Что теперь он напишет домой?
В кубрик вошел мичман Капица.
— Вы здесь. А я вас ищу. — Он сел рядом, ладонью пригладил на голове короткие волосы. — Гитару зачем с собой притащили?
— Подарили, товарищ мичман.
— Кто?
— Рыбаки. Мы у них с концертом выступали.
— И вы, конечно, бренчали на гитаре?
— Нет, я плясал «Яблочко».
— Артист! — удивился мичман. — Так, так, теперь бы нам еще балалайку, аккордеон, и пожалуйста, свой ансамбль. Что-то вроде «Морские витязи», да?
— На корабле можно и ансамбль создать.
— Не густо мыслишь, акустик. Ну а как море? По душе?
— Привыкаю, товарищ мичман. Никак не подберу мотив. Вот если бы вы стали дирижировать, тогда другое дело…
Мичман пытливо посмотрел в лицо матроса:
— Дирижер нужен, значит?
— Ага.
«Я тебе покажу дирижера, сукин сын!» — едва не выругался мичман. А вслух сказал не без упрека:
— Вот что, Егоров-младший, дирижером я не стану, а научить вас «читать» море — постараюсь. До седьмого пота буду гонять на тренировках.
Матрос ехидно спросил:
— Вот вы сказали, что я Егоров-младший? А кто же тогда Егоров-старший?
— Ваш отец, капитан первого ранга Михаил Григорьевич Егоров, в прошлом рулевой торпедного катера. Уж я-то знаю!
Матрос насупился: «А вот и не знаешь!.. И я тебе ничего не скажу, считай меня его сыном, хотя есть тут одна зацепка. Такая, что до слез проймет…»
— Чего притихли? — спросил мичман. — Испугались, что о вашей службе напишу отцу? Нет, Егоров, я не стану жаловаться вашему родителю. Никогда! Почему, да? Отвечу: во-первых, мне неприлично писать ставшему начальнику, каким для меня является капитан первого ранга товарищ Егоров, во-вторых, не в моей натуре жаловаться на своих подчиненных. Ты небось слыхал, что для командира важно понять душу подчиненного.
Егоров улыбнулся:
— Ох и тяжко вам будет понимать мою душу!
— Тот, кто увидел мрак, тот увидит и солнце.
— Я вас не понял…
В дозоре случилось такое, чего мичман никак не ожидал. Ему было обидно за матроса, но Капица умел сдерживать свои эмоции. Говорил он спокойно, ибо знал, как порой раним человек.
— Прохлопали подводную лодку. Это и есть мрак. А солнце… — мичман замялся. — Когда-то и твоя душа посветлеет.
— Душа посветлеет… — тихо повторил Егоров слова мичмана. — А вы уверены, что она у меня темная?
— Может, и не уверен. Впрочем, — добавил мичман, — не стоит ловить меня на слове. Вы, надеюсь, не забыли тот день, когда пришли на корабль?
— Разумеется…
— Я тогда говорил вам, что море — тяжелое ремесло. А охрана границы — это уже не ремесло, а долг. Ваш, мой — всех, кто на корабле. Может, я красиво высказался… Я к тому, что на службе дело не выбирают… Ладно… Скажите мне, что вы решили?
— Как что? — удивился акустик. — Разве вы не слышали, о чем говорил командир? Он сказал: мое место — на берегу. Такие, как я, тугие на ухо, на корабле не нужны. Вот я и собираюсь на бережок. Возьму с собой гитару и где-то определюсь.
Мичман странно поглядел на матроса.
— На берег, значит?
— А что, там не так уж плохо! — бодрился акустик, хотя голос у него слегка дрожал. — Уже и докладную написал…
— Можно прочесть? — спросил Капица.
— Я тороплюсь, командир может уйти в штаб, — и Егоров направился к выходу.
Мичман на секунду растерялся.
— Послушай, Егоров, — окликнул он матроса. — Ты подумай… Разве с корабля ты бежишь? От себя бежишь… Так-то, товарищ сын каперанга. И еще я тебе скажу — безвольный ты, Егоров.
— Я безвольный? — возмутился матрос, покраснев. — Может, я душой прирос к кораблю, а теперь вот надо рвать все. Больно, тяжко — а надо рвать! Что, не верите?
— Чего кричишь? — усмехнулся мичман. — Сила человека не в его эмоциях, в спокойствии… Вот что, Юрий, ты свой рапорт порви…
Но матрос уже выскочил из кубрика.
«Кипяток!» — подумал о нем мичман.
…Кто-то постучал в дверь. Марков встал. Перед ним появился матрос Егоров.
— Разрешите, товарищ командир?
— Ну-ну, заходите, — капитан 3-го ранга закрыл дверь, усадил матроса в кресло, рядом с собой. Глядя на матроса, спросил: — Как дальше жить будем?
Матрос смутился:
— Море, оно, конечно, горластое…
— Я не об этом, — Марков взял со стола лист бумаги, подержал его в руках. — Вот отчет пишу о дозоре и о том, как бы «обнаружили» подводную лодку. Что мне написать комбригу, не подскажете?
На лице матроса появились белые пятна.
— Я уже все доложил вам, товарищ командир. Не могу выдумывать, не могу и отрицать…
— Была, значит, чужая лодка? — перебил Егорова Марков.
— Я уже все доложил вам, товарищ командир, — глухо повторил матрос и тут же встал: — Разрешите выйти?
— Куда?
— В кубрик…
— А зачем вы пришли? — голос командира дрогнул, и Егоров понял, что Марков обиделся. Он вынул из кармана брюк вдвое свернутый лист бумаги и протянул его командиру.
— Тут все написано. Я прошу списать меня с корабля. И как можно скорее. Я не хочу, не желаю плавать на «Алмазе»!
Марков взял докладную, прочел. Однако там была указана другая причина, почему матрос решил уйти на берег.
«Специальность акустика я не люблю, никак не могу научиться по звукам определять надводные и подводные цели, поэтому прошу списать меня на берег».
«Ишь ты, благодетель, — усмехнулся в душе Марков. — Меня, что ли, щадит?..»
Егоров горько усмехнулся:
— Вы — командир, и я не желаю, чтобы вас упрекали… — Он умолк, косо посмотрел на капитана 3-го ранга. Тот курил, глядя куда-то в сторону иллюминатора, и, казалось, думал о чем-то своем. Смутила его не докладная — он хотел, чтобы матрос ушел с «Алмаза» то ли на берег, то ли на другой корабль, а себе подобрать «цепкого» акустика. Смутило Маркова другое — от него бежит матрос. Куда-нибудь, только бы уйти с «Алмаза».
— Ты, Егоров, садись, чего стоять? — миролюбиво сказал командир, перейдя на «ты». — Я, разумеется, рад буду списать тебя на берег, но кое о чем надо нам поговорить. Только ты, пожалуйста, не обижайся…
Маркову не хотелось заигрывать с матросом, это не в его духе, но и не желал он выглядеть в глазах Егорова этаким простачком, с которым можно быть на одной ноге. Для него никогда не существовало людей идеальных, он считал, что, как бы ни был талантлив командир, он тоже может ошибиться. С людьми Марков всегда был прям, категоричен и, что еще очень важно — никогда не лукавил. Не лукавил он и теперь, когда прочел докладную матроса. И все же в душе Маркова шевельнулось недоброе чувство — матрос бежит от него.
— Послушай, Егоров, а я могу поступить с тобой иначе, — вдруг сказал капитан 3-го ранга. Он сделал паузу, посмотрел на матроса. Егоров молчал, крепко сжав губы. — О тебе я напишу твоему отцу, капитану первого ранга Егорову. Он сам плавал на кораблях. Правильно поймет мою тревогу. Я не думаю, что он погладит тебя по головке. У меня тоже есть сын, но если бы мне написали, что он на корабле валяет дурака, я бы ему этого не простил. Чего усмехаешься, Егоров? Конечно, с твоим отцом говорить нелегко. Но мне, командиру, он поверит. И я не побоюсь написать ему все как есть…
Матрос Егоров глухо, но твердо сказал:
— Мой отец далеко… Вам к нему не добраться…
На палубе кто-то пробежал, тяжелый топот сапог стих где-то у трапа.
— Я доберусь, — возразил Марков. — Вот зайду вечерком в штаб и позвоню твоему отцу. Я не постесняюсь это сделать, потому что твоя судьба ему небезразлична. Нет, Егоров, судьба сына для любого отца небезразлична. И ты, пожалуйста, не думай, что я пугаю тебя.
На лице матроса вспыхнула злая, надменная усмешка. Он глухо выдавил:
— Мой отец далеко… — И, пристально взглянув на командира, спросил: — А ваш отец где?
— Мой в океане… Он погиб вместе со своим кораблем.
— Вот-вот, в океане, — вздохнул матрос. — Мы с вами крестники.
— Я что-то вас не понимаю.
— У меня нет отца, — глухо повторил матрос. — Он, как и ваш, погиб в море.
Марков вскочил со стула:
— Как? А капитан первого ранга Егоров?
— Он не родной мне отец. Отчим. Только я не хочу, чтобы об этом узнал весь корабль. Я вас очень прошу…
— Да, да… Я никому ни слова… — заверил Марков.
Матрос продолжил:
— Мой отец был рыбаком. Он плавал на траулере старшим помощником капитана. Мне было семь лет, когда он умер… Я всю ночь с мамой сидел у его постели. Он умер на моих глазах…
— А что случилось?
— Беда случилась, — голос у Егорова звучал как туго натянутая струна, то и дело прерывался. — Траулер ловил рыбу у мыса. Ночью дело было. Выбрали трал, а в нем оказалась мина. Перед этим море сильно штормило, ее, видно, где-то сорвало с минрепа. Она попала в трал. Ну, и взорвалась на палубе. Отец стоял на капитанском мостике, и его ранило в голову. Трое суток не приходил в сознание, а потом очнулся… Он держал мою руку и говорил, чтобы я не обижал мать и чтобы помнил о нем… Я тогда плакал. Ну а потом мы похоронили его. Долго жили в Мурманске. Там мама и познакомилась с Михаилом Григорьевичем Егоровым, стала его женой. Может, он и хороший человек, но я его не люблю. Я люблю своего отца и никогда его не забуду. Никогда!.. А капитану первого ранга Егорову жалуйтесь. Мне все равно.
— Зачем же так? — удивился Марков. — Ты же носишь его фамилию. И потом, Егоров — герой войны. Я слышал о том, что он храбро воевал.
Матрос усмехнулся:
— Он герой, да? Вы что-то путаете… Он бы мне рассказал. Нет, мой отчим не герой. Отец был смелым, решительным и погиб как герой. Капитан траулера рассказывал, что, даже раненный, он спасал людей и судно, а о себе не думал… — голос у матроса дрогнул, он прикрыл ладонью лицо, командир не видел, как из глаз выкатилась предательская слеза.
— Ты извини, — у Маркова перехватило горло. — Я об этом не знал. Извини…
Командир и акустик помолчали. Потом матрос поднялся:
— Разрешите идти?
— Иди, Егоров. Потом…