Ужин подходил к концу, когда Аня вдруг сказала:
— Тебе звонили.
— Кто?
— Твой старый друг… Максим Уваров.
Громов выронил из рук вилку, уставился на жену:
— Где он?
— В гостинице. Завтра рано утром уезжает. Просил, если сможешь, заскочить к нему хотя бы на часок. Сам он почему-то не может сюда добраться. — Она сделала паузу. — Но я бы не хотела, чтобы ты ехал…
— Почему?
— Ты же устал, Феликс. Впрочем, дело твое, сам решай. Он твой друг, и сам решай.
Громов отодвинул тарелку в сторону и стал одеваться.
— Надо поехать. Ведь столько лет не виделись! Вместе когда-то плавали на одном корабле. Интересно, как у Максима сложилась жизнь? Есть ли семья, дети?
Аня слушала его не перебивая. А когда он и ее пригласил с собой, она решительно отказалась:
— Извини, но я не могу…
— Почему?
— Так… Не хочется мне видеть Максима… Извини… Вот что, — заходила Аня по комнате. — Ты поезжай, а я схожу к Свете. Помогу ей собраться. Пусть сейчас переходит в квартиру твоей сестры.
«Пожалуй, она права, Максим будет стесняться, увидев ее, а мне надо о многом поговорить с ним», — подумал Громов и согласился.
Чем ближе Громов подъезжал к гостинице, где обычно жили геологи, тем сильнее стучало сердце. Максим… Его давний друг. Лет двадцать как расстались они, и с тех пор Громов ничего о нем не знал. Максим мог бы ему написать, потому что «Алмаз» корабль известный, но почему-то не писал.
Громов остановился, отдышался и только потом постучался в дверь.
— Давай, входи! — послышался из-за двери суровый голос.
«Он, Максим!» — пронеслось в голове.
Громов не открыл, а рванул дверь на себя да так и застыл на пороге. За столом сидел Максим. Увидев гостя, он встал с места, какое-то время пристально глядел на Громова, а потом подскочил к нему и обнял:
— Феликс, друг! — Он сжимал его своими сильными руками, улыбался, но улыбка была какой-то жесткой, натянутой, потому что ее портил глубокий шрам через всю правую щеку, до самого глаза.
«Вот она, та самая рана… — пронеслось в голове Громова. — Сколько лет прошло, а шрам такой же — неровный и глубокий».
— И я рад видеть тебя, дружище! — обнял Громов друга. Потом они уселись, и Громов спросил:
— Давно здесь не был?
— С тех пор как служили с тобой на «Беркуте».
— Да? — Громов смущенно опустил глаза. — Зря ты…
— А я не мог… — У Максима живые, светло-карие глаза, но сейчас они излучали грусть. — Не мог я приехать сюда… Ты же знаешь, как хотелось мне жить на морской границе. Так мечтал. Я тогда не успел жениться, потому что больше любил море, чем свою девушку. Если честно, то жалею, что потерял Анюту. Все так глупо вышло. Поссорился с ней, а на другой день меня ранило. Потом госпиталь… Эх, черт, мне так не повезло! Ушел с моря по чистой…
— Значит, не забыл ту ночь? — спросил Громов и тут же понял, что зря спросил об этом, — кто забудет день, когда ты едва не погиб?
— Забыл? — Максим расправил широкие плечи, тронул пальцами светлые, как лучики солнца, усы. — Нет уж, Феликс, видать, до самой смерти не забуду. И надо же — свинцовое грузило попало мне в лицо. Что, судьба?
— Я не цыганка, Максим, гадать не умею, — грустно ответил Громов. — Но я ничего не забыл из той памятной ночи. И как ты вскрикнул, и как схватился за лицо, и как потом мы на полном ходу шли в бухту, чтобы отправить тебя в госпиталь. Я всю ночь просидел с тобой рядом…
— Ты просидел, а не Аня, — тихо отозвался Максим. — А ведь я любил ее. А когда она пришла ко мне в госпиталь, я отверг ее. Не захотел видеть. Вот оно что, Феликс. Мне стыдно говорить тебе об этом, но это действительно так. Теперь у меня в душе все сгорело к ней. Выветрилось… Я уже женат, у меня двое детей. Сын в десятом, дочь в пятом. Жена Люся — геолог. Прибыли сюда три месяца назад.
— И ты не мог раньше дать знать о себе? — обиделся Громов.
— Мог бы, но не стал… — признался Максим. — Я не мог ехать в бухту, где начиналась моя юность. Море, корабли, ребята… Нет, Феликс, я бы не перенес все это… Когда твоя мечта сгорела, то и сердце надломилось… Я думал, что умру. Но врачи спасли. Только шрам… Он портит все лицо. Люся любит меня. Веришь, собрался на Север, а она: «И я, Максим, с тобой». Зачем? Говорит, не могу тут без тебя… — Максим умолк.
Громов встал, подошел к окну. Море — как на ладони. В бухте гомонили чайки, они носились над кораблями в поисках добычи. На фарватере бежал буксир, таща за собой баржу. Откуда-то доносилась громкая музыка: «В небе звездочка зажглась, только мне обидно: мне без ваших черных глаз ничего не видно…» Да, в ту ночь было темно, хоть глаз выколи. Иностранное судно выскочило из-за острова неожиданно и взяло курс к нейтральным водам. На «Беркуте» сыграли боевую тревогу. И вот уже советский пограничный корабль стал преследовать судно-нарушитель. Чужой капитан где-то у острова выбросил сеть и теперь, видно, торопился укрыться в шхерах. Когда командир «Беркута» капитан 2-го ранга Егоров связался с берегом и доложил обстановку, комбриг приказал: «Шхуну задержать, не дать ей уйти безнаказанно!» Это был приказ, а приказы командиры кораблей выполнять умеют. Оставляя за кормой пенистый след, «Беркут» устремился за судном. Капитан стал петлять: то он взял курс к острову, то вдруг направился к мысу, а потом почему-то решил идти к маяку. «А что, если сеть выставлена нарочно, чтобы дать возможность нарушителю в другом месте прошмыгнуть через границу?» — подумал тогда капитан-лейтенант Громов.
На сигналы Егорова судно не реагировало, ход не сбавляло, и командир «Беркута» принял решение высадить осмотровую группу на ходу, пока судно не достигло нейтральных вод. Командиром осмотровой группы был капитан-лейтенант Громов. В тот день он чувствовал себя неважно — поскользнулся и упал на палубе, ушиб ногу.
— Я могу идти, — сказал Громов. Но капитан 2-го ранга Егоров и слушать его не стал.
— Отставить, Громов! — возразил Егоров. — Пойдет другой… — Взгляд командира остановился на штурмане. Не успел капитан 2-го ранга сказать ему что-либо, как к нему подскочил командир артиллерийской боевой части капитан-лейтенант Максим Уваров и попросился на катер.
— Я на ходу уже высаживался на судно-нарушитель, и, как вы знаете, все было хорошо. Разрешите?
Катер уже почти вплотную подошел к судну, которое шло малым ходом. Максим, включив фонарь, смотрел на чужую палубу. И вдруг он увидел, как матрос на судне поднял что-то с палубы и бросил в сторону катера. И в то же мгновение Максим ощутил сильный удар в лицо. Он упал, схватился руками за лицо. Кровь, теплая и липкая, брызнула на руку и потекла струйками под китель. Потом закружилась голова. Больше Максим ничего не помнил. Очнулся он на своем корабле, в лазарете. Сильная боль не давала ему даже пошевельнуться. Открыв глаза, он увидел рядом с собою помощника командира капитан-лейтенанта Громова. Он провел рукой по его лицу и тихо сказал:
— В тебя матрос бросил свинцовое грузило, которое прицепляют к сети. Вес — больше килограмма. Я сейчас прикажу перебинтовать тебя.
Максим глухо стонал, все еще ощущая на лице жар и сильную боль. Тихо попросил:
— Только Ане — ни слова. Я, кажется, буду инвалидом, у меня все лицо порвано этим грузилом.
Аня сама приходила к нему в госпиталь, а он даже не впустил ее в свою палату. Сказал медсестре:
— Передайте девушке, что я не желаю ее видеть…
Перед этим Максим поссорился с Аней, и ему не хотелось, чтобы она видела его в палате таким беспомощным. Да и зачем он ей с изуродованным лицом?..
Все это Громов узнал позже, когда подружился с Аней. И теперь, спустя годы, он, словно наяву, видел в больничной палате Максима, его окровавленное лицо.
— Чего задумался? — спросил его Максим, закуривая. — Скажи, а в бригаде есть наши однокурсники?
— Разъехались по всем морям, — весело ответил Громов. Он обрадовался, что наконец-то гость перестал говорить об Анне, лучше бы он больше не упоминал ее имя: капитану 1-го ранга этого страшно не хотелось. У каждого бывает своя тайна, была она и у Громова. Человек открытой души, он, однако, умел сдерживать свои эмоции, редко когда горячился. Больше думал, размышлял. Как-то он сказал командиру «Беркута» капитану 2-го ранга Соловьеву: «Без риска нет командира, это всем ясно. А разве есть командир без педагогических навыков? В этом нас убеждает практика. Командир — тот же учитель… Вот чего я боюсь? Повторения ошибок! Да, голубчик, повторения ошибок! И в службе, и вообще в жизни. Само по себе повторение дело не грешное, и не зря говорят: повторение — мать учения. Может быть, но только не у нас, командиров. И еще весьма важно — не повторять самого себя. У артистов это чаще случается, но беды большой нет. А у нас повторять самого себя — значит стоять на месте, не пополнять своих знаний. Мышление у такого человека куцее, он не поднялся выше моря. Да, Соловьев, выше моря! А надо подняться…»
— Жаль, что кроме тебя здесь никого нет, — вновь заговорил Максим. И тут же спохватился: — Феликс, родимый, а где лейтенант Игорь Марков? Помнишь, как он, будучи вахтенным офицером, обнаружил у острова плавающую мину? Не выдай он вовремя команду на руль, «Беркут» мог подорваться…
Громов сказал, что Марков ныне капитан 3-го ранга, командует «Алмазом».
— Я люблю его и, может быть, поэтому строго взыскиваю за малейшее упущение. А командир он цепкий, любит рисковать.
— Ты всегда был строгим. Я это помню… Да, а что, Марков так и не узнал, где погиб его отец?
— Попробуй узнай тайну моря, — усмехнулся Громов.
— А как ты сам живешь? — вдруг спросил Максим. — Надеюсь, не холостой?
— Что ты, Максим! — воскликнул Громов. — У меня тоже двое детей.
— А жена красивая?
— Я доволен…
Максим задумался. Его лицо было каким-то суровым и даже злым — шрам от свинцового грузила искажал некогда красивое лицо Максима, делал его грубым и каким-то чужим. Такие лица Громов видел на картинах у морских пиратов.