вздохнул. — Хлебнуть соленого довелось. — И в упор спросил: — Где мой сын? Что, небось без меня похоронили?
Сказал это Аким и почувствовал, как сердце забилось упругими толчками. Он потер пальцами виски, побледнел весь, нос заострился. Капитан подал ему стакан газированной воды:
— Хвати глоток, и полегчает.
Аким искоса поглядел на капитана:
— Я и так водой сыт. Ты не мудри. Скажи, где мой сын?
— В море ваш сын, — глухо произнес капитан и отвернулся.
— Что? — не понял Аким.
Капитан не спеша достал из стола сигареты, закурил.
— Нет теперь у вас сына, а у нас штурмана Петра Рубцова, — с жалостью выдавил Капица. — Катер разбился. На скалу напоролся. Пятеро моих хлопцев погибли. А похороны были вчера. Там, в море… Долго ждали вас, но…
Потрясенный Аким поднял отяжелевшую голову:
— Как же он, а? Ведь штурманом был! Я его отец и должен знать. А потом, в ум не возьму, как это мой сын погиб? — с раздражением в голосе добавил Аким. — Петька мой был не из трусливых. Он что, может, напился до чертиков?
— Вы, Аким Петрович, не обессудьте меня… — Капица помолчал и снова заговорил: — Ваш сын не был трусом. Могу головой за него поручиться. Но был он быстрым, как ветер, все хотел мигом сделать. А вы небось тоже плавали, знаете, что в нашем морском деле торопливость — самый наихудший враг. Да, да — враг! Вот эта торопливость и погубила Петьку.
— Не понял я тебя, капитан, — сухо возразил Аким. — Ты говори как есть. Я тоже соленую воду глотал да от пороховой гари задыхался.
— Тогда слушай. У меня самого все еще мороз по коже идет, когда вспомню эту историю… — Петр Кузьмич снял капитанскую фуражку. — Ладно, слушай, Аким… В ту ночь на море разыгрался шторм. Катер с рыбаками застрял в соседней бухте: получали имущество и продукты к очередному рейсу. Дежурный порта не разрешил катеру выходить в море, велел стоять до утра. Петр нарушил приказ и самовольно повел катер. «Я исходил тут море вдоль и поперек, — сказал он напоследок дежурному, — проведу катер между скалами». На море волна крутая, снег сыпал… — вздохнул капитан. — Катер раскололся и затонул. Водолазы нашли четыре трупа, а твоего сына, видно, закрутило течением и застрял он где-то в камнях. Жаль ребят… У боцмана трое детей осталось… Скажу вам, Аким Петрович, как моряк моряку: виновен в гибели людей только ваш сын, и будь он жив, тюрьмы бы ему не миновать. Я что скажу еще, — продолжал капитан, — ваш сын был лихач. У мыса Перелетный, где зимой мы брали окуня, он создал аварийную ситуацию, «Кит» едва не сел на мель. В другой раз он повел судно в запретную зону, где в годы войны вражеские корабли выставили минное поле. Мины и поныне встречаются. Окуня там уйма. А риск? Наскочило бы судно на блуждающую мину, и всем нам каюк. Я мог бы еще тогда убрать его с судна, но Петр дал мне слово, что больше такого не повторится. А вышло все по-другому… — Капитан закурил сигарету. — Я очень сочувствую вам, Аким Петрович. Потерять сына… Это такое горе, что и не описать. Но кто виноват в его гибели? Только он сам. Тут были родные погибших. Я не мог им смотреть в глаза. Хотя я и не виноват, а смотреть им в глаза не мог. Жена боцмана знаете что мне сказала? «Убивец ты, капитан!» Да, так и сказала. А то не знает, что в войну на этом самом море я дважды тонул. А все ж похоронили мы ребят, в том числе и вашего сына, с почестями. На воду в том месте, где затонул катер, цветы опустили.