— И все же лодка всплывала, — задумчиво молвил Громов.
Марков молчал. В голосе комбрига слышалась твердость, и открыто возражать он не стал. Мог бы, конечно, и возразить, но не находил для этого убедительных слов. Он стоял неподвижно, глядел в сторону открытой форточки — там в бухте плескалась вода, настырно гомонили чайки.
— Вот что, — капитан 1-го ранга взял с вешалки шинель, надел ее. — Пойдемте к вам на корабль. Там все обговорим, поглядим курс «Алмаза» и курс подводной лодки, потолкуем с офицерами, в первую очередь со штурманом. Он на корабле? Ну вот и хорошо. Кстати, Егоров приказал, как только «рыбаки» вновь появятся в районе островов, сразу же послать туда сторожевой корабль.
— Зачем кого-то посылать, когда я был там? — возразил Марков. — Прошу мне это поручить.
— Потом решим.
Громов добавил, что через два часа, в десять ноль-ноль, Москва ждет его доклада. Поэтому важно выяснить все до мелочей.
— Я полагаюсь на опыт ваших офицеров, особенно штурмана и помощника. Вы же сами хвалили их, не так ли?
— Не всегда опытные офицеры могут разгадать замысел противника, — возразил Марков, хотя ему хотелось сказать совершенно другое: «При чем тут штурман Руднев и помощник Лысенков? Я вел корабль, мне и решать. За ошибку сам отвечу. Но мне, как и вам, товарищ капитан первого ранга, нужна истина. Была ли там лодка, или это воображение акустика. Ради истины я и себя не пожалею. Нет, я не боюсь признать свою вину, это не в моем характере. Я привык отвечать не только за себя, но и за своих людей».
У Громова была привычка до мелочей во всем разобраться, а уж потом делать выводы. Этому учил и офицеров штаба бригады. Был он необычно строг, ценил волевых людей. «Без воли нет характера, нет командира», — любил он повторять. И никто не мог ему возразить, ибо в его словах чувствовалась железная логика.
Комбриг быстро и легко поднялся по сходне и, приняв рапорт дежурного по кораблю, цепко осмотрел верхнюю палубу, заглянул на некоторые боевые посты, поднялся на ходовой мостик. Резким рывком открыл рубку штурмана. Здесь находились лейтенант Руднев и замполит Румянцев. Оба смутились при виде комбрига, вскочили с мест, даже не успев застегнуть тужурки.
— О чем вы тут гутарите? — шутливо спросил капитан 1-го ранга, улыбаясь. — Что, закавыка случилась? Эх вы, герои «Алмаза». Лодка ускользнула из-под вашего носа. Что теперь делать будем, а? — Громов сел на стул, рядом с ним уселся Марков. — Я лично был знаком с Леонидом Соболевым. Он говорил: хорошо, когда человек твердо знает, чего он хочет. Я бы его слова перефразировал так: хорошо, когда командир знает, чем живут его подчиненные. Вот, например, штурман Руднев.
Под пытливым, колючим взглядом комбрига лейтенанту стало неловко, однако он смело заявил:
— Игорь Андреевич знает, чем мы живем, — и, помедлив, торопливо спросил: — Вы, наверное, пришли выяснить, была ли обнаружена подводная лодка?
— Допустим. И что же? — в глазах комбрига плеснулась настороженность.
— Рядом с «Алмазом» было судно, и шум его винтов мог…
— Вы что же, лейтенант, бросаете спасательный круг своему командиру? — грубо прервал комбриг штурмана.
Руднев густо покраснел. Комбриг продолжал:
— Вот что, лейтенант, давайте сюда карту. Разберемся во всем по порядку. Мы должны быть всегда начеку, этого требует дело охраны границы, — твердо добавил он. — Надеюсь, никто из вас не забыл заявления ТАСС?..
Это заявление капитан 3-го ранга Марков знал наизусть. В нем отмечалось, что за последний период имел место ряд нарушений морской государственной границы Союза ССР иностранными подводными лодками. Они входили в советские территориальные воды в подводном положении, производили маневрирование и вели наблюдения с целью разведки… В связи с этим даны инструкции Министерству обороны СССР впредь при обнаружении в советских территориальных водах иностранных подводных лодок, нарушивших государственную границу Союза ССР и находящихся в подводном положении, — принимать меры.
В тот день Марков лично зачитал заявление ТАСС перед строем всему личному составу. От себя он добавил, что это заявление касается и морских пограничников, и долг каждого моряка утроить в дозоре бдительность. «В годы войны люди умирали и за то, чтобы мы, живые, последователи героев войны, надежно охраняли морские рубежи Родины, — горячо говорил Марков. — И я верю, что каждый из вас не дрогнет в опасной ситуации, до конца выполнит свой долг».
А теперь, что теперь скажет Марков своим людям?
— Вот вы, штурман, расскажите, когда вы услышали доклад акустика и что предприняли? — вновь заговорил Громов, глядя на карту. — Только прошу учесть, что я не прокурор и не следователь. Я — ваш старший начальник и хотел бы услышать из ваших уст правду, только правду. Речь идет о делах государственной важности. Да, товарищи, о делах государственной важности. Так и велел передать всем вам товарищ Егоров. На рассвете он звонил из Москвы… Ну, лейтенант, я слушаю вас.
Руднев пояснил, что, когда услышал доклад акустика, он тут же нанес на карту пеленг подводной цели. Но это, пожалуй, все, что успел он сделать, — контакт с подводной целью был потерян.
— И все? — капитан 1-го ранга смотрел на него не мигая.
А штурман перевел взгляд на Маркова и сказал:
— Я попросил командира продолжить поиск в другом секторе, но Игорь Андреевич почему-то этого не стал делать. Я очень сожалею, но он ничего не сказал акустику.
Марков слушал его покусывая нижнюю губу.
— Я тоже считаю, что нам следовало вести поиск цели в разных секторах, — подал голос помощник.
Комбриг улыбнулся, глядя на Лысенкова, но тут же согнал улыбку с лица, строго спросил Маркова:
— Что вы скажете? Я слушаю вас…
14
Марков сидел в своей каюте удрученный. Уходя с корабля, капитан 1-го ранга Громов коротко бросил: «У меня сложилось впечатление, что вы задрали нос после того, как адмирал похвалил экипаж. Славы вам захотелось, вот она вас и ужалила». Что же, может быть, комбриг и прав. Кажется, никогда еще Марков так не переживал, как в этот раз. Обидно, что его отругал человек, которого он так уважал и с которого брал пример. Капитана 1-го ранга Громова Марков знал давно, еще когда пришел на корабль лейтенантом. В то время Громов командовал «Алмазом». Знал Марков и о том, что Громов, будучи еще капитан-лейтенантом, отличился в дозоре. В трудных условиях шторма, когда над морем стоял густой туман, ночью вахтенный радиометрист обнаружил надводную цель. В тумане с помощью осветительных ракет Громов увидел шхуну. Она пыталась уйти и на сигналы пограничного корабля не обращала внимания. И тогда командир «Алмаза» принял решение — отсечь шхуне курс в нейтральные воды. «Самый полный!» И вот уже шхуна рядом, она застопорила ход, легла в дрейф. Осмотровая группа высадилась на ее борт. Капитан пытался уверить пограничников, что, мол, «заблудился» в тумане, сбился с курса. «На мой борт шхуна ничего нет», — сказал капитан на ломаном русском языке. Но при осмотре шхуны в трюме был обнаружен лазутчик и аппарат, специально сделанный для плавания под водой.
Так на груди Громова появился орден Красной Звезды.
«Корабль — это крепость, только плавающая, — говорил как-то комбриг. — «Алмаз» для меня не кусок железа. Корабль — это вехи человеческой жизни. Моей жизни тоже…»
Марков верил ему, потому что в жизни Громову довелось повидать немало кораблей. В годы войны он командовал пограничным кораблем «Рубин», о котором по всему Северу гремела слава. В апреле 1942 года командование Северного флота начало первую крупную операцию по высадке десанта в губе Большая Западная Лица. Морским пехотинцам 12-й отдельной бригады предстояло с ходу атаковать гитлеровцев в районе Западной Лицы. В состав десантных кораблей входил и сторожевой корабль «Рубин». Командующий Северным флотом адмирал А. Г. Головко пригласил лейтенанта Громова к себе в кабинет. После детального ознакомления с предстоящим походом он спросил:
— Вы, надеюсь, понимаете, как тяжело вам придется? Во время высадки десанта морской пехоты ваш корабль будет отвлекать на себя огонь артиллерии и минометов противника. Но вы будете для врага не просто мишенью, а мишенью действующей — будете подавлять огневые точки фашистов. Возможно, «Рубин» понесет тяжелые потери, но иного выхода у нас нет.
— Я постараюсь все сделать, товарищ адмирал, — заверил командующего Громов. — К переднему краю, да и к огню нам, морским пограничникам, не привыкать…
— Семь футов под килем! — тепло пожелал адмирал.
Когда над морем сгустились сумерки, «Рубин» отдал швартовы и настороженно вошел в бухту Озерко, откуда хорошо просматривался поселок Титовка, где располагались гитлеровцы. Удар для врага был внезапным, но уже через некоторое время гитлеровцы опомнились и сами открыли огонь из орудий и минометов. Снаряды рвались вокруг «Рубина», свистели осколки. Но Громов своевременно подавал рулевому команды, и корабль уходил из-под прямого попадания снарядов. А в это время на берег, занятый врагом, высаживались морские пехотинцы. Их внезапность ошеломила фашистов. Под прикрытием корабельного огня катера и десантные баржи подошли к самому берегу, и морские пехотинцы с криком «ура» рванулись в бой. А «Рубин» продолжал посылать снаряды в сторону врага. Когда все морские пехотинцы сошли на берег и уже вели прицельный огонь, натиск фашистов усилился, и тогда командир «Рубина» на полном ходу смело направил свой корабль к берегу. Корабельные орудия били по врагу прямой наводкой. Одним снарядом уничтожили орудийный расчет фашистов на высоте, с которой хорошо просматривалось море, другой снаряд угодил прямо в крышу дома, в котором размещался фашистский штаб… Затем комендоры перенесли огонь по вражеской батарее.
— Восемь раз я водил в тот день свой корабль к вражескому берегу, — как-то рассказывал морякам комбриг Громов. — Бой длился четыре часа. По кораблю били орудия, минометы, сбрасывали бомбы «юнкерсы», но мы сбили два «юнкерса», а сами не потеряли ни одного человека…