— Стой! Руки вверх!..
Серый в одно мгновение выстрелил. Фонарь погас. Раздался слабый вскрик…
«Попал! — обрадовался Серый. — Теперь уходить! Скорее!»
Он бежал по лесу как затравленный волк. Бежал, не глядя по сторонам и не останавливаясь. Мысль о том, что его могут схватить, бешено гнала его к болоту, где он намеревался укрыться. На востоке горизонт наливался оранжевым светом.
17
— Что скажешь, Марков? — сурово спросил полковник Радченко майора.
— Нарушитель хорошо знал местность. Мы его искали на речке, в лесу, в домике старика, а он ушел на болото. Сердце мое чуяло беду…
— У меня этот нарушитель в печенках сидит, — признался Радченко. — Да, Павел Андреевич, враг хитер и опасен, и не вам это объяснять. Не зря говорят, что ум разумом крепок. Думайте, размышляйте, принимайте меры, но чтобы ни один нарушитель здесь не прошел! Разум — судья истины, а не сердце… А насчет Песчаной косы прошу не забывать. Место там каверзное.
Голос у начальника отряда был необычно строг, насторожен, и это заставило майора Маркова выслушать его до конца, не задавая вопросов. Ему теперь ясно одно: у Песчаной косы что-то затевается, и он как начальник заставы уже в мыслях прикидывал, какие нужно принять меры, где выставить дополнительный дозор. Не исключено, что нарушитель все же попытается проскочить у Песчаной косы.
— Я вас понял, товарищ полковник, — раздумчиво ответил Марков и положил телефонную трубку.
На душе появилась тревога, но Марков никогда не выдавал своего волнения, особенно перед подчиненными, хотя каждый знал: если на заставу звонит начальник отряда, значит, где-то на участке появится нарушитель, и тогда отсчет времени начнется по секундам. «Лазутчик попытается проскочить в другом месте, — повторил про себя Марков. — Но где и когда?» Он вышел во двор. Дул холодный ветер. Море настырно билось о глыбастые камни и густым, тяжелым эхом откликалось в темноте. На посту технического наблюдения то вспыхивал, то угасал прожектор. Когда его луч вспарывал темную густую воду, гребешки волн становились похожими на серебристые облака. Вчера Марков в такое же время проверял службу нарядов. Зыбко купалась в лохматых тучах луна. Под ногами тихо шелестели опавшие листья. Старший наряда ефрейтор Василий Костюк, у которого, как говорили на заставе, не глаза — перископ, доложил:
— Человек себя выдал. Там, на сопредельной стороне, в кустах ольхи…
— А вас он видел? — спросил майор.
Костюк сказал, что когда он и младший наряда пробирались узкой тропой, то у самой воды увидели лису. Она лакомилась свежей рыбой, но вдруг, как изваяние, застыла на песке и к чему-то прислушалась. Это длилось несколько секунд, потом лиса вильнула длинным пушистым хвостом и нырнула в кусты на нашей стороне.
— Там кто-то был. Лиса зверь чуткий и неспроста побежала в кусты. Это уж факт! — твердо проговорил ефрейтор и, поглядев на майора, добавил: — При луне и ярких звездах «гость» не осмелится перейти границу.
— По-всякому бывает. Участок сложный — лес, горы, речка. Нарушитель в один миг может пересечь КСП, махнуть в лес, а там ищи-свищи. Помните, в прошлом году в такую же звездную ночь мы брали чужака? — Марков усмехнулся. — Тут гляди в оба. Нарушитель, он как змея — появляется там, где ее не ждешь, и неожиданно жалит.
Вернувшись на заставу, Марков решил посоветоваться с начальником отряда. Полковник Радченко был человеком простым, общительным и, если дело касалось службы, беспощадно требовательным. Никому не прощал малейших упущений. Внимательно выслушав Маркова, помолчал, покашливая в телефонную трубку.
— Что думаете предпринять? — наконец спросил он.
— Усилить охрану участка у Песчаной косы, — доложил майор. Он ждал, что полковник одобрит это, но тот решительно возразил:
— Полагаю, что Песчаная коса — отвлекающий маневр. Не станут они на мелководье пересекать границу. Тут что-то другое. А лису могли и умышленно спугнуть. Заметили пограничный наряд и спугнули. Уверен, нарушитель имеет виды совсем на другой участок. Как там у Черного камня, тихо?
— Пока тихо.
— А вы и рады небось, да?
— Глаз не спускаем.
Полковник посоветовал не выпускать из поля зрения стык между морем, лесом и рекой. Майор слушал начальника отряда, а сам видел себя у Черного камня. Река в том месте глубокая, моторная лодка легко проскочит. А берег хотя и крутой, но для высадки годится. Честно говоря, Марков и сам подумывал о Черном камне, но не стал докладывать полковнику, почему-то решив, что нарушитель вряд ли пойдет в тех местах. Ему стало неловко, что начальник отряда, по сути дела, все рассудил за него. И он виновато признался:
— Я тоже грешу на Черный камень. Что-то зашевелились там лесорубы.
Полковник сухо сказал:
— А чего же вы ждете? Надо немедленно выставить «секрет». И вот еще что: кто был в дозоре в тот раз? Ах, ефрейтор Костюк. Так, так… Его туда и пошлите. Пусть хорошенько понаблюдает. Парень он сообразительный. Да, тут мне жена его написала. Тревожится, почему не отвечает на ее письма.
Марков засмеялся, и этот смех вызвал на другом конце провода сердитую реакцию:
— Что это вы? Я, майор, серьезно…
— Она и мне письмо прислала. Я поговорил с ефрейтором, он заверил, что напишет ей. Зря она, товарищ полковник, любит ее Костюк, любит. Только ведь служба у него, а не турпоход. Некогда ему каждый день писать.
— Тогда так и ответьте ей, — сказал полковник. — Коль к вам обращалась, вы и ответьте. Как командир. Ясно?.. Ну, до свидания!
Когда майор после разговора проходил мимо комнаты службы, то невольно остановился, услышав из-за двери голос ефрейтора Костюка. Тот кого-то явно поучал:
— Все видеть, хоть днем, хоть ночью, и во всякой ситуации соображать, быть начеку. И еще, значит, набираться опыта. А то окажешься в положении лодки, в которой гребут против течения. Тут нужна силенка, чтобы плыть и плыть. Только остановишься, как тебя мигом отнесет далеко в сторону.
— Это что ж получается, я, рядовой Колотов, остановился, да?
— Может, и не совсем, но холостые шаги у тебя есть. На границе они опасны: врага упустишь. Слышал, как во время поединка с диверсантами погиб начальник заставы Михаил Козлов? Так вот он в землю лег, а мы с тобой вместо него в дозор шагаем, его шаги на границе продолжаем. Вот оно какое дело, Леня. Я тебе что говорил? Гляди в оба. А ты? Прозевал, может, когда лесоруб сел в лодку и поплыл к Черному камню.
— Да я же лес прочесывал.
— Ну и что? — голос ефрейтора прозвучал необычно строго. — Я тоже не у тещи на блинах был — осматривал просеку, а с речки глаз не спускал. Заметил, как этот самый, извини за выражение, лесоруб в нашу сторону глаза пялил. Давай поживее собирайся, а то скоро нам в наряд.
Марков вошел в комнату службы. Пограничники встали. Майор кивнул Костюку:
— Вы мне нужны…
Майор пригласил Костюка в канцелярию, усадил за стол. Посмотрел прямо в лицо. Глаза ефрейтора слегка задумчивые, но зоркие, настороженные, кажется, что он все еще думает о дозоре. И Марков не ошибся. Когда об этом зашел разговор, Костюк сказал:
— Неспроста лиса рыбу бросила и юркнула в кусты. Там, видно, человек прятался. А эти лесорубы у Черного камня? Подозрительные типы… — он почесал за ухом. — Может, «секрет» там выставить? Я готов идти…
— Об этом и речь. Пойдете с Колотовым. — Майор встал из-за стола, подошел к окну и, глядя куда-то во двор, неожиданно спросил: — А скажите, Василий, почему в тот раз вы дали промашку? Ну, когда брали нарушителя при луне?
Костюк покраснел:
— Следы я обнаружил рядом с тропой, что петляла от бурелома к лесу. Следы свежие, даже дождь не успел смыть их. Я понял, что нарушитель где-то рядом, далеко уйти не успел. А тут младший наряда шепчет мне: «Гляди, на опушку выскочил олень». Я, значит, смекнул, что там нарушитель, и мы рванулись к лесу… Ну а дальше вы знаете, как мы сцапали чужака. А ошибка моя в том, что не сразу доложил на заставу о замеченных следах, сделал это позже, когда нарушитель стал уходить к горной тропе.
— Все верно, только я о другом речь веду. Не сумели вы сразу оценить обстановку, все взвесить. За славой погнались. Это хорошо, что обнаружили следы — бдительность проявили. А вот дальше, при задержании, дело пошло хуже — притупилась эта самая бдительность.
— Бдительность — не нож, не затупится, — с обидой в голосе возразил ефрейтор.
— Чудной вы, Костюк, — у глаз Маркова сбежались морщинки. — Да, бдительность — не нож. Я к тому, что нож можно и наточить, а что делать с притупленной бдительностью? Она ведь порождает благодушие. А с ним на границе нечего делать. Я когда решил стать пограничником, то сказал себе: «Это на всю жизнь. Может, и тяжко будет, но это на всю жизнь». Если не секрет, почему вы остались на границе?
Костюк молчал. Почему он попал на границу? Вырос на Дону, где высокое голубое небо, раздолье полей, где над рекой кружат чайки, а над степью неутомимо звенят жаворонки. Будто наяву, видит себя на тракторе, с отцом пашут поле. Лемеха режут черную жирную землю, пласты ложатся ровно, как по нитке… А наутро, в День Победы, отец надел свои ордена и медали и они пошли на братскую могилу советских воинов. Отец возложил на могилу цветы, постоял с минуту неподвижно, глотая горячий воздух, а потом шепнул сыну: «Пойдем, Васек!..» Они уже подходили к дому, где их ждала мать, и отец заговорил:
— Ты знаешь, почему я пошел к братской могиле? Память, сынок… Эти ребята первыми ворвались в наше село, не дали фашистам взорвать мост, а сами наскочили на мину. Люк танка заклинило, и они сгорели… Они, сынок, не зря погибли. Ты, я, все село обязано им жизнью… — Отец задумался, поглядел, как в небе плыли белые облака, похожие на морских чаек, а потом сказал: — Надо, сынок, знать, чего ты хочешь в жизни, и тогда легко выполнить самое тяжкое задание.
Может, на этом и закончился бы их разговор, не подойди к отцу сосед — дядя Сеня. В войну его «максим» не раз поливал фашистов свинцом. А на Днепре ему осколком снаряда оторвало руку.