Теперь же, сидя в укрытии, Серый рассудил иначе: к отцу он съездит, только бы пройти через границу. Надо сидеть молча, ждать, когда наступит полночь. Шел дождь, и кто знает, возможно, пограничники и не станут обходить берег реки? Кому охота мокнуть под дождем? Хороший хозяин в такую погоду и собаку не выгонит во двор. Где-то неподалеку закрякал селезень. Серый, раздвигая руками кустарник, стал пробираться ближе к воде. Вот она, песчаная коса — узкая полоска земли, и чтобы добраться до нее, надо перейти реку вброд метров семь-восемь. На это и рассчитывал Серый. Очень утомительно сидеть и чего-то ждать. Уже час ночи, а Серый все еще сидит как в западне. Рядом в кустарнике что-то зашуршало. Серый замер. Но тут же он увидел, как выплыла дикая утка, а за ней селезень.
«У них любовь. И у меня была любовь, а теперь вот один я тут на чужой земле, как тот краб-отшельник», — озлобился Серый и решил, что ему пора идти…
Он тихо вылез из воды, огляделся по сторонам, прислушался и, убедившись, что никого нет, легко вздохнул. Вода в реке была холодной, и он озяб, но ловко, в одну минуту, переоделся в сухое, затолкал вещи в длинный, как рукав от шубы, целлофановый пакет и, завязав его морским узлом, опустил в воду.
«Теперь ни одна живая душа не найдет мой пакет, а вернусь, снова переоденусь, и делу конец».
Серый так думал, а сам дрожал как в приступе лихорадки. Над рекой и лесом стояла глухая, беззвездная ночь. Все небо в черных тучах. Дремал густой сосновый лес, а поверх деревьев, где-то далеко-далеко алел горизонт, постепенно и бесшумно таяла ночь, наступал рассвет. Он немного постоял, нащупал в правом кармане брюк тяжелый браунинг и только тогда двинулся в сторону леса. Он хорошо знал эти места, но шагал настороженно, то и дело останавливался, прислушиваясь к шороху в кустах можжевельника. Дождь был ему на руку — смывал на песке его глубокие и плоские следы. Но прошло некоторое время, и дождь перестал. В зябких предрассветных сумерках стали видны деревья. И все же неспокойно было на душе у Серого; то и дело он оглядывался назад — не следит ли кто за ним, ступал по земле осторожно, как ступает волк, приготовившийся броситься на свою жертву. У густой разлапистой ели он остановился, перевел дыхание. И вдруг его охватил страх: у соседнего куста он увидел чью-то тень. Она медленно поползла, потом метнулась в сторону, к бугорку, поросшему колючим можжевельником. Серый мигом упал животом на землю, выхватил из кармана браунинг и выбросил правую руку вперед, готовясь выстрелить. Чья эта тень? Неужели за ним наблюдают, идут по его следам? Он лежал на сырой земле, пахло прелыми листьями, смолой и еще чем-то терпким. В грудь что-то давило, видно, корневище. Но Серый лежал затаив дыхание. Но что это? Тень куда-то исчезла, у бугорка ее нет; неужели ему почудилось? Нет, его на мякине не проведешь. Человек, который идет по его следам, должно быть, спрятался в кустах и ждет, когда он, Серый, поднимется с земли и зашагает к лесу. Так он лежал долго, пока не увидел, как из орешника, что рос у бугорка, выскочила бурая лиса. У него отлегло на сердце, выругался про себя: вот лесная тварь сколько страха нагнала, расскажи Ястребу — не поверит. А во что он вообще верит? Ничего для Ястреба не свято, даже сейчас, далеко от хозяина, Серого будоражат его слова: «У Коршуна очень важное задание, речь идет о новой подводной лодке русских… Ты уж там постарайся ему помочь». Однако Серый, выслушав хозяина, не произнес своих обычных слов «все сделаю, шеф», а совершенно неожиданно для Ястреба спросил: можно ли полностью довериться Коршуну? А вдруг его выявили чекисты и теперь он ведет двойную игру? Ястреб рассердился: «Серый, не мели чепуху. Коршун старый наш агент, у него есть и опыт, и знания».
Но где же здесь, у Песчаной косы, тропинка? Найти бы ее, проскочить через болото, а там и лес. Он шел долго, однако тропы не находил, и это его беспокоило: уже рассветало. Пока наступит утро, ему надо перебраться через болото. Он торопился и не глядел себе под ноги, то и дело спотыкался, у огромного серого валуна упал, угодив плечом в ствол дерева. Негромко выругался:
— Вот дьявол! Где же тропинка?
Серый считал себя знающим человеком, однако тут он растерялся: в чужом краю все для него было новым, загадочным, не то что у себя на родине, где годами струится милая его душе Зорянка. И вода в этой реке прозрачная, не то что здесь, и камыш высокий, густой, заплывешь, бывало, на лодке, притаишься и ждешь, когда на зорьке появятся дикие утки. Охотой он увлекался, стрелял метко, даже отец завидовал ему. «У тебя, Петька, глаз меткий и рука крепкая…» Теперь охота на уток ему ни к чему, теперь у Серого другая охота, за которую ему хорошо платят. Интересно, думал Серый, как бы повел себя его отец, узнав, что он живой? У Серого даже мурашки побежали по спине, и хотя ему было горько и страшно от мысли, что на родине его считают погибшим, но его подобрали иностранные «рыбаки», он оказался за рубежом. Допросы, пытки… Выбор один — или соглашаться на них работать, или подыхать с голоду. «Попадешь домой — тебя поставят к стенке», — говорил Ястреб. И вот что странно: вспоминая об отце, Серому не было его жаль, наоборот, в его душе росла неприязнь к нему; он и сам не мог объяснить, почему так, но, несмотря на это, твердо решил повидаться с отцом: лелеял надежду, что наверно же после его «гибели» Оля приезжала к отцу. Серый знал, что теперь он никогда не вернется на родину, и все же мысли о тех, кто его знал, мучили его.
16
Серый осторожно пробирался к лесу. И чем дальше он уходил, тем больше росла в нем тревога. И вдруг на душе у него похолодело — он заблудился. Теперь надо снова вернуться к реке, где час назад он вылез на берег и спрятал свою одежду. Едва зашагал через заросли кустов, как из-за бугорка кто-то выскочил. Он схватился за оружие, и тут же страх рассеялся. То был серый заяц. Он отбежал к сосне, постоял на задних лапах, разглядывая, кто это нарушил его покой, потом побежал в сторону песчаной косы. А там из кустарника выскочила бурая лиса. Она было погналась за русаком, но, увидев человека, остановилась, замерла у камыша. Ишь как заяц дал стрекача! Серый подумал: все хотят жить: и заяц, и лиса, и Ястреб… Да, Ястреб особенно хочет жить. Сам не пошел на встречу с Коршуном, его послал. А что выпадет ему? Если удастся пройти болотом, то считай, он в безопасности. Целую неделю Серый наблюдал за соседним берегом, под видом лесоруба до боли в глазах всматривался в лесную поляну, песчаную косу, и за все это время не видел ни одного пограничника. Выходит, прав Ястреб, когда уверял его, что на этом участке заставы тишь да гладь. Но учти, говорил Ястреб, если что, в руки живым не давайся. «Я верю тебе, Серый, как самому себе, и будь я лет на пять помоложе, сам бы пошел… Жизнь — копейка, если у тебя на шее петля. Но у тебя нет этой петли, значит, и жизнь тебе не в тягость…»
«Ты, милый Ястреб, можешь мне не верить, потому что у меня теперь выход один — или петля на шее, или служить таким, как ты, врагам и убийцам, — размышлял Серый. — Но я пуле башку подставлять не хочу. Нет, милый Ястреб, моя жизнь мне дорога. Но это первое мое задание, и я боюсь. Ты, Ястреб, не боишься, потому что уже убивал людей, а я еще никого не убил. Я лишь катер разбил, погибли люди, но я не умышленно его разбил, это случилось ночью, в шторм. Я просто нарушил приказ капитана судна и повел катер в шторм».
На душе Серого стало мучительно-тревожно; и тихо кругом, и никто вроде за ним не следит, а на душе какая-то тяжесть, как тогда, когда катер налетел на подводную скалу у острова Баклан, раскололся надвое и в считанные секунды затонул. Небось Лена, дочь боцмана Ковшова, до сих пор его проклинает. А капитан судна? Попадись ему в руки, так он сам бы ему набросил на шею петлю. Самым мучительным для Серого было то, что отец считает его погибшим, даже приезжал на море хоронить его, небось по старому морскому обычаю бросал на месте гибели судна венок из живых цветов.
Серый подошел к лощине, ее заволокло туманом, кое-где сквозь сумрак просматривались кустарники. Куда идти дальше? Между лесом и рекой неподалеку от Песчаной косы лежал большак, местами заросший бурьяном. Над ним так же клочьями клубился сизо-молочный туман. Еще издали он увидел кряжистый дуб, о котором ему говорил Ястреб. Надо идти левее этого дуба на север, потом, метров через триста, свернуть направо, там и будет тропа к болоту. Кругом тихо, спокойно, только изредка прокричит сова да в камышах пропоют дикие петухи. Уже совсем рассвело, и он заторопился к дубу, чтобы скорее выйти к болоту. Он не шел, а почти бежал. Небо над лесом уже прояснилось, заголубело, где-то далеко за рекой прогремел гром, сверкнула молния. Обойдя дуб справа, он увидел тропу, заросшую бурьяном, и обрадовался. Наконец-то нашел ее.
На траве и деревьях дымилась густая роса. Пока он шел, промок, сапоги раскисли, руки оцарапал о колючий кустарник. Но разве все это может сравниться с тем, что предстоит ему сделать там, у Коршуна?.. Стараясь не поднимать шума, Серый крупными шагами прошел вдоль песчаной косы, ухватился за ветку березы и взобрался на бугорок. Отсюда река была как на ладони; до самого горизонта блестела вода, но не было ни одной живой души. Ему надо было хоть минуту-две передохнуть, а уж потом двигаться дальше, но мысль о том, что пограничный дозор с овчаркой может показаться, заставляла его спешить. Чего он боялся? В сущности, чтобы не выстрелили ему сзади, в спину. В открытом поединке, пусть даже пограничников будет двое, он сумеет увернуться от их огня, а уж потом… Только бы успеть ему вскинуть браунинг и нажать курок. Стрелять насобачился он метко. И все же на душе по-прежнему муторно, холодно, как будто туда попала льдинка. Серому это знакомо: когда затонул катер и он вплавь добирался к маяку, и за эти сорок минут, когда плыл в ледяной воде и судорога могла свести ноги, он буквально поседел. Теперь он также испытывал страх, как будто ему предстояло спуститься в глубокую пещеру с гремучими змеями. Стон, кто же его назвал змеей? Ах, да, Петр Кузьмич Капица. В тот день Петр самовольно повел судно вдоль скал, и капитан так на него рассердился, что сказал: «Ты, Петр Рубцов, как та гремучая змея — так и жди, когда ужалишь». «Эх, капитан, капитан! Теперь тебе не достать меня, — думал Серый, — а я могу и тебя кокнуть, и твоего Степана. Но я не стану этого делать. Мне нужен твой сын. И мне и Коршуну. А ты — плавай себе на здоровье, лови рыбку, большую и маленькую».